Стp. 248

* * *

И его вдруг повернувшееся к окну лицо с сомкнутыми веками, таинственно белеющее в темноте.

Потом начнёт светать, и лицо с каждым мгновением рассвета меняется, и это чудо, от которого она не может оторваться, хоть и боится до смерти, что Павлин может проснуться. Она наблюдает за ним сквозь ресницы, и кажется, что они оба где-то глубоко под водой.

Яна знает, что вскоре провалится в беспробудный сон, а когда проснётся, Павлин уже бесследно исчезнет, как и полагается чуду, и раскладушка будет стоять на прежнем месте в чулане, будто и не было никакого Павлина. И начнутся долгие дни ожидания хоть какой-то весточки, звонка, дни добровольных дежурств в редакции возле телефона, когда всё будет валиться из рук, а от каждого звонка перехватывать дыхание. И хуже всего будет одиночество, абсолютная невозможность хоть кому-то признаться в этом наваждении, заболевании под названием Павлин.

Пижон, стиляга, чужак.

И почему-то абсолютная невозможность самой снять трубку и набрать его номер. Не только трубку редакционно го аппарата, но и потом в Москве, куда она приедет сдавать зимнюю сессию, ни на секунду не мелькнёт у неё даже мысль зайти в любую будку и за две копейки решить все проблемы.

Обложившись книгами, она будет сидеть в факультет ской читалке на Моховой вместе с другими мучениками-за очниками, и двухнедельная бешеная скачка "галопом по Европам", шокирующая, подобно нашествию татарской орды, степенных, привыкших к обстоятельным семинарам препо

давателей, почти излечит её от наваждения. Новые друзья со всего Союза. Их совместные воинственные набеги на экзаменаторов, шантаж, слезы, самые невероятные легенды, сентиментальные и романтичные, изысканная дипломатия, которой позавидовал бы Талейран, хитроумнейшие приспособления для подсказок и шпаргалок - катушки с резинками, нашитые под юбкой карманы, бёдра, исписанные под капроном событиями и датами - всё для заветной оценки в зачётке. Всё это будет похоже на весёлую авантюрную игру, но однако с необходимой дозой серьёзности, дающей играющим в неё двадцати-сорокалетним дядям и тётям богатый ассортимент достаточно острых ощущений.

И особенной отрадой будет короткая, двухнедельная их дружба, сплочённость, замечательная именно своей краткостью, ощущением того, что эта сплотившая их детско-взрос лая игра вот-вот кончится, Коли-Маши вновь станут Николаями Сергеевичами и Марьями Петровнами, литсотрудника ми, спецкорами, корректорами, папами и мамами - некоторые даже дедушками, и разъедутся, разлетятся в повседневную взрослую свою жизнь до следующей сессии.

- Ребята, сюда! Яна знает "Ломоносов - журналист"! Погоди, я за Ноннкой сбегаю.

-Яна, держи шпоры по языкознанию, потом Сашке отдашь.

И ужас, мольба о помощи в глазах прославленного футболиста-заочника во время зачётного диктанта:

"Матрёна Саввишна подложила фельдфебелю и фельдъегерю винегрету и под аккомпанемент граммофона завела разговор об акклиматизации..."

А после очередного штурма - пиршества в шашлычной на Никитской, журналистские рассказы, споры со всеми преимуществами той самой "взрослости" и жизненного опыта, что делало эти импровизированные встречи, возможно, куда более ценными, чем обычные студенческие семинары.

И чудаковатый надёжный Ромка из первого Меда, их вечерние прогулки от закрывающейся в десять читалки до Павелецкой, где Яна ночует у маминой приятельницы Светы. Покачивающаяся в Ромкиной руке пудовая авоська с книгами, выпрошенными ею на ночь у библиотекарши. Слёзы из глаз от ледяного ветра на Каменном мосту, - "Иди за мной, тогда не будет продувать". Ромка похож с этой авоськой на заботливого отца семейства. Тёмное мешковатое пальто без всяких претензий на моду, шаркающая, чуть косолапая походка. И на секунду больно, как хлыстом, полоснёт воспоминание о Павлине, его поистине ковбойской поступи, в которой, как она потом поймёт, он потрясающе копировал Юла Бриннера. И запретные стиляжьи джинсы, и пёстрое оперение, идущее ему, как кожа ядовитой змее.

Кузнецкий мост, Пятницкая, и дальше по трамвайным путям... Их обеды - не в студенческой столовой, а в кафе на Горького, из-за которых, весьма разорительных для студенческого кармана, Ромке потом придётся завязать поясок - это она сообразит потом и устыдится, ибо по сравнению с Ромкой была миллионершей - ежемесячный оклад плюс гонорары.

-Трамвай! Сядем?

- Целый день сидела. Японцы говорят - десять тысяч шагов в день.

- Им легко говорить, там тепло.

- Замёрзла - бежим. Ну вот, а говоришь - разрядница.

- Давай фору - авоська в 15 кг. Старт!

Они бегут вдоль трамвайных путей по тёмной морозной улице, редкие прохожие шарахаются, испуганно жмутся к заборам и стенам. У кирпичного дома прощаются, предстоит ночь зубрёжки. Проветренные мозги теперь способны вместить все книги в авоське.

Однажды Ромка вытащил её на каток ЦПКО. Каталась Яна средне, да и взятые напрокат ботинки вихлялись на

ногах. Доковыляв до скамьи, Яна будет прикидывать, что лучше - ковылять ли назад к гардеробу, или, сбросив ботинки, дошлёпать туда в шерстяных носках? И тогда вдруг Ромка неизвестно откуда добудет белую тесьму, натуго зашнурует её видавшие виды "гаги", и они полетят по кругу - в крепкой перевязи его рук, в надёжном пространстве которых ничего не может случиться дурного, и Яна поверит, что не упадёт, не расквасит нос, что она неуязвима и бессмертна, как Антей на земле.

Нечто похожее она испытывала лишь в раннем детстве, на руках у отца. Самолёт и лётчик, гонщик и автомобиль - они несутся, обгоняя всех. Вжик, вжик! Рассекая чьи-то спины, шарфы, свитера, испуганные лица. И плевать ей на Павлина. Она больше не думает о нём. Она думает о том, что совсем о нём не думает.

Однажды, когда после очередного зачёта они спешили в "Уран", на Сретенке упадёт прохожий. Яна услышит крики "Врача! Врача!", увидит, что Роман куда-то исчез и не сразу сообразит, что он и есть врач, что это вокруг него сомкнулась толпа. Она будет искать его глазами, узнает его голос:

- Всем назад, дайте воздуха!

Толпа раздастся, она нырнёт в просвет и увидит Романа без пальто и пиджака, на коленях над чем-то распростёр тым, безжизненным, страшным этой распростёртостью прямо на снежном месиве тротуара и синюшной серостью губ, волосинками на голой груди, куда ритмично и неправдопо добно глубоко погружаются его руки с засученными до локтя рукавами рубахи.

- Назад, мешаете! - рявкнул Роман, полоснул по ней яростным невидящим взглядом. Она увидела вспухшие капли пота на лбу, и снова его кулаки погрузятся в грудь, как в тесто, будут месить, месить, она услышит хруст и с ужасом поймёт, что хрустят рёбра, подумает, что надо бы поднять валяющееся на снегу Ромкино пальто - всё это в течение
нескольких минут, и тут кто-то сзади отпихнёт её, толпа сомкнётся, а потом наваливающийся вой скорой, санитары с носилками, толпа, метнувшаяся за отъезжающей машиной. Кто-то подаст Ромке пальто, и Яна не сразу поймёт, что его ищущий взгляд относится к ней.

- Ладно, идём.

И нагнавший их мужчина: - Доктор, а здесь что находится? Вот нажимаю - болит.

И оживлённая толпа в фойе кинотеатра, хлынувшая из буфета в зал /они даже не опоздали на сеанс/, и как у него в тёмном зале начало сводить руки, и злобное шиканье: - Тише, мешаете!

Будут показывать "Мост Ватерлоо".

Через несколько дней много лет назад она уедет домой и узнает, что съёмки фильма идут полным ходом, что Павлин уже успел показать себя в полной красе - "все у него дубы и бездари, один он - гений, даже в собственной съёмочной группе его терпеть не могут - если б ты слышала, как он орёт на оператора! А осветителям не платит командировочных, прокучивая их деньги с какой-то "хвостатой" чувихой, которая приезжает к нему из Москвы."

Всё это Яне сходу выложат в редакции, она поахает, поужасается, а потом расскажет как можно красочнее о Москве, об экзаменах, новых интересных друзьях, о шашлычной на Никитской и кафе на Горького. О Ромке, намекнув на серьёзность их отношений, находя горькую сладость в своих "откровениях", в публичном отречении от Павлина, в презрении к себе за недостойную бабскую игру, которой она хотела вернуть былое расположение коллектива.

А потом заставит себя пройти мимо съёмочной площадки, где Павлин будет терзать бледного осунувшегося Севу Маврушина, покрикивая то на него, то на оператора Лёнечку, расхристанного, с подозрительно блестящими глазками, а наш фотокор Жора Пушко, тоже слегка навеселе, будет порхать
вокруг, упиваясь всей этой киношной кутерьмой. И роковая девица, в дублёнке, без шапки, с перехваченными на затылке в конский хвост волосами, запорошенными снежком, с подведёнными веками и вывернутыми негритянскими губищами в почти чернильного цвета помаде - это воплощение зловещей порочной красоты, будет сидеть бок о бок с Павлином, сверкая коленкой в разрезе юбки, поить его дымящимся кофе из термоса.

Яна остановится только на мгновенье, вдохнет запах кофе, духов роковой девицы, заморских павлиньих сигарет - застрявшую в горле горечь, чуть разбавленную холодком студёного ветра.

- Какие люди!.. Сева, опять тебя несёт из кадра - неужели трудно понять? Стоп! Леонид, мне это осточертело. Конечно, ты не при чем, чужой дядя причём, что ты с утра, как боров. Всё сначала.

Яна ещё не знает, что в этом "работаю-отключаюсь" единственное меж ними сходство. Так же невидяще метнётся прочь павлиний глаз, чтоб сразить "тёпленького" Лёнечку, но то, что было естественным, когда Ромка оживлял прохожего, наполнится вдруг тайным трагическим смыслом. Предательское: "Какие люди!", ловушка, превратившая пьедестал в помост. "О, какие люди!" - и вот она на помосте, отброшенная на виду у всех взглядом Павлина, и зябкая стыдная нагота одиночества, и ком в горле, и прекрасная холёная рука роковой девицы с неправдоподобно длинными пальцами по-хозяйски лежащая на Павлиньем плече.

Скорее прочь! Горький ком разбухает, рвёт горло. Кажется, неосторожное движение - и слёзы хлынут из глаз, носа, ушей, из каждой клеточки окаменевшего лица Яны - так она ревела в детстве, от непробиваемости мира. Но сейчас реветь нельзя, надо пронести одеревеневшее, как восточная маска для отпугивания злых духов, лицо мимо Павлина со свитой, мимо прохожих, домов и деревьев, мимо кумушек на
скамье у их "Большого дома". В коричневый прямоугольник двери с ромбами, в тёмное "ничто", вверх по скрипучей лестнице. Яна несёт себя как чашу с драгоценным ядом. Таким горьким. Таким сладким...

ПРЕДДВЕРИЕ

"Захват контрреволюционерами некоторых узлов сибирской железной дороги на время отразится, конечно, на продовольствии голодающей страны. Но взять измором революцию русским, французским и чехословацким империалистам не удастся. На помощь голодающему северу идёт юго-восток. Народный комиссар Сталин, находящийся в Царицыне и руководящий оттуда продовольственной работой на Дону и в Кубани, телеграфирует нам об огромных запасах хлеба, которые он надеется в ближайшие недели переправить на Север". / Из обращения Совета Народных Комиссаров РСФСР/ 1918г.

"...В-третьих, этим продвижением мы рассекаем армию Деникина на две части, из коих: добровольческую оставляем на съедение Махно, а казачьи армии ставим под угрозу захода им в тыл. В четвёртых, мы получаем возможность поссорить казаков с Деникиным, который /Деникин/ в случае нашего успешного продвижения постарается передвинуть казачьи части на запад, на что большинство казаков не пойдёт, если, конечно, к тому времени поставим перед казаками вопрос о мире, о переговорах насчёт мира и пр. В-пятых, мы получаем уголь, а Деникин остаётся без угля". И. Сталин /из письма В. Ленину с Южного фронта/.

"Комиссар полка является политическим и нравствен ным руководителем своего полка, первым защитником его материальных и духовных интересов. Если командир полка
является главою полка, то комиссар должен быть отцом и душою своего полка". /Из инструкции для комиссара полка в действующих частях 1919 г./

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1918 г. Назначен Совнаркомом общим руководителем продовольственного дела на юге России. Налаживание транспорта, отправка хлеба в центр. Назначен главой военного совета Северо-Кавказского военного округа. Успешное выступление советских войск в районе Царицына. Назначен председателем Военно-революционного совета Южного фронта. Совнаркомом назначен членом Реввоенсовета республики. Разгром красновских войск под Царицыном. Участие в работе 6 Всероссийского съезда Советов. Избран на нем членом ВЦИК. Затем членом президиума ВЦИК. Назначен зампредсовета Рабоче-Крестьянской Обороны. Занимается вопросами организации БССР и КПб Белоруссии.

1919г. По решению ЦК РКПб командирован на Восточный фронт. Участие в работе 1 конгресса Коминтерна. Доклад на заседании Совнаркома о проекте декрета о реорганизации Госконтроля. Участие в работе 8 съезда РКПб, избран членом ЦК, членом Политбюро и Оргбюро. Утверждён народным комиссаром Госконтроля.

- Ну и тоска - съезды, комиссии... - проворчал АГ.

- Потерпи, сын тьмы. Не очень-то весело смотреть, как кирпич за кирпичом воздвигается стена. Иосиф строил свою крепость.

"В минуту смертельной опасности, когда окружённая со всех сторон тесным кольцом врагов Советская власть отражала удары неприятеля; в минуту, когда враги Рабоче-Кре стьянской революции в июле 1919 года подступали к Красному Питеру и уже овладели Красной Горкой, в этот тяжёлый для Советской России час, назначенный Президиумом ВЦИК на боевой пост Иосиф Виссарионович Джугашвили /Сталин/
своей энергией и неутомимой работой сумел сплотить дрогнувшие ряды Красной Армии.

Будучи сам в районе боевой линии, он под боевым огнём, личным примером воодушевлял ряды борющихся за Советскую Республику.

В ознаменование всех заслуг по обороне Петрограда, а также самоотверженной его дальнейшей работы на южном фронте, ВЦИК постановил наградить И.В.Джугашвили /Сталина/ орденом "Красного Знамени".

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Многие революционные мальчики в поисках Истины, которая соответствовала бы вписанному в сердце Закону и Образу, попали в лапы оборотням от революции, легли на амбразуру... Для многих это был этический, нравственный выбор Божьего пути без веры в награду в вечности, без веры в Царствие. Это был горячий самоотверженный выбор СЕРДЦА, а это дорогого стоит!

Они действовали, будто не Бога нет, а князя тьмы, будто можно без соборных молитв и церковных таинств легко переделать падшую вампирскую природу человека лишь при помощи вписанного в сердце Закона, заменив соборность солидарностью трудящихся масс.

Мальчики эти почти все были мучениками, погибли или оказались на чужбине, революция пожрала, как всегда, лучших своих детей первыми.

Забугорные и туземные вампиры рвали Русь на части, но сжалился Господь и даровал народу пастыря сильного и жестокого, хитрого, умного и неподкупного. И вложил в душу его одну-единственную цель - спасти стадо.

Разрозненное, ослабевшее и озверевшее, заблудивше еся и потерявшее веру. Одних обезвредить, отпилить клыки и когти; других, кто "знает Его Голос", спасти. Кто пойдёт по дороге вписанного в сердце Закона легко и радостно, чьи души
прорастут сквозь асфальт безбожия и насилия, расцветут и дадут "добрый плод", полюбив и приняв душой вполне христианский образ "горящего сердца Данко".

Таких, конечно, было немного. Но и другие, соблюдающие Закон от страха, не слишком жалуя это "как надо", хотя бы подчинились жёсткому "как не надо". То есть я ещё не иду на Голос, но и не впиваюсь в горло тем, кто идёт. А это уже немало.

Человек нередко придумывает, творит себе бога "по образу и подобию своему", то есть человеческому, смеётся или ужасается сам нелепости собственного вымысла и объявляет, что Бога нет. Таково большинство атеистов, "холодных". Их атеизм часто заканчивается прорывом ума или сердца к подлинному "ведению".

"Теплохладный", имеющий ведение свыше, но не отдавший сердце Небу, продолжающий служить или "двум господам" /Богу и мамоне/, или отдающий "Богово кесарю", осуждён Творцом.

И уж совсем особняком стоят "богоборцы", которые, имея истинное ведение о Божьем Замысле о мире и человеке, порой вступали в прямую борьбу с Творцом на стороне твоего хозяина, сын тьмы.

- Наши люди, - согласился АГ.

Но если кто-то говорит, что Бог - это старик с бородой, который якобы сидит на небе, но космонавты там никого не нашли, поэтому верить в него смешно, или что "Бога придумали богатые, чтобы держать народ в узде и драть с него три шкуры", то вина на Суде за такое вот "народное просвещение" будет лежать во многом на интеллигенции, на жрецах культуры. Ибо "культура" от слова "культ" и призвана в меру данных Небом талантов раскрывать народу Замысел, ревностно постигать Истину, "разбираться" в "проклятых вопросах", что мы сейчас с тобой и делаем... Постигать ведение Бога, Законы Бога и служить как бы мостом между Церко
вью и "лежащим во зле" миром. Воздействуя на ум, душу, эстетику и совесть блуждающих вне церковной ограды. А иногда и помогать по благословению Церкви её пастве постигать Истину. "Сеять разумное, доброе, вечное..."

"Да, проклятая интеллигенция теперь отравила весь народ своим нигилизмом и погубила Россию... Ведь с тех пор, как стоит мир, не видел он ещё такой картины: первобытный народ, дикий и страшный в своей ярости, отравленный интеллигентским нигилизмом: соединение самых тёмных сил варварства и цивилизации. Нигилистические дикари! Вот что сделала с народом наша интеллигенция. Она ему душу опустошила, веру заплевала, святая святых осквернила!" /Сергий Булгаков "На пиру богов"/

- Это и есть "благими намерениями вымощена дорога в ад", - хихикнул АГ, - Боролись с социальной неправдой и выплеснули с водой ребёнка...

- Вместо того, чтобы ра-зо-браться, - повторил АХ.

"Что иное могло случиться, если обрадованный класс, вот эта самая интеллигенция, чуть не поголовно ушла из церкви и первым членом своего символа веры сделала безбожие, вторым - революцию, третьим - социализм? Нет, безбожие русской интеллигенции есть не только роковая для неё самой черта, но это есть проклятие и всей нашей жизни".

"На русской интеллигенции лежит страшная и несмываемая вина гонения на церковь, молчаливым презрением, пассивным бойкотом, всей своей атмосферой высокомерного равнодушия, которым она окружила церковь. Вы знаете, какого мужества требовало просто лишь не быть атеистом в этой среде, какие глумления и заушения здесь приходилось испытывать. Да, с разрушительной, тлетворной силой этого гонения не идёт ни в какое сравнение поднятое большевиками".

- Так что в который раз повторяю - не Иосиф ввёл на Руси безбожие. Отпав от Бога, от культа, культура стала поклоняться идолу - народу.
"Хорош же народ, который допускает совершить над собой подобное растление. Да и что можно сказать о тысячелетней церковной культуре, которая без всякого почти сопротивления разлагается от демагогии? Ведь какой ужасный исторический счёт предъявляется теперь тем, кто ведёт церковное просвещение русского народа! Уж если искать виноватого, так будет в первую очередь русская церковь, а не интеллигенция."

- И всё же думается "церковное просвещение русского народа" - дело не одной церкви, но и культуры, - сказал АХ, - Именно на ней лежит вина за вольное или невольное искажение, а затем и отвержение понятия о Творце, о духовном начале бытия. Что это - глупость или гордое беснование?

Атеизм, отрицание Бога - отнюдь не богоборчество. Как можно бороться с тем, чего для тебя нет? Это нигилизм.

А богоборчество - это не столько борьба с Творцом Вселенной - на это среди человеков способен лишь безумец. Это борьба на поле данной людям свободы против Божьего Замысла о едином, спаянном любовью мире, где каждая часть работает на Целое и Всё - на всех.

"Я сказал: вы - боги", - то есть слившаяся с Океаном капля сама становится Океаном. А не гордый дьявольский соблазн: "Будете как боги," - безумный призыв сравняться с Богом. Назвавшаяся океаном капля вне Океана.

- Даже Белинский признался, что готов уничтожить большую часть человечества, чтобы оставшиеся жили чисто и по справедливости /читай "по-Божьи"/. Я сейчас говорю о тех, кто искал прежде всего не земных благ, а Истины, слушая свою совесть. "Мечта прекрасная, ещё неясная..." - ей они отдавали жизнь, не веря в бессмертие и награду "там", что делало их порыв ещё более трагичным.

Были ещё демократы и социалисты всех мастей, борцы за более справедливое перераспределение жизненных благ,
за конституции, "права человека", различные "свободы", о которых Александр Сергеевич сказал:

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспаривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов,

Иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура.

Всё это, видите ль, слова, слова, слова,

Иные, лучшие мне дороги права;

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа -

не всё ли нам равно?

Была ещё страшная кроваво-грязная пена революции - лёгкая нажива, грабеж, насилие, уголовщина, шальная власть... Вырвавшаяся на волю новорождённая Вампирия - тёмная, разрушительная, безжалостная...

Ну и, конечно, яростное сопротивление низложенных "бывших". И в этом море крови тонули безвинные жертвы... Хотя есть ли безвинные в истории, где все повязаны намертво?

Может ли быть здоров организм, когда страдает хоть один член? Итак, хищники, лихоимцы, бывшие и народившие ся, рвущие на части землю во все времена великих переделов зон владения.

Просто обыватели, чья хата "всегда с краю". Таких большинство.

Разрозненное покорное стадо, нуждающееся в добром пастыре:

Пред боязливой их толпой,

Жестокой, суетной, холодной,
Смешон глас правды благородной,

Напрасен опыт вековой.

Вы правы, мудрые народы,

К чему свободы вольный клич!

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать или стричь,

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

/А. Пушкин/

САМА РЕВОЛЮЦИЯ ГРОЗИЛА СТАТЬ ОБОРОТНЕМ!

Ещё так называемые "прожигатели жизни", гуляки, эпикурейцы "без царя в голове", анархисты, "отвязанные" всех пород, понимающие "свободу" как вседозволенность.

Достоевский писал: "Если Бога нет, то всё дозволено", забыв, что Бога нельзя отменить декретом. Равно как вписанный в сердце Закон. Кстати, в странах официально религиозных царил куда больший нравственный беспредел, чем в Советском Союзе.

Но это потом, а пока...

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1919г. Участие в работах пленума ЦК РКПб. Член комиссии по снабжению Красной Армии. Подписывает извещение "Всем гражданам России" о создании Центрального бюро жалоб. Усиление военной помощи Южному фронту в связи с угрозой Деникина Донбассу. В связи с наступлением Юденича направлен на Петроградский фронт. По поручению ЦК проводит централизацию управления Западным фронтом. Назначен членом реввоенсовета Западного фронта. Взятие Красной Армией Пскова. Направлен на Южный фронт на организацию разгрома Деникина. Назначен членом Реввоенсовета Южного Фронта. Разрабатывает план наступления на Деникина через Харьков-Донбасс, Взятие Воронежа Крас
ной Армией. Участие в заседании Реввоенсовета Республики о создании Конной Армии. Речь на открытии II Всероссийского съезда коммунистических организации народов Востока. Речь о задачах 1 Конной армии в районе боевых действий. Избран членом ВЦИК 8 Всероссийским съездом Советов. Занятие Ростова Конной армией. Назначен Совнаркомом председателем Украинского Совета трудовой армии. Введён в состав комиссии ВЦИК по разработке федерально го устройства РСФСР. Участие в работе 9 съезда РКПб. На заседании Совета Труда и Обороны делает сообщение об угольной промышленности Донецкого бассейна. Разработка тезисов по поводу войны с Польшей.

"Несокрушимую верность принципам и веру в массы Ленин действительно пронёс через всю свою жизнь, несмотря на маневренную гибкость своей политики. В этих обоих отношениях Сталин составляет прямую противоположность Ленину, его отрицание и, если позволено сказать, его поругание. Принципы никогда не были для него ничем иным, кроме прикрытия. Никогда в течение своей жизни он не имел общения с действительными массами, т.е. не с десятками, а сотнями тысяч миллионов.

Сталину свойственно презрение к теории. Теория берёт действительность больших масштабов. Здравый смысл берёт действительность в малых масштабах. Оттого Сталин чрезвычайно чувствителен ко всякой непосредственной опасности, но не способен предвидеть опасность, коренящуюся в больших исторических тенденциях". /Свидетель Лев Троцкий/

- Ну, здесь история всё расставила по своим местам, - прокомментировал АХ. - По-нашему, все их так называемые "теории" - по твоей части, сын тьмы... А Иосиф просто был в послушании у Высших Сил. Не знаю, осознанно или интуитивно.

"По словам Николаевского, Бухарин называл Сталина "гениальным дозировщиком". Это выражение, только без "ге
ниальности", я слышал впервые от Каменева. Оно имеет в виду способность Сталина выполнять свой план по частям, в рассрочку. Эта возможность предполагает, в свою очередь, наличие могущественного централизованного аппарата. Задача дозировки состоит в том, чтобы постепенно вовлекать аппарат и общественное мнение страны в иные предприятия, которые, будучи представлены сразу в полном объёме, вызвали бы испуг, негодование и даже отпор."/Лев Троцкий/

- Да уж, я думаю, его цели, "представленные в полном объёме", пришлись бы соратникам не по вкусу, - хихикнул АГ.

Белые змеи телеграфной ленты снова заполнили все ряды меж кресел. Яну проносит сквозь коричневый прямоугольник двери с ромбами, сквозь "ничто" тамбура, вверх по скрипучей лестнице.

Яна несёт себя как чашу с драгоценным ядом. Таким горьким. Таким сладким...

* * *

Дома она будет упиваться драгоценным своим страданием, пока Павлин к ним не заявится как ни в чем не бывало.

- Котлетами угостишь?

Немыслимое его оперение брошено на стул, снег на воротнике рыжей куртки быстро темнеет, набухает бисеринками влаги.

- Здорово метет. Ну что, без хвостов? А у нас видала бардак? Этот твой Маврушин...

Будто не было ни долгих дней молчания, ни метнувшегося прочь взгляда, ни роковой девицы, ни ее руки на плече. Он улыбается. Денис - солнечный день.

Яна жарит на кухне котлеты. Первые в жизни. Мама и соседка ещё на работе, проконсультироваться не у кого. Яна - первооткрывательница, заново, в муках изобретает котлеты. Время остановилось, кухня напоминает лабораторию ал
химика, где Яна экспериментирует с составляющими - куском окаменевшего в авоське за окном мяса, такой же окаменевшей булкой, которая никак не желает размокать, и свирепой луковицей, которую Яна додумывается зачем-то тереть на тёрке. Пропахшая чесноком и луком, перемазанная мукой, зарёванная и полуослепшая, штук десять превратив в пюре, Яна, наконец, создаст три румяных, сочных, аппетитно благоухающих шедевра, достойных уст Дениса Градова.

Шедевры, разумеется, пересолены. Яна бухает на стол сковородку и вытирает фартуком руки. В зеркале гардероба отражается растерзанная котлетной битвой Яна и нахальный гость, к ногам которого она приносит добычу. На неё ноль внимания, развалился в кресле, погружён в чтение.

Он добрался до её джиннов! В руках у Павлина пухлая серая папка. Папка рассечена пополам, мелкоисписанный листок падает на кипу других уже прочитанных. Лицом вниз, плашмя, как убитый.

Её джинны!.. Так, наверное, чувствовал себя Кащей, глядя, как хрустит в пальцах Ивана-царевича яйцо с Кащеевой душой.

Их глаза в зеркале встречаются. Заорать, вырвать папку... Одно его неосторожное слово, движение...

Павлин улыбается как ни в чём не бывало, потягивает ся. Будто так и надо - хватать без спросу чужие рукописи да ещё улыбаться, будто так и надо.

- Зачитался, - Денис захлопывает папку. - Особенно со слепым здорово...

Когда он воздушные шары покупает. И с тёткой в парикмахерской, и вообще... И вообще я в вас, кажется, влюблён, Иоанна Аркадьевна.

Такие светлые прозрачные глаза - взгляд Яны разбивается об их прозрачность, как птица о стекло. Ну и шуточки. Она сбита с толку и даже забывает про папку. Бестактный, чудовищный поступок Павлина и это его дурацкое признание
на фоне поглощения котлет и болтовни про какую-то французскую певичку, приезжающую в Москву с гастролями, не только не отталкивает её, но как бы расцвечивает Павлина новыми, ещё более ядовитыми и притягивающими красками. Чем ядовитей, тем притягательней.

Яна в полном смятении, и сознаёт это, а тут ещё котлеты пересолены, и Павлин подумает Бог знает что, и сама она, внезапно онемевшая и отупевшая, никогда не слыхавшая про эту певичку, и в старом халате в муке, не имеет сил встать, а на кухне давно кипит чайник. Поворачивается ключ в замке - это пришла мама. Они не виделись две недели. Мама врывается в комнату, замёрзшая, стремительная, пахнущая снегом, как сама метель, и плевать ей на Павлина. Холодные губы и руки обжигают раскалённые щёки Яны.

- Ма, да ладно тебе... Ну сдала, сдала, всё хорошо. Потом, ма...

Всё в ней протестует против этого стихийного бедствия - вторжения матери. Сидеть с Павлином, чтобы он пожирал пересоленные котлеты, пил чай, трепался ... Лишь бы можно было молча выкладывать на клеёнке узор из хлебных шариков, и чтоб взгляд взлетал и падал, взлетал и падал, разбиваясь каждый раз о ласково-прозрачный ледок его глаз. Воробей, бьющийся в оконное стекло.

Но всё рухнуло. Павлин спешит - у него вечером съёмка. Будут снимать танцы в клубе. Он приглашает Яну, если есть такое желание.

- Нет, нет, сегодня ей надо отдохнуть, вон Янечка совсем, как она выражается, "обалдуревшая", с ног валится...

- Неужели Иоанна Аркадьевна так выражается? Шикарный неологизм. У вас замечательная дочь.

Мама в этом нисколько не сомневается. Павлин целует ей ручку на прощанье.

"Я в вас, кажется влюблён, Иоанна Аркадьевна"...
Яна вся начинена, нашпигована, набита этой фразой. Пронзена ею насквозь, как позвоночником. Мать на кухне наливает из чайника в таз горячую воду, взбивает пену из детского мыла. Мыть голову Иоанне Синегиной - её почётное право, счастье, священный ритуал - целых две недели она была его лишена! Яна чувствует на висках, темени, затылке блаженно-медленное движение маминых пальцев, жмурится, погружаясь лицом в душисто-невесомое тепло взбитой пены.

"Я в вас, кажется, влюблён, Иоанна Аркадьевна".

Может ли это быть хоть чуточку правдой? Они из разных миров. Павлин и... и... Она не знает, с кем себя сравнить. Она пытается увидеть себя его глазами. Павлин, с его экзотическим оперением, длинными сигаретами, фейерверком неведомых ей имён и сведений, ухмылкой уголком рта. С роковой девицей в дублёнке, с пёстрой киношной своей свитой. При мысли о девице в груди у Яны будто заворочался ёж. Колючий и, к тому же, ядовитый. Морской ёж. Его отравленные колючки жгли и кололи, кололи и жгли.

Денис - солнечный день.

- Ты куда с мокрой головой?

- К Линьковым, мне одну книжку надо, я сейчас...

На бегу заматываясь платком. Яна скатывается с лестницы, оглушительно хлопает коричневая дверь с ромбами, холодный воздух с привкусом снега - наркоз, облегчение. Яна бежит мимо пустой скамьи под берёзами, мимо подъезда, где живут Линьковы. По тропинке, дальше, дальше, за поворот, где уже не виден их дом, где начинается Овражья улица с одноэтажными домишками и палисадниками, девственно белая, занесённая снегом. Овражья, с тремя тусклыми фонарями, под которыми кружатся рои снежных хлопьев. Бежит Яна, и её новенькие валенки печатают на снегу узкие кособокие следы-фасолины. Бежит в неприятельский стан, к той единственной, которая может ей помочь. К стиляге и чувихе Люське.
Та же калитка, покосившееся крыльцо, облезлый веник, которым Яна так же сметает с валенок снег, и пропахшая горьковатым угаром комната /Люськина мать из экономии всегда слишком рано задвигает вьюшку/, и она, Яна, в угарной горячке шепчущаяся с Люськой за гардеробом.

Только это уже другая Яна, и Люська другая, восемь лет шли они каждая своей дорожкой, не понимая, осуждая, посмеиваясь друг над другом, но сейчас Люська всё прощает - она великодушна, она победительница.

Люська, Яна хочет походить на тебя, на тех, о ком сочиняла фельетоны, на роковую девицу в дублёнке. Стать для Павлина "своей", пусть даже нацепив павлиньи перья.

Ничего этого Люська не знает. Яна хочет превратить ся из Золушки в Принцессу, и роль Феи поручает ей, Люське. Вот и всё. Восемь лет назад Яна чернилами перерисовывала себе на руку Люськину татуировку.

Яна к ней вернулась, вот и всё.

Угол за гардеробом - давняя Люськина резиденция. К задней стенке прибито зеркало в старинной резной раме. Перед зеркалом - письменный стол, над которым свисает с потолка пыльная лампочка под бумажным абажуром. Люська учится в каком-то техникуме. Готовясь к занятиям, она всегда видит себя в зеркале. Среди циркулей и учебников - карандаш для бровей и коробочки с косметикой.

- Стричь? - Люська взвешивает на ладони ещё влажные пряди Яниных волос.

Как хочешь, - щёки у Яны горят, руки - холодные. Она сознаёт что её состояние - ненормальность, болезнь. Две Яны как бы сосуществуют рядом - прежняя всё понимает, осуждает, удивляется и с любопытством ждёт - что же в конце концов будет с той, новой Яной?

- Сейчас самый писк - совсем коротко, знаешь, такая тифозная стрижка. Тебе не пойдёт. Хочешь, как у меня?
Отравленный ёж снова ворочается у неё в горле.

- Может, хвост? - выдавливает она, - Вот так.

- Так - называется "Хорс тэйл". С чёлкой?

- Как хочешь.

- Хной покрасить?

- Крась, - жмурится Яна.

Нахальная, отливающая медью грива перехвачена на затылке голубым пластмассовым кольцом, такие же голубые клипсы сдавливают мочки ушей.

О, Господи... Яна с ужасом и восторгом смотрит, как Фея-Люська превращает её лицо в нечто кукольно-театраль ное. Неужели это у неё такие огромные мрачные глаза с тяжело взметнувшимися до самых бровей ресницами, такая бледно-розовая бархатная кожа и негритянский, вишнёво-фи олетовый рот.

- Последний писк, девчонка из ГУМа достала, - это Люська о помаде, - Не нравится, есть бордовая.

- Пусть эта.

У "роковой" такая же помада.

- Встать! - приказывает Люська, - Юбка сойдёт, а свитер не в жилу. Надо что-то воздушное и открытое.

Жёлтый китайский свитер - гордость Яны, она купила его в московском Пассаже, отстояв три часа.

- На, примерь.

Блузка из модного дымчато-серого капрона на чехле с пышными прозрачными рукавами. Чёрный кожаный поясок.

- Обалдемон, - мурлычет Люська, приглаживая на своих бёдрах жёлтый китайский свитер. Кошачьи её глаза, впитывая золотистую желтизну свитера, разгораются всё ярче, - Тебе надо носить декольте, у тебя плечи - люкс! А у меня во, ключицы. Махнёмся, Синегина?

Надувает, по своему обыкновению? Нет, они и вправду сейчас неотразимы обе - экстравагантно-романтичная Яна и рекламно-спортивная Люська.
- Махнёмся...

- А туфли какие?

Туфли. Нельзя же, в самом деле, идти в 56-м году в клуб в валенках, как в сорок пятом. Вернуться за туфлями домой, представ перед мамой в таком облачении ещё невозможнее. Фея-Люська, выдерживая роль до конца, жертвует Яне пару стоптанных лодочек. Туфли Яне велики, приходится напихать в них ваты.

- Ему привет, - подмигнёт на прощанье Люська. Зубы её, когда-то черно-белые клавиши, сверкнут ровно и влажно, один к одному, а улыбка эта будет означать: догадалась, но не расспрашиваю. Сама расскажешь, никуда не денешься.

Больше они с Люськой не увидятся.

ПРЕДДВЕРИЕ

"Осуждение церковью капиталистического режима, признание церковью правды социализма и трудового общества я считал бы великой правдой". /Ник. Бердяев/

"Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз

Впереди - Иисус Христос".

/А. Блок/

- Значит, давай подведём итоги - сказал АХ. - Природное человечество отнюдь не представляет собой братства - в этом ошибка "прекраснодушных" социалистов. Человечество состоит из павших эгоистов, потенциальных или явных вампиров, и величайший смысл исторического процесса состоит в том, что человек в нём обособлен, предоставлен самому себе, имея возможность свободно и сознательно обратиться к Творцу. Войти с Ним в совершенно сознательную и свободную связь. То есть своей волей признать или не признать в себе высшее божественное начало. Подчиниться Замыслу.
Западная цивилизация освободила человеческое сознание от всех внешних ограничений, провозгласила безусловные права человека, то есть дурную бесконечность желаний при невозможности их все удовлетворить.

Самоутверждение, ведущее к несостоятельности.

Социализм прав, восставая против существующей неправды, корень которой в том, что общественный строй века сего основан на вампиризме /эгоизме/ отдельных людей. Откуда вражда, конкуренция и всё общественное зло.

Замысел Творца основан на подчинении всех надмирному началу, Целому, спаянному взаимодополняемостью и любовью. Этот Закон Божий исповедует и Церковь. Но "много званых и мало избранных". Прижизненное "Царство Божие внутри нас" даётся лишь верой и благодатью свободным сердцем избравшим Его, то есть чудом.

А в "лежащем во зле" мире человек рассуждает примерно так: "Ну хорошо, я буду жертвовать собой, подчинять свою эгоистическую природу - но для кого? Для таких же эгоистов-вампиров, подставляя им свою шею, в которую они не замедлят впиться. То есть отрицая эгоизм в себе, я его увеличиваю в других и только выращиваю вампиров, умножая зло".

Замысел, основанный на взаимодополняемости, взаимопомощи и любви возможен лишь когда "все" подчинены безусловному нравственному началу, по отношению к которому они РАВНЫ МЕЖДУ СОБОЙ, как все конечные величины равны по отношению к некоей бесконечной ценности. Это - отношения соборности, любящей семьи, где когда семье хорошо, то хорошо и каждому, где если и есть "большие", то они служат "меньшим" как более слабым, поддерживая их и укрепляя. Потому что в доме даже если самый ничтожный трубочист вовремя не почистит печь, может возникнуть пожар. Создать такие отношения в "лежащем во зле мире" - чудо великое...
- И ты хочешь нас убедить, что "империя зла"...

- Что Антивампирия Иосифа была той самой прекрасной и дерзкой попыткой. Отсюда и все эти многочисленные "нельзя". "Нас вырастил Сталин на верность народу..." "Депутат - слуга народа"... Все члены семьи добровольно добросовестно трудятся, каждый в меру своих дарований "несут немощи" и прощают друг друга, но за стол садятся вместе, и немыслимо вообразить, чтобы брату-профессору, к примеру, подали икру, а брату-пахарю - частик в томате. Даже брата, шлявшегося невесть где на чужбине в то время, как другие работали на семью, любящий отец встречает как самого дорогого из сыновей, потому что он "был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся" /Лк. 15, 24. Притча о блудном сыне/.

"...каждый своё дарование имеет, как написано: один такое, другой другое. Но вы, братия, союзом любви связанные, в силу сей любви, взаимно собственными делаете труды и добродетели друг друга... и по общению каждый из вас, кроме своего, имеет и то, что есть у других: добро наше переходит взаимно от одного на всех и обратно." /святой Фёдор Студит/.

- Сравнил святую общину монашескую с атеистичес ким государством!

- Не бывает атеистических государств, сын тьмы - сколько раз тебе повторять, что никакими декретами не отменить Путь, Истину и Жизнь, а это и есть Христос!.. "Я есть Путь, Истина и Жизнь".

"Русские цари... делали одно хорошее дело - сколотили огромное государство до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство как единое, неделимое государство, не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов, составляющих это государство. Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистичес
кого государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу. Поэтому каждый, кто пытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отдельной части и националь ности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью..." /1937г. речь Иосифа на обеде у Ворошилова, свидетель Г. Димитров/

- Круто! - присвистнул АГ, - И ты собираешься это приводить в оправдание Иосифа?

- Пусть на Суде скажут своё слово народы, скитающиеся ныне на самостийных руинах Антивампирии... Разве не отвечает пастырь перед Богом за доверенных ему овец?

- А как же "слеза невинного младенца?"

- Эти невинные замученные детки теперь, развалив страну, в капиталистическом аду маются...

- И это говоришь ты, сын света!..

- На войне как на войне, а в крепости - как в крепости.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

1920г. Назначен председателем комиссии по образованию Автономной Татарской советской Республики. Назначен председателем комиссии по снабжению армий Западного фронта одеждой. Решением совета труда и обороны назначен председателем комиссии по снабжению армии патронами, винтовками и пулемётами. В связи с нападением Польши на Советскую Республику направлен на Юго-Западный фронт. Занятие Красной Армией Киева. По поручению политбюро РКПб формирует реввоенсовет врангелевского Фронта. Занятие Красной Армией Алёшек, Каховки и др. пунктов на Днепре. Участие в работе 9 Всероссийской конференции. Выезжает на Северный Кавказ и в Азербайджан.
Руководство работами краевого совещания ком. организаций Дона и Кавказа. Доклад "Три года пролетарской диктатуры". Доклад "О задачах партийной и советской работы в Азербайджане". Доклад в Темир-Хан-Шуре о задачах партийных и советских органов в связи с объявлением автономии Дагестана. На съезде народов Дагестана выступает с деклараци ей о советской автономии Дагестана. На съезде народов Терской области - доклад " О советской автономии Терской области". Участие в работе 8 Всероссийского съезда Советов. Избран членом ВЦИК. И членом Президиума ВЦИК.

Свидетель Лев Троцкий: "Он не обладал теми качествами, которые привлекают симпатии. Зато природа щедро наделила его холодной настойчивостью и практической сметкой. Он никогда не повиновался чувствам, а всегда умел подчинить их расчёту. Недоверие к массам, как и к отдельным людям, составляет основу природы Сталина."

"Сталину всегда нужно насилие над самим собой, чтобы подняться на высоту чужого обобщения, чтобы принять далёкую революционную перспективу. Как все эмпирики, он по существу своему скептик, притом циничного склада. Он не верит в большие исторические возможности, СПОСОБНОСТИ ЧЕЛОВЕКА К УСОВЕРШЕНСТВОВАНИЮ, ВОЗМОЖНОСТИ ПЕРЕСТРОЙКИ ОБЩЕСТВА В РАДИАЛЬНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ. Глубокая вражда к существующе му делает его способными на смелые действия".

"Историческая диалектика уже подхватила его своим крючком и будет поднимать вверх. Он нужен всем: бюрократам, нэпманам, кулакам, выскочкам, пройдохам, всем тем, которые так и прут из почвы, унавоженной революцией. Он способен возглавить их, у него есть заслуженная репутация старого революционера. Он даст этим самым прикрытие в глазах страны. У него есть воля и смелость. Он не побоится опереться на них и двинуть их против партии. Он уже начал эту работу. Он подбирает вокруг себя пройдох партии." /Троцкий/
"И это псы, жадные душою, не знающие сытости; и это пастыри бессмысленные; все смотрят на свою дорогу, каждый до последнего на свою корысть. /Ис. 56, 11/

"Весь кризис, переживаемый ныне Россией и миром, есть кризис по существу своему духовный. В основе его - оскудение религиозности, то есть целостной, жизненно-смер тной преданности Богу и Божьему делу на земле. Отсюда возникает всё остальное: измельчание духовного характера, утрата духовного измерения жизни, обмеление и прозаизация человеческого бытия, торжество пошлости в духовной культуре, отмирание рыцарственности и вырождение гражданственности. Русская способность - незримо возрождаться в зримом умирании, да славится в нас воскресение Христово!" /Свидетель И. А. Ильин/

"Что же задумано? Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, весёлой и прекрасной жизнью". /А. Блок/

- Вот я и говорю, - прокомментировал АХ, - "безобраз ная" - то есть без Образа Божия. Такая жизнь общества, такой общественный строй не могут быть угодными Небу. Это я к вопросу о необходимости поисков переустройства мира, максимального варианта "умножения жатвы". Иосиф не стремился переделать весь мир, он хотел увести от него, "лежащего во зле" и приговорённого Небом к гибели, своё стадо. Вверенные ему народы. Он спасал их в меру своего семинарского понимания "спасения", желая избавить их от БЕЗОБРАЗНОЙ, неугодной Творцу жизни.

Он верил, что именно Творец попускает и благословля ет совершаться кровавым революциям, когда разложение и число вампиров переполняет чашу Его гнева!

"Горе городу нечистому и осквернённому, притеснителю!
Князья его посреди него - рыкающие львы, судьи его - вечерние волки, хищники, не оставляющие до утра ни одной кости.

Пророки его - люди легкомысленные, вероломные, священники его оскверняют святыню, попирают закон.

Горе тому, кто без меры обогащает себя не своим - надолго ли? И обременяет себя залогами.

Не восстанут ли внезапно те, которые будут терзать тебя, и не поднимутся ли против тебя грабители, - и ты достанешься им на расхищение?" /Соф.3, 3-4. Авв.2, 6-7/

И он верил в пророчество "Откровения" Иоаннова о последних временах, о ВАВИЛОНСКОЙ БЛУДНИЦЕ - символическом торговом и политическом центре будущего единого антихристова царства со всемирным правительством, объединённой денежной системой и религией.

Центр роскоши, безудержной похоти, всяческой лжи и злодеяний, - он символизирует как бы всемирное вожделение сверх всех разумных законов -денег, роскоши, власти, славы, блуда... Это - общество безудержного потребления, всемирная похоть - олицетворение и причина всех пороков человечества во все века. Ибо возжелавшие "Вавилонскую блудницу" многие поколения влеклись "широким путем" нескончае мых греховных наслаждений, ведущих в погибель:

"С нею блудодействовали цари земные, и вином её блудодеяния упивались живущие на земле".

Блудница сидит "на водах многих", т.е. оказывает враждебное развращающее влияние на многие народы. "Воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки".

Блудница сидит на "звере багряном, преисполненном именами богохульными", т.е. на дьяволе. Царская багряница - содержание миродержателя тьмы века сего.
Блудница сидит "в пустыне" - то есть оставлена Богом за свою безмерную мерзость, обречена на духовную смерть и нравственную гибель.

"И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотой блудодейства её". То есть, по толкованию Лопухинской Библии, "жена явится распространительницей безбожной и безнравственной культуры среди окружающих и подчинённых "Вавилону" народов".

"И на челе её написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным".

"Жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых". Скованный Христом дьявол в последние времена снова выйдет из бездны и соединится с Вавилонской блудницей, чтобы губить народы.

Последние земные цари, как свидетельствует "Откровение" Иоанна, "примут власть со зверем, как цари, на один час /на недолгий срок/. Они имеют одни мысли и передадут силы и власть свою зверю".

И вот сходит с неба ангел, имеющий власть великую:

"...пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов, и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши её".

То есть некий первоисточник всемирного безудержно го вожделения и потребления, проклятый Богом - причина всех и всяческих грехов и мерзостей, включая богоотступниче ство, убийства, гибель святых и пророков, обличающих всемирный грех.

И вот повеление Господа: "Выйди от неё, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам ея."
* * *

Зажав под мышкой свёрток с лодочками, Яна бежит к клубу. Там уже ярко горят киношные диги, старенький клуб сияет хрустальной изморозью окон, венцами снега на наличниках, на крыше, заснеженные деревца у входа - причудливая скульптура из звёздно-белого мрамора. Яна вступает в сказку. Никто не кидается ей навстречу, вестибюль пуст. Яна наскоро раздевается, раскутывает платок, суёт ноги в лодочки и вновь с ужасом и восторгом обозревает в зеркале шедевр феи-Люськи. Толпящиеся у входа в зал курильщики с многозначительными перемигиваниями расступаются.

- Ой держите, сама Синегина!

-А ничего... А грива-то, грива!..

- Кто к нам пришё-ол? Сбацаем, писательша?

- Она тебе фельетончик сбацает. Держите меня - глазищи-то!

-Нужен ты ей, она сниматься пришла. Пропустите артистку, граждане...

- У-уф... Яна не дыша продирается в толпе, как ныряльщик сквозь толщу воды, и оказывается неожиданно в слепяще-жарком пятне света. Застывшие в неловких объятиях танцоры, их розовые, подгримированные лица с бусинками пота, застывшие у дигов сонные осветители и контрастом - суетящиеся, будто среди столбов света, багрово-рас паренный Лёнечка в прилипшей к телу рубашке, Жора Пушко с экспонометром, "роковая" с хлопушкой. И испепеляюще -знойный свет дигов, и уже привычно-невидящий кивок:

- А, привет. Стул вон там. Эй, ну что, порядок? Хорошо, давайте. Приготовились...

"Я в вас, кажется, влюблённый, Иоанна Аркадьевна"...

Даже не заметил её превращения. Наверное, с равным успехом она могла бы явиться с мокрой головой в мыльной пене или вообще обритой наголо. Яна предаётся этим горь
ким мыслям, чувствуя, как никнет, тает её фальшивая красота в беспощадном зное дигов.

Зато их с Люськой старания произвели несомненное впечатление на "Роковую" /видимо, Яна, к тому же, заняла её стул/. Так и ест глазами.

Её ошеломленно-подозрительный взгляд придаёт Яне силы.

- Стоп, стоп! Ребята, я просил свободней, а не развязней. Третья пара. Да, да, вы. Вот что вы делаете. Ничего смешного, у нас плёнка на вес золота. Смотрите сюда. Музыка!

Денис протягивает "Роковой" руку, к которой та мгновенно прилипает, будто гвоздь к магниту, и они отрывают невиданную в этих краях импровизацию, с переходами, перебросами и перекидами, вызывающе-экстравагантную, стремительно-слаженную, свободную от провинциальной вульгарной развязности местных стиляг. Не какие-то полу-па, полу-скачки, полувихляния - так некоторые модницы трусливо натягивают на колени слишком короткие юбки, и думаешь - до чего ж отвратна эта новая мода! А потом какая-либо девчонка в лоскутке вокруг бедер промчится мимо, нахально сверкая коленками, ослепляя, ошеломляя, перелетая через лужи, и ты уже невольно восхищаешься степенью, совершенствованием, естественностью этого шокирующего зрелища. Совершенствование минуса. Минус в квадрате даёт плюс.

Этот их танец! Прекрасное воплощение зла, похоже, сделало зло прекрасным. Яна отчаянно, до слёз, ревнует. К её руке, будто приклеенной к руке Павлина, к её ловкому, раскручивающемуся стремительной пращой телу - назад, почти до падения, рывок - и снова щека к щеке. К этой их слаженности, отрешённости их лиц и тел, подчинённых единому бешеному ритму, к оцепеневшему от восторженного ужаса залу - ох, что же теперь будет - начальство смотрит... А начальство - директор клуба, и массовик, и библиотекар
ша, и представительница районной газеты Синегина - начальство само загляделось на это "вопиющее безобразие", а директор даже притоптывает в такт концом ботинка, а Синегина сама размалевана, как последняя...

Они с успехом разогреют массовку на несколько нужных градусов. Через пару минут Денис прорепетирует нечто "бодренькое" с залом, начальство от греха сбежит, а Яна останется, терзаемая муками совести и ревности.

Через несколько лет, после фестиваля, этот танец освоят на всех уважающих себя танцплощадках. Потом он выйдет на пару десятилетий из моды.

Через два часа съёмка закончится, диги погаснут, и Павлин наконец-то её "увидит".

- Сейчас, Жанна, идём. Ребята, тащите всё в четвёртую, вот ключ. И сразу в кафе - я позвонил насчёт ужина. Леонид, чтоб ни-ни!

- Мы ни-ни, - подмигивает Лёнечке Жора Пушко. А Павлин кладёт ей на плечо руку и ведёт в раздевалку под перекрёстным огнём любопытных взглядов. Подаёт пальто. Ждёт, пока она запихивает ноги в валенки. Люськины лодочки лежат на подоконнике. Здесь она их и забудет.

- Ты что, а в кафе?.. Там же заказано! Ты придёшь?

"Роковая" запыхалась, голос какой-то хриплый. Её глаза и Янины бешено, как рыцари на поединке, ищут друг друга, чтобы схлестнуться насмерть. Тр-рах! Искры. Обе ранены, обе выбиты из седла. Одна и та же мысль:

- Значит, правда!.. И /о ирония судьбы!/ - одинаковая помада на губах.

На них смотрят, "Роковая" чуть не плачет. Внутренне корчась от стыда и отвращения к себе, Яна выскакивает на улицу.

Хоть бы он не побежал за ней!

Неужели он не побежит за ней?

Господи, пусть он сейчас выйдет из дверей!
Яна останавливается, больше не в силах сделать ни шага, и отвести взгляд от двери клуба. Никого. Ну и ладно.

Он догоняет её у газетного киоска, снова Яна чувствует на плече его руку. И ни слова. Вскоре после московского фестиваля рука на плече войдёт в моду, к ней привыкнут, но сейчас Иоанна Синегина перед всем возвращающемся с танцев осуждающим миром в сладкой муке несёт на плече свою крамольную ношу. И молит Бога, чтоб эта мука длилась во веки веков.

Они кружат по заснеженным улочкам ночного городка. Светская беседа, пригоршни колючих снежинок в лицо, неправдоподобная тишина за заборами, иногда взрывающая ся неистовым собачьим лаем, чёрные бездонные пропасти переулков и златотканые невесомые шатры плывущих из тьмы фонарей... И нарастающая внутренняя напряжённость в предчувствии мгновения, когда Денис вдруг замолчит на полуслове, будто в шутку потянет Яну к себе, оставляя ей шанс одним движением стряхнуть эти пока что легко лежащие на талии руки, как сползающую шаль. Шанс, которым она не воспользуется, а потом вдруг подумает, что не умеет правильно целоваться, в панике попытается освободиться, но она и его сомкнувшиеся вдруг руки уже станут одним целым, а освобождение от их пут таким же невозможным, как от ремней парашюта в едином неотвратимом полёте.

Яна закрывает глаза.

Яростная схватка губ, пока хватает дыхания. "Неправильно", - терзается Яна. Наверное, он сравнивает её с "Роковой", которая, наверняка, умеет. Господи, что же теперь говорить, что делать?

Павлин продолжает светскую болтовню, будто ничего не произошло. Он рассказывает что-то смешное, и Яна, не слыша ни слова, улыбается, подыгрывает, с ужасом чувствуя, что на глаза наворачиваются слёзы. Только бы дотянуть до фонаря!.. Фонарь они минуют, и в темноте он не увидит её
покрасневших глаз, а пока дойдут до следующего, она будет уже в порядке.

Яна бросается в спасительную темноту и замирает в его снова стянувшихся, как парашютные ремни, руках, в мучительно-сладком, пока не задохнёшься, поцелуе-полёте, поцелуе-прыжке, в этом недолговечном единении, пока не кончится полёт, не разомкнутся губы, и ноги не коснутся земли. И снова мгновенное отчуждение, трёп о том, о сём, и страх встретиться глазами, но уже близок впереди златотканый шатёр другого фонаря, и другая темнота, за которой всё повторится.

Потом Денис признается, что боялся её едва ли не больше, чем она его. Не знал, как себя с ней вести и вообще опасался затрещины.

Бесконечное чередование тьмы и фонарей, тишины и неистового лая, близости и отчуждения. Который это круг - десятый, сотый? Яна без варежек, руки заледенели, но холода она не ощущает, как не ощущает своих уже распухших губ.

Но вдруг в это её новое, уже ставшее привычным блаженное состояние резким диссонансом врывается внезапно вынырнувшая из тьмы мамина фигура. Простоволосая, с непохожим страшным лицом - такой Яна её никогда не видела, с криком: - Дрянь!.. Дрянь! - начинает неистово колотить куда попало по ней стиснутыми кулачками. Потом с рыданиями, - Я же с ума схожу... Сказала, на минуту... К Луговым. С мокрой головой, - так же неистово, куда попало, целовать. - Уже хотела в милицию, не могу, страшно! Дрянь!

Дениса нет - как сквозь землю провалился, но Яна ещё полна его поцелуями, которые, в конечном итоге, отнюдь их не сблизили, остались лишь распухшие губы, память о его руках, тугими ремнями сжимающими её тело, да холодная пустота в душе. И тоска по нему, сильнее, чем прежде.

И сознавая, что она действительно скотина и дрянь, отпаивая мать дома валерьянкой и наскоро сочинив какую-
то весьма правдоподобную историю, Яна будет всё ещё там, на бесконечной улице плывущих из тьмы фонарей.

Денис - солнечный день...

"ВЫЙДИ ОТ НЕЕ,НАРОД МОЙ"

"И вот повеление Господа: "Выйди от неё, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам ея!"

"Исполнись Волею Моей!.." Вот она, эта Воля - "ВЫЙДИ ОТ НЕ°, НАРОД МОЙ". Нельзя, невозможно отменить или победить тьму мировой Вампирии, покуда существует первородный грех. Самоутверждение отдельно от Творца. "Будьте, как боги". Мировая революция невозможна в историческом времени, пока есть вероятность появления в земном Царствии предсказанного Достоевским господина с глумливой физиономией с предложением "послать это царство куда подальше". Пока снуют повсюду потенциальные оборотни.

Последняя и окончательная революция, великая схватка Добра со злом произойдёт в конце времён, её совершит Агнец, Сын Божий, во втором Своём пришествии, свергнув зверя /антихриста/, Вавилонскую блудницу /мировой грех/ и Князя тьмы. А пока...

ВЫЙДИ ОТ НЕЕ, НАРОД МОЙ! В монастырь, убежище, крепость. Не участвовать в делах её.

" Иди ж, - он продолжал, - держись сего ты света; Пусть будет он тебе единственная мета, Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!" - И я бежать пустился в тот же миг". "... чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её".

"Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам её; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое."

То есть последняя революция свершится руками народов, погубленных Вавилонской блудницей.
"Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей; ибо она говорит в сердце своём: сижу царицей, я не вдова и не увижу горести! Зато в один день придут на неё казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнём, потому что силён Господь Бог, судящий её."

Разве о терпимости ко злу, примирении с ним, разве о "мирном сосуществовании" с Вавилонской блудницей говорит Господь? Нет!

"Выйди от неё, не участвуй в делах её" - пока ещё есть время. И в час Гнева Господня, Последней Великой Революции, завершающей историческое время, "воздай по делам вдвое и уничтожь"...

Воистину революции совершаются руками людей по Воле Небес, так что строка свидетеля Блока: "Впереди Исус Христос" не столь уж кощунственна.

"И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает.

Товаров золотых и серебряных и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шёлка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из сосновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа, и мрамора. Корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и ТЕЛ И ДУШ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ".

Вот он - поистине прилавок вашего ведомства, сын тьмы! Безудержная, захлёбывающаяся роскошью похоть, губящая "тела и души человеческие"!

Прилавок сатаны. "Сатана" - в переводе "преграда, препятствие, стена". Стена, преграждающая путь в Царствие.

"Веселись о сём, небо и святые апостолы и пророки, ибо совершил Бог суд ВАШ над ней.

Ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим были введены в заблуждение все народы".
То есть торгаши, купцы захватили власть и стали вельможами.

"Волшебством твоим введены в заблуждение все народы". /То есть продажная лживая политика, купленные средства массовой информации, реклама, прямые колдовские чернокнижные способы воздействия на массы, в результате чего - одурманенные души./

"И в ней найдена кровь пророков и святых И ВСЕХ УБИТЫХ НА ЗЕМЛЕ".

Одурманенные люди не только не желают слушать святых и пророков, не только убивают их, посланцев Божиих, но и все, когда-либо убитые на земле со времён Каина и Авеля, пали жертвой всемирного тлетворного дыхания Вавилонской блудницы.

"...ибо истинны и праведны суды Его! потому что осудил ту великую любодейцу, которая растлила землю любодейством своим, и взыскал кровь рабов Своих от рук её..." /Отк. Гл.17, 18/

Зло порождает зло, и убивающая души безудержная похоть будущего антихристова царства явится плодом и следствием и прошлых, и настоящих грехов всей мировой истории зла.

Выйди от неё, народ Мой, и жди, пока настанет час воздать ей сторицей по делам её. Такова воля Божия.

"...и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был и нет его, и явится." /После искупления Христа дьявол был скован и находился в бездне, чтобы быть освобождённым в последние времена для решительной схватки Добра со Злом, и ведением этого обладают вписанные в книгу Жизни./

Последняя Революция Творца, совершённая руками людей. Истребление мирового зла, полное и окончательное во имя грядущего Царства Света, куда "не войдёт никакая тьма".

А пока - "Выйди от неё, народ Мой". То есть записанные в Книгу Жизни, исповедующие Замысел или просто интуитивно идущие на Зов, на Голос.

Ибо "Мои овцы знают Мой голос"...

"Овцы Мои слушаются голоса Моего, и я знаю их, и они идут за Мною, И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек, и никто не похитит их из руки Моей". /Иоан.10,27-28/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1921г. Руководство совещанием коммунистов тюркских народов РСФСР. Доклад на 10 съезде РКПб "Об очередных задачах партии в нац. вопросе". Избран членом ЦК. Участвует в переговорах Советского правительства с турецкой делегацией. Избран членом Политбюро и Оргбюро ЦК. Направляет в Президиум ВЦИК проект об образовании автономной области Коми. Руководит коллегией, принявшей решение о созыве съезда трудящихся якут для образования автономной Якутской области. Выступает на съезде профсоюзов против анархо-синдикалистской группы. По поручению ЦК руководит работой отдела агитации и пропаганды ЦК. Участие в комиссии ЦК по железнодорожному транспорту. Утверждён одним из редакторов журнала "Вестник агитации и пропаганды". Избран членом ВЦИК на 9 Всероссийском съезде Советов. Утверждён народным комиссаром по делам национальностей и народным комиссаром рабоче-крес тьянской инспекции. Участвует в комиссии ЦК РКПб по работе в деревне.

"К нам в Баку прибыл товарищ Сталин, рабочий вождь исключительной самоотверженности, энергии и стойкости, единственный испытанный и всеми признанный знаток революционной тактики и вождь пролетарской революции на Кавказе и на востоке. ЦК АКПб, зная скромность и нелюбовь т. Сталина к официальным торжественным встречам, должен
был отказаться от специальных собраний, связанных с его приездом. ЦК АКПб считает, что наилучшим приветствием, лучшей встречей, которые могут оказать наши партия, пролетарии Баку и трудящиеся Азербайджана нашему дорогому вождю и учителю, будет новое и новое напряжение всех сил для всемерного укрепления партийной и советской работы." /Бакинский "Коммунист", 1920 год/

"Перефразируя известные слова Лютера, Россия могла бы сказать: "Здесь я стою, на рубеже между старым, капиталистическим, и новым, социалистическим миром, здесь, на этом рубеже я объединяю усилия пролетариев Запада с усилиями крестьянства Востока, чтобы разгромить старый мир. Да поможет мне Бог истории." /из речи Иосифа в Баку, 1920г/

"Важное значение Кавказа для революции определяется не только тем, что он является источником сырья, топлива и продовольствия, но и положением его между Европой и Азией, в частности между Россией и Турцией, и наличием важнейших экономических и стратегических дорог /Батум-Баку, Батум-Тавриз, Батум-Тавриз-Эрзерум/. Всё это учитывается Антантой, которая, владея ныне Константинополем, этим ключом Чёрного моря, хотела бы сохранить прямую дорогу на Восток через Закавказье. Кто утвердится в конце концов на Кавказе, кто будет пользоваться нефтью и наиважнейшими дорогами, ведущими в глубь Азии, революция или Антанта - в этом весь вопрос." /Из интервью "Правде"/

"Грузия, запутавшаяся в тенетах Антанты и ввиду этого лишившаяся как бакинской нести, так и кубанского хлеба, Грузия, превратившаяся в основную базу империалистических операций Англии и Франции и потому вступившая во враждебные отношения с Советской Россией, - эта Грузия доживает ныне последние дни своей жизни." /Из интервью "Правде"/

"Оратор приводит целый ряд примеров того, как наскоро сколоченные буржуазно-националистические правитель
ства окраин, составленные из представителей верхушечных слоев имущих классов, старались, под видом разрешения своих национальных вопросов, вести определённую борьбу с советскими и иными революционными организациями. Корень всех конфликтов, возникших между окраинами и центральной Советской властью, лежит в вопросе о власти. И если буржуазные круги тех или иных областей старались придать национальную окраску этим конфликтам, то только потому, что им это было выгодно, что удобно было за национальным костюмом скрыть борьбу с властью трудовых масс в пределах своей области.

Оратор подробно останавливается на примере с Радой и убедительно доказывает, каким образом принцип самоопределения был использован буржуазно-шовинистическими кругами Украины в своих классовых империалистических целях" /из выступления на III Всероссийском съезде Советов/

- Наверное, Иоанне это кое-что напоминает, - хихикнул АГ, - Да, в революции 17-го переплелись знамена Неба и тьмы. Атеизм, человекобожие, национализм и прочее идолопоклон ство, схватка вампиров за передел зон влияния... Тогда вы потерпели поражение. Нам удалось пробудить в народе зверя, но Иосиф посадил его на цепь, он нарушил данную Богом свободу. Революция пожрала своих прекраснодушных наивных детей, но когда вместо них пришли мы, бесы, он начал игру без всяких правил. Он стравливал нас друг с другом, зло со злом, вампира с вампиром, грех со грехом... Он украл наше оружие - лукавство, вероломство, двойную, тройную игру... Он наш, ибо использовал наши методы!

- То есть он украл ваше оружие за неимением своего, взорвал вашим порохом ваши укрепления, увёл у вас из-под носа своё стадо, а ты его не под трибунал, а готов объявить "своим"? Неувязочка получается...

"Такие свойства интеллекта, как хитрость, вероломство, способность играть на низших свойствах человеческой
натуры, развиты у Сталина необычайно и, при сильном характере, представляют могущественные орудия в борьбе. Конечно, не во всякой освободительной борьбе масс нужны такие качества. Но где дело идёт об отборе привилегирован ных, об их сплочении духом касты, об обессиленье и дисциплинированье масс, там качества Сталина поистине неоценимы, и они по праву сделали его вождём бюрократической реакции и термидора"./Свидетель Лев Троцкий/

"Уже в молодые годы Сталин - человек аппарата, кадр, и он поднимается вверх на рычагах аппарата. Его не избирают массы, а кооптируют чиновники.

-Иосиф, собственно, этого и не отрицал. Я уже отметил, что михалковские строчки гимна: "Нас вырастил Сталин, избранник народа" он решительно вычёркивает.

"Поразительно, что наиболее острые конфликты Сталина с Лениным в последний период жизни Ильича возникли именно по национальному вопросу... В качестве народного комиссара национальностей Сталин рассматривал национальные проблемы не с точки зрения законов истории,.. а c точки зрения удобства административного управления. Этим он, естественно, пришёл в противоречие с потребностями наиболее отсталых и угнетённых наций и обеспечил перевес за великорусским бюрократическим империализмом". /Свидетель Л. Троцкий/

- Зато теперь никаких противоречий, - снова хихикнул АГ.

"Грузин Джугашвили стал носителем великорусского бюрократического гнёта по тем же законам истории, по которым австриец Гитлер дал крайнее завершение духу прусской милитаристской касты".

- Иосиф Краснокоричневый! - совсем развеселился АГ, - Жаль, не дожил Лев Давидович до времён СНГ - от души бы порадовался... За "наиболее отсталых и угнетённых наций"...
"Едва ли можно представить себе более резкие противоположности, чем красноречивый Троцкий с быстрыми внезапными идеями, с одной стороны, и простой, всегда скрытный, серьёзный Сталин, медленно и упорно работающий над своими идеями - с другой. У Льва Троцкого, писателя, - молниеносные, часто неверные внезапные идеи; у Иосифа Сталина - медленные, тщательно продуманные, до основания верные мысли. Троцкий - ослепительное единичное явление. Сталин - поднявшийся до гениальности тип русского крестьянина и рабочего, которому победа обеспечена, так как в нём сочетается сила обоих классов. Троцкий - быстро гаснущая ракета. Сталин - огонь, долго пылающий и согревающий".

"Да, Сталин должен ненавидеть Троцкого,.. потому что Троцкий всеми своими речами, писаниями, действиями, даже просто своим существованием подвергает опасности его - Сталина - дело". /Свидетель Леон Фейхтвангер/

В коммуну душа потому влюблена,

Что коммуна, по-моему, огромная высота,

Что коммуна, по-моему, глубочайшая глубина.

Храни республику от людей до иголок,

Без устали стой и без лени,

Пока не исчезнут богатство и голод,

Поставщики преступлений.

И вы в Европе, где каждый из граждан

Смердит покоем, жратвой, валютой!

Не чище ль наш воздух, разреженный дважды

Грозою двух революций?

Дать бы революции такие же названия,

Как любимым в первый день дают!"

/Свидетель Маяковский/
* * *

Денис - солнечный день...

После этой их прогулки, о которой, разумеется, прослышала вся редакция, ей стало неприятно там появляться. Её осуждали. Хуже всего было сознание, что они правы, она сама себя осуждала, и, наверное, так же негодовала бы, влюбись кто-то из их коллектива идеологических работников, призванных учить людей высоким нравственным принципам, - в "такого".

Она не смогла бы толком сформулировать, чем так уж плох Денис Градов. Он не был тунеядцем, скорее, рабоголиком, ему доверили постановку фильма, он не пил, не хулиганил, и то, что ему инкриминировали - грубость и высокомерие, "Роковую", манеру одеваться - так ведь попробуй деликатничать с такими, как Лёнечка, а "Роковая" сама Денису на шею вешается. Шмотки и иностранные сигареты - это ему родители из-за бугра присылают, отец Павлина какой-то там торговый представитель, работает всё время за границей и что там продаётся, то сыну и посылает. А с заграницы чего взять, там все стиляги. Там даже пролетариат в джинсах ходит и жвачку жуёт. Она сама видала в журнале фото каких-то лохматых психов с подписью: "Французский пролетариат протестует против войны в Алжире".

Денис - чужак, вот и всё.

Но в то время, как Яна Благоразумная рассуждала и осуждала себя, другая Яна, всё более неуправляемая и незнакомая, продолжала рядиться в Павлиньи перья. Так они и сосуществовали. Одна действовала, другая - осуждала. Пассивно, как бы со стороны, вместе с коллективом. Будто это и не она вовсе уже в который раз фланирует мимо дома Севы Маврушина, где идёт съёмка. Будто не ей давно пора быть у дружинника с хлебозавода, перевоспитавшего трёх хулиганов, вместо того, чтоб караулить Дениса. В полчетвёртого в кафе перерыв. Может, они решили не обедать? Нет, выходят.
Небрежно помахивая портфельчиком, Яна идёт по другой стороне улицы, давая Денису возможность первому её заметить.

- Жанна!

"Роковая" что-то ему бросает с кривой ухмылкой - видимо, насчёт "совершенно случайного" появления Яны в районе съёмки, и в Яне закипает дремучая первобытная ярость. Вцепиться бы сейчас в её жидкий "хвост", тряхнуть, чтоб штукатурка со щёк посыпалась, и высказать... Но слова ей подворачивались какие-то уж совсем ненормативные, да и злость прошла. Денис бежал к ней через улицу, а Роковая так смотрела ему вслед, что Яне даже стало её чуточку жаль.

Она любила по-настоящему. Она будет любить его всегда. Сходиться и расходиться с мужьями, заводить любовников, но любить только его, Дениса. Она будет потрясающе шить - снежная баба в её платье выглядела бы снегурочкой. Она могла бы прекрасно зарабатывать, но не захочет уходить из кино. Так и останется бессменной ассистенткой Дениса Градова на всех картинах.

Денис говорит, что вечером должен ехать в Москву - будут ночью звонить родители, а бабушка плохо слышит. И останется до понедельника - в воскресенье здесь всё равно везде выходной. А Яна говорит, что скорее всего, уедет в понедельник в командировку, вернётся через несколько дней, а там и съёмки кончатся, так что "простимся на всякий случай"...

Только бы выдержать. Роковая, будь она проклята, ждёт на той стороне.

Его глаза - эдакая прозрачно-светлая, невозмутимая гладь... Но что-то всё же в них замутилось, потревожилось, он не стал пожимать протянутую, как для наручников, руку Яны.

- Между прочим, мы можем вечером поехать вместе.

- Куда?
- В Москву. Электричкой в 18-10.

- Интересно, ты домой, а я?

- А ты ко мне...

Он опять говорит это так, что от неё самой зависит, принять его слова всерьёз или обратить всё в шутку. И опять медлит Яна. Тогда он берёт её руку, и у неё внутри всё обрывается, будто прыгнула в пустоту и летит, летит одна и на этот раз без парашюта, со всё увеличивающейся скоростью, формулу которой они недавно проходили в школе.

- В 18-10, - повторяет он. Она чувствует, что он тоже немного "ле-тит", и ей становится легче.

- Не успею, мне надо срочно на задание, уже давно ждут.

- Ну, как знаешь, - он отпускает её руку.

- Я действительно не успею.

- Можешь приехать позже - я встречу.

Они договариваются встретиться в десять, в метро. Денис идёт с Роковой обедать. Яна бежит на хлебозавод. И пока она разыскивает уже закончившего смену дружинника, пока ловит его с вениками и приятелями, теми самыми хулиганами, буквально в дверях бани и здесь же в раздевалке у буфета, не обращая внимание на грохот пивных кружек, берёт интервью, - пока в мозгу у неё уже чётко выстраивается план будущего материала, её не покидает ощущение, что та, другая Яна, которая должна находиться поздно вечером в московском метро у первого вагона поезда, следующего от центра, что та Яна не имеет к ней никакого отношения. И даже когда она врёт матери, что едет на день рождения к подруге по факультету - (Понимаешь, я совсем забыла, а тут она звонит в редакцию, мол, ждём тебя и всё такое, ладно, съезжу, заодно пальто поищу к весне...), когда торопливо собирается и, чмокнув в щёку мать, (Только смотри, чтоб рукава не короткие, чтоб до косточек,..) спешит к станции, а там, поджидая запаздывающую электричку, выслушивает
жалобы пенсионера Фетисова на соседку, складывающую навоз у самого фетисовского забора - ("И заметьте, свиной, свиной, товарищ корреспондент, а у меня невестка - переводчица, чехов возит. Приедут к нам, неровен час, а у меня - навоз. И свиной, товарищ корреспондент, свиной! ). Даже когда Яна пытается понять, с чего это вдруг чехи нагрянут к пенсионеру Фетисову, и почему им следует опасаться именно свиного навоза, и даже когда смыкаются двери электрички, когда грузная фигура Фетисова, ещё продолжающего ей что-то кричать, смешно пятится, быстрей, быстрей, вместе с платформой, билетной кассой, рощицей, где водились маслята, будкой стрелочника, когда Яна видит в оконном стекле вагона лишь своё отражение, летящее в ночь, она всё ещё не верит в реальность этой рехнувшейся Яны, которая встретится через полтора часа у первого вагона поезда метро с Денисом Градовым.

И такая же нереальность почудится ей в душноватом тепле вагона, в молча сидящих напротив друг друга незнакомых людях, произвольно объединённых вдруг желанием попасть в Москву этой вечерней электричкой. Вот они занимаются кто чем - четверо мужчин играют в дурака, на руках у женщины спит девчонка в розовом капоре. Парень с фиолетовым синяком, листающий "Огонёк", его подруга с остановившийся взглядом щёлкает семечки, шелуха непрерывно сползает с её губ в газетный кулечек, старуха, оберегающая, как наседка, свои многочисленные узлы... Яне кажется, все они незаметно следят за ней, все знают, куда и зачем она едет. Ей здесь тесно и душно, она проходит по грохочущим мотающимся вагонам в конец поезда, на неё смотрят испуганно - куда это она? Контролёры? Вот, наконец, почти пустой вагон, она садится, снимает ушанку. Подвыпивший мужичонка с деревянной лошадкой и незажжённой сигаретой во рту просит посмотреть за лошадкой, пока он покурит в тамбуре. Ускачет она, что ли? Яна видит во тьме за окном своё
отражение, чуть вьющиеся волосы, перехваченные на затылке Люськиным пластмассовым колечком, осунувшееся одеревеневшее лицо, огромные испуганные глаза... Если бы можно было исчезнуть, раствориться во тьме за окном, самой стать отражением, миновать этот вечер, когда невозможно ехать в Москву и ещё невозможнее - не ехать, потому что Роковая тоже проведёт выходной в Москве. И тогда...

Она берёт себя в руки и начиняет сочинять историю о пассажирах, едущих в одном вагоне из пункта А в пункт Б - глядящих в окно, листающих журнал, щёлкающих семечки, но у некоторых, как и у неё - своё, сокровенное, тайная цель, ради которой они едут в пункт Б. Истории придумываются неожиданно легко, и про мужчину с синяком, и про этого, с деревянной лошадкой, и уже чувствует она знакомо-нетерпе ливое электрическое дыхание джиннов, и увлекается, а вагон постепенно наполняется на остановках всё новыми людьми, электричка вовремя прибывает в пункт Б, и рушится устоявшийся душновато-тёплый мирок вагона, всё вдруг, казалось бы, прочно занявшее свои места, срывается, летит, бежит к выходу - люди, чемоданы, сумки, мешки, мгновенно пустеющий вагон какое-то мгновение напоминает тонущий корабль, в довершение всего гаснет свет. Яна успевает выскочить, и тут же сплетенный клубок уже других мешков, сумок и людей, едущих в обратном направлении, вкатывается в темный вагон.

Наверное, такой должна стать концовка ее истории, но Яна уже не размышляет над философской сущностью поездки в общественном транспорте. Судящая и судимая Иоанны превращаются в одну, которой надо пройти по платформе с толпой и спуститься в метро. Вот когда ей становится по-настоящему страшно. Стиснув зубы, она думает, что, наверное, ещё ни одна девушка не тащилась к любимому, как на казнь - все летели на крыльях любви, страсти, блаженства и все такое, а для неё сейчас самое страшное - увидеть Дени
са у первого вагона поезда, следующего от центра. Значит, она не любит его? Так что же это? Ведь ещё страшнее - не увидеть.

Павлина нет. Поезда подъезжают и уезжают, пассажиры высаживаются и садятся. Десять, пятнадцать, восемнадцать минут одиннадцатого - Павлина нет. У Яны подкашива ются колени, холодный мрамор леденит спину. Почему она не уходит? Давно надо было уйти, тогда б она успела на обратную электричку и додумала бы по пути свою новеллу, а Павлину сказала бы, что вовсе не была в Москве... Но нет сил уйти.

ПРЕДДВЕРИЕ

"В истории Советской власти сегодняшний день является переломным. Он кладёт вехи между старым, уже пройденным периодом, когда советские республики хотя и действовали вместе, но шли врозь, занятые прежде всего вопросом своего существования, и новым, уже открывшимся периодом, когда отдельному существованию советских республик кладётся конец, когда республики объединяются в единое союзное государство для успешной борьбы с хозяйствен ной разрухой, когда Советская власть думает уже не только о существовании, но и о том, чтобы развиться в серьёзную международную силу, могущую воздействовать на международ ную обстановку, могущую изменить её в интересах трудящихся". И Сталин /из доклада на 1 съезде Советов СССР/

"И повёл народ Свой, как овец, и вёл их, как стадо, пустынею.

Вёл их безопасно, и они не страшились, а врагов их покрыло море".

/Пс.77, 52-5З/

"Не будет жить в доме моём поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими.
С раннего утра буду истреблять всех нечестивцев земли, дабы искоренить из града Господня всех, делающих беззаконие" ./Пс. 100, 7-8/

С язвами и казнями вывести народ из Египта...

"Только советская нация будет

И только советской нации люди"

/Мих.Кульгицкий/

"Европейцам нужна дурная Россия: варварская, чтобы цивилизовать её по-своему; угрожающая своими размерами, чтобы её можно было расчленить, завоевательная, чтобы организовать коалицию против неё, реакционная, религиозно -разлагающая, чтобы вломиться в неё с пропагандой реформации или католицизма; хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать на её "неиспользованные пространства", на её сырьё или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры или концессии." /И.А.Ильин/

"Ленин и Троцкий не могут отказаться от социализма. Они должны нести этот мешок до конца. Тогда придёт НЕКТО. Он будет истинно красный по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям".

Это пророчество В. Шульгина, - сказал АХ. - Под "националистом" разумеется "государственник".

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1922г. Участие в работе 11 съезда РКПб. Избран членом ЦК. Избран на Пленуме Генеральным секретарём ЦК партии. Участвует в заседании 2-го расширенного пленума исполкома Коминтерна. Участие в работе 12 Всероссийской конференции РКПб. Выступление на пленуме ЦК РКПб с докладом о взаимоотношениях между РСФСР, УССР, БССР и Закавказской Федерацией. Назначен главой комиссии по объединению советских республик в единое союзное государство. Утверждён ЦК делегатом на 4 конгресс Коминтерна. Полит
бюро утвердило по докладу И. Сталина "Основные пункты Конституции СССР".

Пишет проект "Декларации об образовании СССР". 10 Всероссийский съезд Советов избирает Сталина членом ВЦИК и делегатом от РСФСР на 1 съезд Советов СССР. Утверждён народным комиссаром по делам национальностей. Выступление на 1 съезде Советов СССР об образовании СССР. Избран членом ЦИК СССР. Избран в Президиум ЦИК. Участвует в комиссии наркомнаца об образовании Бурят-монгольской АССР. Утверждён в комиссию по разработке Конституции СССР. Доклад на 12 съезде РКПб "О национальном моменте в партийном и государственном строитель стве". Избран членом ЦК партии, членом Политбюро и Оргбюро, утверждён Генеральным Секретарём ЦК. Выступает с докладом о Конституции СССР на пленуме ЦК. Обращение в "Правде" "Ко всем народам и правительствам мира" по поводу конституции СССР. Руководит работой пленума ЦК. Принятие резолюции о партийном строительстве.

"Сегодняшний день является днём торжества новой России, разбившей цепи национального угнетения, организовавшей победу над капиталом, создавшей диктатуру пролетариата, разбудившей народы Востока, вдохновляющей рабочих Запада, превратившей красный стяг из знамени партийного в знамя государственное и собравшей вокруг этого знамени народы Советских республик для того, чтобы объединить их в одно государство, в Союз Советских Социалисти ческих Республик." /И. Сталин. Из доклада на 1 съезде Советов СССР/

"Чтобы вся на первый крик: - Товарищ! - оборачива лась земля!" Маяковский.

Свидетель В.Грум-Гржимайло:

"Русского человека считают рабом. Другие считают прирожденным анархистом. Ни то, ни другое. Русский человек-идеалист. Неграмотный, тёмный человек, не понимающий
слова "идеал", идеалист по своей природе. Только подходя к русскому человеку с этой стороны, мы начинаем его понимать...

Мы привыкли к нашей неустроенной жизни, и Бисмарк был прав, когда говорил, что весь русский народ - в слове "ничего". Мы легко миримся с недостатками и лишениями жизни, имея всегда впереди мечту, цель, подвиг. Нет подвига - нет цели, и русский человек опускается. На сцену появляются карты, водка, лодырничество...

На смену блестящему периоду расцвета поэзии, художества, музыки в России начнётся эра научных открытий, эра промышленных достижений, и герои Чехова найдут смысл своего существования. Нация выздоровеет от того психического заболевания чеховщиной, которое разрешилось революцией. Вместе с ним воскреснет русская энергия и дух инициативы, заглохший в 19 веке.

В этом отношении власть большевиков будет иметь решающее значение. Подавляя частную инициативу в торговле и промышленности /борьба с частниками/, в крестьянах /борьба с кулачеством/, большевики подчёркивают в народе ценность этой инициативы, почётность быть таким инициатором, уважение к людям, способным быть инициатора ми и после смены их власти какой-то другой". /В. Грум-Гржимайло, выдающийся русский металлург/

"В прошлом мы не имели и не могли иметь отечества. Но сейчас, когда мы сбросили капитализм и власть принадлежит нам, - сейчас у нас есть Отечество и мы будем защищать его независимость. Готовы ли вы к тому, чтобы социалистическое Отечество было разбито и потеряло свою независимость? Если вы не хотите этого, то должны в кратчайшее время ликвидировать отставание и развить большевист ские темпы строительства социалистической экономики. Мы отстаём от развитых стран на пятьдесят-сто лет. Мы должны наверстать это за десять лет. Или мы сделаем это, или нас уничтожат!" /Из речи Сталина/
- Заметь, сын тьмы, это очень важно - Иосиф впервые говорит об "Отечестве" с большой буквы, не о месте, стране, где человек родился, а как бы об Отчем Доме в земном, но и отчасти религиозном смысле слова. То есть о Доме, где действуют законы Семьи, Семьи народов. Не "демократия", не "права человека", а братство и любовь, добровольное служение друг другу и Целому как единому организму во имя построения "Светлого будущего"...Коммунизма. Всё это очень далеко от западных моделей социализма, это, по сути дела, этическая сторона Замысла, где каждая часть Целого не имеет его полноты бытия, но зато обладает определённой функцией служения, сверхзадачей. И взаимно помогая, дополняя, проникая в исторические судьбы, потребности, устремления друг друга, исполняют вольно или невольно слова апостола Павла: "Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов" . /Гал. 6, 2/

То есть не определённые законом права и обязанности, а ЧУВСТВО ДОЛГА. Это, повторяю, очень важно.

"Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалисти ческого государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу." -Я уже приводил эту цитату.

Семья народов, соответствующая Замыслу Неба. Об этом не говорилось напрямую во вроде бы атеистическом государстве, но подразумевалось. И культура тех лет была насквозь религиозной по мироощущению, по духу.

Первая в мире Антивампирия. Принцип взаимослуже ния, противопоставленный миру конкуренции, взаимопоглоще ния. Как это ни парадоксально звучит, первая попытка осуществить Замысел Неба была в атеистическом государстве.

"В коммуну душа потому влюблена,

Что коммуна, по-моему, огромная высота,

Что коммуна, по-моему, глубочайшая глубина".

/Маяковский/
 

Одного боюсь - за вас и сам,

чтоб не обмелели наши души,

чтоб мы не возвели в коммунистический сан

плоскость раёшников и ерунду частушек.

Мы духом одно, понимаете сами:

по линии сердца нет раздела.

Если вы не за нас, а мы не с вами,

то чёрта ль нам остается делать?

Храни республику от людей до иголок,

без устали стой и без лени,

пока не исчезнут богатство и голод,

поставщики преступлений.

Делами, кровью, строкой вот этой,

нигде не бывшей в найме,

я славлю взвитое красное ракетой

Октябрьское, руганное и пропетое,

пробитое пулями знамя!

На первую республику рабочих и крестьян,

сверкая выстрелами, штыками блестя,

гнали армии, флоты катили

богатые мира, и эти, и те...

Будьте вы прокляты, прогнившие

королевства и демократии

со своими подмоченными "фратернитэ"

и "эгалитэ"!

В лицо вам, толще свиных причуд,

круглей ресторанных блюд,

из нищей нашей земли кричу:

Я землю эту люблю!
Дяденька, что вы делаете тут,

столько больших дядей?

- Что? Социализм: свободный труд

свободно собравшихся людей.

-Вот очень любопытное свидетельство злейшего врага Иосифа:

"Девятилетний период духовной школы наложил неизгладимую печать на его личность и на его успехи. Русскому языку он научился на уроках духовной схоластики. Русский язык навсегда остался для него полуиностранным, семинарским, натянутым. Богословие не было для него наукой, для изучения которой он пользовался русским языком, как и для изучения других наук. Он изучал русский язык вместе с богословием. От этого богословские формы и обороты навсегда вошли в его сознание как формы и обороты русского языка.

Богословская аргументация всегда имеет формальный характер, и чем дальше тем меньше она уверена в себе. Она подбирает доводы у авторитетов церкви, классифицирует эти доводы и нумерует их". /Лев Троцкий/

- Ну, самый главный "авторитет церкви" - Всевышний, и отступать от Творца... "Мои пути, не ваши пути", Лев Давидович.

"В царстве мысли он чувствует себя, как на льду, боится поскользнуться, выбирает уклончивые и неопределён ные выражения. Талант обобщения ему не свойственен, его мысль слишком медлительна и эмпирична, его ум неповоротлив и скуден, его заученные образы отдают до сего дня тифлисской семинарией, даже строки, продиктованные подлинной ненавистью".

"Печать время от времени возобновляет предположе ние, что Сталин стремится к международной революции. Нет более ошибочной мысли. Международная политика полностью подчинена для Сталина внутренней..."
"Говорил он медленно и осторожно. Но под этим как бы апатичным голосом слышалась сдерживаемая злоба, с которой гармонировали желтоватые белки глаз. Вся фигура показалась мне в первый раз зловещей, и, пожалуй, не мне одному. Речь мало касалась темы и не отвечала на аргументы. 3ато она заключала в себе ряд инсинуаций, которые большинству оставались непонятными, да они и предназначены были для кадров, для людей аппарата. Сталин как бы инструктировал их, как надо выступать перед массами, где НЕТ ВЕРХОВ ПАРТИИ И ГДЕ МОЖНО ГОВОРИТЬ НЕ СТЕСНЯЯСЬ".

Свидетель Леон Фейхтвангер:

"Не позднее 1935 года весь мир признал, что социализм в одной стране построен и что, более того, эта страна вооружена и готова к защите от любого нападения.

Что же мог сделать Троцкий?.. Человек, который раньше видел то, чего не видели другие, теперь не видел того, что было видно каждому ребёнку. Питание было налажено, машины работали, сырьё добывалось в невиданных ранее размерах, страна была электрифицирована, механизирована. Троцкий не хотел этого признать. Он заявил, что именно быстрый подъём и лихорадочные темпы строительства обусловлива ют непрочность этого строительства. Советский Союз - "государство Сталина", как он его называл, - должен рано или поздно потерпеть крах и без постороннего вмешательства, и он, несомненно, потерпит крах в случае нападения на него фашистских держав".

Мы живём, зажатые железной клятвой.

За неё - на крест, и пулею чешите.

Это - чтобы в мире без Россий, без Латвий.

Жить единым человечьим общежитьем.

. . .

Враги вокруг республики рыскают.

Не к месту слабость и разнеженность весенняя.
Будут битвы громче, чем крымское

Землетрясение.

. . .

Мы стоим с врагом

о скулу скула,

и смерть стоит, ожидая жатвы.

ГПУ - это нашей диктатуры

кулак сжатый.

Мы будем работать, всё стерпя,

чтобы жизнь, колёса дней торопя,

бежала в железном марше

в наших вагонах, по нашим степям,

в города промёрзшие наши.

. . .

Этот вихрь, от мысли до курка,

И постройку, и пожара дым

прибирала партия к рукам,

направляла, строила в ряды.

. . .

Но землю, которую завоевал

И полуживую вынянчил,

где с пулей встань,

с винтовкой ложись,

где каплей льёшься с массами, -

с такой землёй пойдёшь на жизнь,

на труд, на праздники, на смерть!"

Землю, где воздух, как сладкий морс,

бросишь и мчишь, колеся, -

но землю, с которой вместе мёрз,

вовек разлюбить нельзя.

От боя к труду - от труда до атак,

В голоде, в холоде и в наготе
Держали вместе, да так,

Что кровь выступала из-за ногтей.

Можно забыть, где и когда

пузы растил и зобы,

но землю,с которой вдвоём голодал,

нельзя никогда забыть!

"Маяковский был, есть и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи". И. Сталин.

- И насквозь религиозным, - сказал АХ, - Хоть и написал: "Довольно жить законом, данным Адаму и Еве..."

- Ну уж ты скажешь!

А что если я народа водитель

и одновременно - народный слуга?

. . .

А зачем вообще эта шапка Сене?

Чтоб - целься рифмой и ритмом ярись?

Слово поэта - ваше воскресение,

ваше бессмертие, гражданин канцелярист.

Долг наш - реветь многогорлой сиреной

В тумане мещанья, у бурь в кипеньи

Поэт - всегда должник вселенной,

Платящей на горе проценты и пени.

- Кстати, давай всё же вернёмся к религиозному вопросу, - сказал АГ. -Да, да, я прекрасно помню все твои предыдущие свидетельства насчёт "русской церкви в параличе" , и о неверной социальной проповеди, и о распутинщине. И о Божьей каре... И об искуплении, об очищении кровью православия, и о новомучениках... Всё это, разумеется, верно, но и у меня тут гора свидетельств - изъятия церковных ценностей,
расстрелы священников, репрессии, издевательства, разрушение храмов... Что скажешь?

- Ничего, сын тьмы, только Господь может судить свою Церковь. Ты представишъ эти материалы на Суде и в Свете Истины станет ясно, где гнев Божий, где великая искупитель ная и очищающая жертва, где заблуждение, где беснование отдельных граждан или даже масс... Где виноваты Ленин, Троцкий и Каганович с так называемыми "жидомасонами", а где просто яростное сопротивление духовенства новой власти...

Я всего лишь - адвокат Иосифа, назначенный Господом. Я могу лишь свидетельствовать , интерпретировать и молиться за своего подзащитного.

Давай вернёмся к фактам, к свидетельствам.

Итак, один из первых декретов народной власти - об отделении церкви от государства:

"Вы упускаете из виду ценнейшее завоевание русской жизни, которое одно само по себе способно окупить, а в известном смысле, даже оправдать все наши испытания. Это - освобождение православной русской церкви от пленения государством, от казёнщины этой убийственной. Русская церковь теперь свободна, хотя и гонима... Ключ к пониманию исторических событий надо искать в судьбах церкви, внутренних и внешних".

- Как видишь, есть и такая точка зрения, как свидетельствует священник Сергий Булгаков.

"Да, церковность обязывает, - и прежде всего к правдивости и искренности. И поэтому всё-таки приходится сказать, что у нас, в православии не всё благополучно. Есть какой-то внутренний, обессиливающий его недуг, и лучшее тому доказательство - революция. Разве же она не есть громовое свидетельство об упадке православия? Соль обуяла, и оттого стало разлагаться осоляемое ею тело".

"Мало ли чем было засорено наше богословие за императорский период. Одни эти бесконечные поминовения чего сто
ят. И как просияло оно теперь, когда этого нет: словно икона, которая промыта и освобождена от вековой копоти и грязи".

"Перед самым октябрьским переворотом мне пришлось слышать признание одного близкого мне человека. Он рассказывал с величайшим волнением и умилением, как у него во время горячей молитвы перед явленным образом Богоматери на сердце вдруг совершенно явственно прозвучало: Россия спасена. Как, что, почему? Он не знает, но изменить этой минуте значило бы для него позабыть самое заветное и достоверное."

- Это мистическая сторона вопроса. Что же касается прочего - церковь не была запрещена официально, был созван церковный Собор...

"Христианство есть не что иное, как свобода во Христе," - сказал Хомяков. - "В делах церкви принужденное единство есть ложь, а принуждённое послушание есть смерть." "Единство церкви есть не что иное как согласие личных свобод". "3нание истины даётся лишь взаимной любовью".

"Церковь знает братства, но не знает подданства".

- Очищение, обновление - как видишь, многие придерживаются такой точки зрения...Что же касается власти, то церковь поначалу была предоставлена сама себе, пока не начался террор против сил, которые восстали на революцию, защищая старый "мир насилья", который надо было разрушить "до основанья":

"Православные христиане! Вставайте все против власти красного Антихриста! Не слушайте ничьих призывов примириться с ним, от кого бы призывы сии не исходили. Нет мира между Христом и сатаной. Властью, данной мне от Бога, разрешаю и освобождаю всех верующих от присяги, данной советскому самозванному Правительству, ибо христиане сатане не подданные. Властью, данной мне от Бога, благослов ляю всякое оружие против красной сатанинской власти поднимаемое, и отпускаю грехи всем, кто в рядах повстанчес
ких дружин или одиноким метателем сложит голову за Русское и Христово дело!" /Архипастырское послание Блаженнейшего Митрополита Антония ко всем православным русским людям в подъяремной России и Зарубежье./

Власть, разумеется, в ответ показала зубы. Она боролась против церкви как социального института, служащего классу эксплуататоров и дому Романовых, помогающего "охмурять народ", придерживающего ценности, чтобы использовать их в контрреволюционных целях, но отнюдь не как мистического тела Христова, как в годы первых христиан. Были, конечно, отдельные бесноватые - стоит посмотреть кинохронику тех лет, массовое беснование со сжиганием икон, Библий и крушением алтарей, но тогда в огонь летели и Пушкин, и Достоевский, и Шекспир, и скульптура, и живопись...

У меня нет свидетельств, что Иосиф в первые годы советской власти принимал активное участие в борьбе с церковью, обычно инициатива исходила от Ленина, Троцкого ... В одной из записок 20-х годов Иосиф называет атеистичес кую литературу "антирелигиозной макулатурой". Зная Иосифа, могу сказать одно - для него врагом становилось лишь мешающее Делу. Его Бог и его Дело были друг от друга неотделимы. Антивампирия. Церковь становилась врагом лишь когда она противостояла Антивампирии.

В его сознании Бог был карающей и одновременно созидательной Десницей из Ветхого Завета, Которой он самозабвенно служил. А церковь ассоциировалась с семинарией, с "иезуитскими порядками" и борьбой против истины.

"Выйди от неё, народ Мой..."

Теперь факты. Из беседы Иосифа с первой американс кой рабочей делегацией:

"...Я должен заявить, что, говоря формально, у нас нет таких условий приема в члены партии, которые бы требовали от кандидата в члены партии обязательного атеизма. Наши условия приёма в партию: признание программы и устава
партии, безусловное подчинение решениям партии и её органов, членские взносы, вхождение в одну из организаций партии.

Один из делегатов: Я очень часто читаю, что исключают из партии за то, что верят в Бога.

Сталин: Я могу лишь повторить уже сказанное об условиях приёма в партию. Других условий у нас нет.

Значит ли это, что партия нейтральна в отношении религии? Нет, не значит. Мы ведём пропаганду и будем вести пропаганду против религиозных предрассудков. Законодатель ство нашей страны таково, что каждый человек имеет право исповедывать любую религию. Это дело совести каждого. Именно поэтому и провели мы отделение церкви от государства. Но, проведя отделение церкви от государства и провозгласив свободу вероисповедания, мы вместе с тем сохранили за каждым гражданином право бороться путём убеждения, путём пропаганды и агитации против той или иной религии, против всякой религии...

Партия не может быть нейтральной в отношении религиозных предрассудков, и она будет вести пропаганду против этих предрассудков, потому что это есть одно из верных средств подорвать влияние реакционного духовенства, поддерживающего эксплуататорские классы и проповедующего повиновение этим классам."

"Премьер-министр Великобритании обещал ускорить высадку десанта союзников на побережье Германии. И Сталин, облегчённо вздохнув, перекрестился."

Сталин "...не был враждебен к церкви, как Ленин и другие большевики. Через всю его жизнь прошла иногда хорошо, иногда плохо скрываемая склонность к религии. Так, в первые годы революции, когда в стране появилась возможность для церковного издания "Христианина", Сталин был среди тех, кто смотрел на этот факт благосклонно. Однако победила другая точка зрения, которой придерживалась борющаяся с религией Надежда Константиновна.
Говорили, что в самые тяжелые минуты войны он даже молился, а позднее одной из его первых мирных бумаг был приказ о возвращении церкви ряда ценностей, включая мощи некоторых святых". /Л. Васильева "Кремлёвские жёны"/

ИЗ ДНЕВНИКА КАГАНОВИЧА / О СТАЛИНЕ/:

"В его образе не было ничего человеческого... Даже если он высказывал свои чувства, создавалось впечатление, что это было не из глубины его сердца. Они были такими же фальшивыми, как маскировка на танке. А под ней скрывался Сталин - кусок стали. Из какого-то мне самому непонятного чувства, я был уверен, что он будет жить вечно... В нём не было ничего человеческого".

"У него была особая черта характера, которая заставляла меня часто удивляться. Он всегда говорил с каким-то скрытым уважением о Боге и религии. Сначала я думал, что это нам только кажется, но потом я заметил, что моё первое впечатление было достоверно. Он всегда был очень осторожным, когда разговор заходил на эту тему. Мне никогда не удавалось определить, какого мнения он придерживался по этому вопросу. Но одно мне стало ясно - у него был свой, особый взгляд на эту тему. Например, он никогда не говорил, что Бога нет..."

"В его присутствии людям было как-то не по себе. Все почитали и уважали его. Я не думаю, что он вкушал любовь народа: он стоял над ней. Это возможно звучит странно, но он занимал должность, которая раньше была предназначена Богу".

- Ты чему улыбаешься, Позитив?

- Тому, что Иосиф заставил всю ВКПб работать на Бога... Тех, про кого сказал как-то:

" Они создают впечатление, как будто бы действитель но верят в идеал социализма в грядущем бесклассовом обществе. На самом деле они верят лишь в организованную власть".
Ладно, я тебе открою самую тайную тайну, - прошипел АГ, - Тем более, что всё равно на Суде "всё тайное станет явным"...

* * *

Но нет сил уйти...

Он выскакивает из того самого первого вагона и, схватив Яну в охапку, успевает вместе с ней ввинтиться в сдвигающиеся двери.

Оказывается, он задержался у шефа, который живет на Красносельской, дипломного руководителя.

"Я бегаю за ним", - жестко констатирует Яна.

От Павлина чуть пахнет вином и этими его забугорны ми сигаретами. Яна слушает его рассказ о замечаниях шефа по поводу отснятого материала и думает, что, наверное, это и есть счастье.

Величественный фешенебельный дом в тихом переулке, неприступные дубовые двери, огромное парадное с такой же неприступной лифтершей, похожей на переодетого бабушкой волка.

С праздником, тётя Леночка, - лифтерша смотрит на Яну, Денис кладёт на столик шоколадку.

- А что сегодня?

- Ну как же, день шахтёра, - Денис подталкивает Яну к лифту, приложив к губам палец. Профессионал!

-Инструкцию помнишь?

Инструкцию Яна помнила. Денис откроет своим ключом дверь и войдет. Если бабушки в прихожей нет, установит ее местоположение и в этом местоположении задержит, а Яна тем временем проскользнёт в приоткрытую дверь квартиры, а затем, не снимая пальто, - в комнату Дениса - первая дверь направо. Здесь пальто можно снять, но света не зажигать и ждать его.

Яна сидит на покрытой медвежьей шкурой тахте, вглядывается в смутные очертания незнакомой комнаты, слышит за стеной голоса, смех и дивится, что унизительные перипетии этого вечера так легко от неё отскакивают. "Докатиласъ, - думает она о себе со стороны, - ни гордости, ни достоинства. Ну и пусть". И опять дивится своему равнодушию. "Ну и пусть. Я такая же, как они... Люська, Роковая... У меня будет любовник. У меня - любовник!.. О Боже..."

"Любовник знает - она, послушная, молясь и плача, опять придёт", приходят на ум слова любимого в детстве романса. Яну душит смех. Она ощупью пробирается к окну, спотыкается обо что-то на полу, приоткрывает угол тяжёлой портьеры. Видит заснеженный двор, женщину в шубке с таксой на поводке. Кажется, будто катит впереди игрушку на колёсиках. Выпустив поводок, женщина оглядывается, сбрасывает прямо на снег шубу и начинает энергично разминать ся.

Скрипнула дверь. Яна не слышит его шагов, так колотится сердце. Просто остро чувствует его приближение - каждой клеткой и нервом. Но упиваясь его объятьями, этой иллюзией единения, она вместе с тем опять мучительно ощущает его внутреннюю "непробиваемость", несмотря на уже пугающе-нетерпеливую интимность ласк.

- Включи свет... Или она увидит?

- Бабуля-то? Бабулю я уложил спать и спел колыбельную... Она любит "ла-ла бай". Знаешь "ла-ла бай"?

Вспыхивает розовый торшер, тепло и мягко осветив комнату. Пока Денис возится с магнитофоном, ошарашенный взгляд Яны скользит по низким креслам с шёлковой полосатой обивкой, по неправильной формы столику с кипой польских журналов "Фильм", по полкам с книгами - классика, а поверх втиснуты яркие заграничные книжицы. Полированная мебель, ковёр на полу, шкура, торшер - в пятидесятые такой интерьер казался вызывающе экстравагантным. На полу в пузатой

керамической вазе - тюльпаны, красные и жёлтые, будто только что срезанные. В январе! Яна наклоняется к ним и понимает, что цветы искусственные. Отдёргивает руку, выпрямляется и оказывается лицом к лицу с репродукцией на стене с изображением чего-то странного, бесформенного, свисающего со стрелками и циферблатом.

- Ой, что это?

- Сальвадор Дали, "Мягкие часы", - Денис рассказывает про сюрреализм, про Бюнюэля и его фильм, где рассекают глаз и из ладони выползают муравьи. Про Хичкока и его фильмы ужасов.

- Рэй Конниф куда-то запропастился. Глена Миллера поставить? "Серенаду солнечной долины" смотрела? Или что-нибудь посовременнее?

Ей нравится всё - эта обволакивающая музыка, мягкий свет торшера и ласково обнимающие кресла, и с черно-розо вым кафелем ванная, где она принимает душ, и пахучее жидкое мыло в бутылочке, и пушистый халатик, и домашние тапки с помпонами, которые ей принёс Денис, и разбросанные по ковру журналы, которые он небрежно смахнул на ковёр со столика, чтобы расставить на салфетках из японской соломки бокалы - вся эта экзотика, которой никогда не водилось в их с мамой комнате и в домах, где она бывала. Наверное, в этом халатике, тапках, в этом кресле сидела Роковая, а может, и другие девицы - ну и пусть. Ей всё равно всё нравится, кроме одного. Что ей это нравится.

Ах, как зло и хлёстко могла бы Синегина обличить в каком-нибудь фельетоне коврово-торшерный мещанский уют подобной комнаты! Не упустив такие детали, как фальшивые цветы, втиснутые поверх классиков бульварные книжонки и уж конечно, картину этого сюрреалиста, как бы символизирующую бесполезно текущую жизнь обитателей квартиры, где вещи поработили людей... И девушку, попавшую в плен этой липкой обывательщины.

Однако в то время как Яна-обличительница пытается разложить материалы "Дела" по привычным полкам, Яна-обвиняемая терзается сознанием, что отлично звучащий магнитофон, музыка Гершвина и Эллингтона, и прокатный фривольный халат с тапками не вызывают у неё должного отвращения. Какая же она оказалась дешёвка!

Они ждут звонка из Лондона. Павлин открывает дверцу шкафчика, и перед Яной, как в иллюзионе, ослепляя этикетками, летит в зеркальную бесконечность стая бутылок.

Она уже не ахает и ничего не спрашивает, даже если бы в шкафу у Павлина сидел весь оркестр этого самого Глена Миллера вместе с инструментами. Только не показаться ему "чужой"! "Бар" - сказал он, и Яна-обличительница содрогнулась внутренне, потому что "бар" для неё был синонимом кабака или трактира. Кабак на дому!

А Денис то ли не догадывался о терзающих её противоречиях, то ли тактично помалкивал, то ли действительно поверил, что для неё эти бары и магнитофоны всё равно что котлеты. А скорее всего, просто он ни о чём таком не думал.

- Джин с тоником будешь?

Яна кивает небрежно, и перед ней оказывается высокий хрустальный бокал с плавающими внутри льдинками и проткнутым соломиной ломтиком лимона.

- Как в лучших домах, - сказал Денис.

Горьковато-сладкая обжигающая жидкость приятно пощипывает язык, напоминая вкус сосновых побегов, лакомства её детских вёсен. Итак, теперь она образованная. Джин-тоник, коктейль, бар, блюз, Хичкок, халат, тахта, чувиха.

Денис - солнечный день...

Наверное, Яна немного пьяна - ей становится жарко, легко и весело. Она чувствует неожиданно волчий голод и вспоминает, что ела в последний раз часов двенадцать назад. Денис тащит из кухни чудовищных размеров бутерброды с колбасой и сыром, ржавый селёдочный хвост и банку

шпротов. Его утончённость в вопросах интерьера и напитков вполне уравновешивалась полным пренебрежением к кулинарии. Приходящая домработница Тася убиралась и готовила для бабушки диетические супы, протёртые пюре, которые Денис терпеть не мог. Яна вспомнила, с какой жадностью он поглощал у них котлеты. Бедный Павлин! Она пожирает бутерброды, шпроты, остатки печёночного паштета в промасленной бумаге и селёдочный хвост, запивая джином.

- Супу дать? - спрашивает Денис почему-то шёпотом. Его лицо! Он ошеломлён её аппетитом. Яну разбирает смех - никак не может остановиться. Денис пытается что-то сказать, но, махнув рукой, тоже начинает смеяться.

Потом их молчаливая изнурительная схватка в темноте на тахте, когда невозможно было для Яны ни уступить, ни отвергнуть. Две Иоанны, Денис - третий. Телефонный звонок прозвучал спасительным ударом гонга. Яне слышно, как Денис в тёмной прихожей болтает с Лондоном. О Тасе и прачечной, об институте и своём фильме, о каких-то знакомых и родственниках... О том, что сейчас у него в комнате Яна, в Лондоне, само собой, никогда не узнают. И Лондону нет до этого дела. Там пробираются в тумане кэбы, двухэтажные басы, омнибусы, спешат к своим каминам джентльмены под чёрными зонтами и, подняв воротники серых пальто, думают о росте цен, об инфляции, о своих высоких худых англичанках. И есть ещё десятки стран, сотни городов и миллионы людей, которым абсолютно плевать, что она, Яна Синегина, находится ночью в комнате у Павлина. Это касается лишь её, лишь себе она причиняет зло. Больше никому в мире.

Странное леденящее чувство свободы и вседозволен ности вдруг овладевает ею. Негромкий голос, смех Дениса, болтающего с Лондоном, будто отсекают от прочего мира плывущий в ночи островок комнаты, тахту со вздыбленной горбом шкурой, словно ожившей в сугробе белеющих простыней и подушек. Её, Иоанну, одинокую, свободную и обре

чённую, как Робинзон после кораблекрушения, покинутую теперь даже той, второй Иоанной, с огромными испуганными глазами, плывущей во тьме по ту сторону вагонного стекла в вечность, по другую сторону телефонного провода.

Упавший на пол вслед за шкурой халат, собственная нагота, ещё минуту назад представлявщаяся стыдной, невероятной, а теперь такая естественная и прекрасная, блаженная прохлада простыней, в которую погружает Иоанна, как в реку, раскалённое тело...

Ни ранее, ни потом не испытывала Иоанна такого беспросветного одиночества, как в самых пылких его объятиях. Но, уступая грубоватым его ласкам, она всегда будет помнить, как этой ночью много лет назад он будет лежать на сгибе её руки и нести что-то маловразумительное, что его сбили с толку амурные похождения её джиннов, что он принимал её за этакую гремучую смесь акулы пера с провинциальной Мессалиной - уж очень лихо и убедительно получались у неё постельные сцены, а потом совсем смешается и затихнет - таким сбитым с толку и незащищённым она его увидит впервые. И она наконец-то дотронется до его лица, волос, цепочки на шее с "куриным богом" из Сердоликовой бухты, сомкнутых век, губ, и ощутит вдруг, как губы отзовутся на её прикосновение; их мягкость и тепло, их едва уловимое встречное движение с лихвой вознаградит Иоанну за всю мороку той ночи.

В эту минуту он принадлежал ей!

"Единство душ, слиянье тел"... Восемнадцатилетняя мастерица постельных сцен поймет сегодня, много лет назад, что можно в страстных объятиях умирать от одиночества и собственной холодности и тут же воскресать просто от его голоса, дыхания, от губ, сонно отозвавшихся на твоё прикосновение. Чем более одинокой и холодной почувствует она себя в ту ночь, тем отчаянней, ненасытней будет тоска по этому самому "слиянью душ", потому что горела она одна.

Ну да ладно, плевать, лишь бы не погасло, и соберёт она по капле всё своё мужество, терпение, даже джиннов призовёт на помощь Иоанна, когда уже на рассвете, незаметно выскользнув из дома, они гуляли по синевато-снежным московским улочкам, ожидая открытия кафе, и она развлекала Дениса импровизированными фантастическими байками. Мозг, воображение после бессонной ночи работали с болезненной остротой и щедростью, "на износ". В кафе ей удалось завладеть вниманием соседей по столику - продавщиц из гастронома напротив, празднующих чей-то день рождения. Девчонки уже расплатились, но не уходили, желая дослушать её импровизацию про золотую монету, которая очень привязыва лась к каждому из хозяев, но те то и дело продавали её, обменивая то на корзину с яствами, то на красивое платье, то на редкую книгу. Монета страдала от их неверности, но вот однажды появился человек, который полюбил её. Он спрятал её и хранил у себя до конца жизни, а перед смертью зарыл в саду под яблоней, чтобы она не досталась никому.

Монета лежала в земле и плакала. Ей хотелось наверх, к людям, чтоб её снова ласкали и любили, хотелось блистать и сверкать, как в былые времена. Прошло много лет, и вот однажды...

Денис уведёт её. Девчонки из гастронома так и не узнают, что случилось однажды, и сама Яна не узнает - в то утро ей придумывалось на любую тему легко и мгновенно, мысли едва успевали формироваться в слова. Девчонки будут смотреть, как Денис подаёт ей пальто, и перешёптывать ся. "Сюжет для мульти", - скажет он про историю монетки и потащит Яну в гости к шефу, другу их семьи - она поймёт, что это смотрины, но даже тут не обидится, постарается не ударить в грязь лицом. Денис уже не позволит ей импровизиро вать. Яну приятно поразит, что он помнит все её байки едва ли не лучше её самой, он будет рассказывать сам, лишь изредка обращаясь к ней за уточнениями, дирижировать, и во

обще они выступят как хорошо сработавшаяся эстрадная пара. Два часа яниных баек будут с блеском "держать зал" - маститого режиссёра и его супругу, киноактрису из фильмов яниного детства, уже поблекшую, с лицом девушки-старуш ки из сказки о потерянном времени.

Её своеобразный тоненький смех, близкий профиль - абстракция, символ, как лицо всякого популярного актёра, и в то же время - реальность, плоть... Три глубоких штриха в углу обращённого к ней глаза, детская ямочка на щеке - они появляются, когда она смеётся... Конкретность, близость её личика-символа, голосок-символ, предлагающий "ещё кофе", маленькая детская ручка в кольцах, рассеянно, как кошку, поглаживающая янин локоть. И глаза хозяина дома, всепознавшего Будды, только что устремлённые, казалось, в самое вечность, а теперь внимающие Денису с живостью и непосредственностью первоклашки.

Через несколько лет Яна увидит, как он репетирует с актёрами, так же проигрывая на лице каждую их удачную реплику... Лицо-театр, лицо -сцена, когда гаснет свет при малейшей фальши, и уже тянет склепным холодом, и там, где только что кипела жизнь, с трудом различаешь лишь фанеру декораций да тени разбегающихся актёров.

Яна подыгрывает Денису, в уже сложившиеся истории щедро добавляет новые краски, детали, с почти чувственным наслаждением сознавая свою власть над этим прекрасным, вдохновенным лицом шефа, меняющимся по мановению её воли.

Вообще-то импровизация была ей несвойственна - видимо, стресс пробудил этот дар / тогда ещё о стрессе слыхом не слыхали, поэтому Яна и его приписала чуду/. Ощущение нереальности дополняла странная обстановка комнаты - ультранесовременная, будто сама история - Древний Восток, французская монархия, русский классицизм. Павел, Александр, модерн начала века, - сама история овеществилась

здесь в самом немыслимом сочетании. Стены, обитые темно-вишневой тканью с золотыми букетами, на одной из стен - панно - старинная китайская вышивка, подсвеченная китайским фонарём с красными шёлковыми кистями. Стол-сороко ножка красного дерева, английские чипиндейловские стулья, в углу - два "буля", на каждом - по саксонской вазе. Роскошная бронзовая люстра со свечами зажигалась, видимо, лишь в парадных случаях, горел торшер, переделанный из газового в электрический, и покрытый, вместо абажура, старинного рисунка шёлковым платком с изображением фехтующих дам в кринолинах. Яне, неискушённой во всех этих Булях, Павлах и Чипиндейлах комната показалась невероятной, абсурдной, театральной.

Смотрины пройдут на редкость удачно. В результате Яна выиграет главный приз - Дениса Градова и, прижимая к сердцу драгоценную ношу - нечто тяжеленное, громоздкое и неподъёмное, свою каменную Галатею, потащит её дальше и дальше в свою жизнь. Оживёт ли Галатея? О будущем Яна не думала. Только бы выдержать, дотащить, не выронить...

Пройдёт ещё несколько дней, которые мало что изменят - их встречи то ночью у Дениса, то днём у неё, лихорадочно-торопливые, как бы мать не вернулась с работы раньше времени, и мамины ревнивые ненавидящие взгляды, летящие в Дениса, и ненавидящие взгляды Роковой, летящие в Яну, и вместе с тем благополучно завершившиеся съёмки, и зачёты по контрольным, которые она отослала на факультет. И в каждом номере - её материал, потому что она уже начнёт привыкать к этим сладким мукам, и чем более будет осознавать свою с Денисом несовместимость, тем сильнее влюбляться. Чем тяжелее ноша, тем она будет становиться драгоценнее.

Потом он сделает ей предложение, буднично, между прочим, будто приглашая выпить чашку кофе в буфете, а Яна будет молчать, молчать, не в силах из себя выдавить что-

либо подходящее случаю, - все слова разом превратятся в пустые звуковые оболочки, лишенные какого бы то ни было смыслового содержания.

И тогда статуя на мгновенье оживёт - что промелькнёт вдруг в незамутнённых никакими "чуйствами" глазах Дениса - растерянность? Волнение? Страх её отказа? Во всяком случае, это "что-то" с лихвой заменит Яне любовные излияния, как и в первую их ночь, когда его губы благодарно и уязвимо толкнулись в её пальцы.

Она нужна ему. В том, как он ждал ответа, было нечто от младенца, у которого тянут из рук погремушку.

Денис - солнечный день.

ПРЕДДВЕРИЕ

- Ладно, я тебе открою самую тайную тайну, - прошипел АГ. - Тем более, что всё равно на Суде "всё тайное станет явным"... После смерти Ленина, как только Иосиф фактически пришёл к власти, я нашёптывал ему сделать религию гоударственной, отказаться от этого никому не нужного атеизма, рассказать честно народу об ошибках социальной политики духовенства, привести свидетельства, о которых мы говорили... Опереться на лояльное духовенство, на обновленцев... Развесить повсюду цитаты из Писания, обличающие неправедную власть князей... Объявить, что отныне "лежащий во зле мир", то есть "мир насилья" разрушен, и церковь будет служить бедным и униженным, трудовому народу, как, мол, и призывал Господь... "Кто не работает, тот не ест..." "Блаженны плачущие, блаженны нищие духом..."

- "Нищие духом" - это совсем не нищие...

- Кто там будет разбираться, всё можно было бы оформить надлежащим образом. "Блаженны алчущие и жаждущие правды..." И все эти грозные тексты из Ветхого Завета, из "Откровения"... Опереться на слова "Всякая власть от

Бога"... Чтобы вместо царя и членов его семьи читались поминовения Генсека и членов политбюро... А главное, получить благословение свыше на кровь и насилие:

- Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.

Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей... /Отк. 18, 6-7/

- Так это же о последних временах...

- Кто бы стал разбираться!... Тем более что никто не знает, когда они наступят. Картина получилась бы впечатляющая - все дружными рядами в храмы на исповедь, не надо никаких характеристик с места работы и жительства для вступления в партию, никаких иных рекомендаций - только от священника... И твори, что хочешь, именем Божиим...

- Господи помилуй! - в ужасе перекрестился АХ. Вслед за ним перекрестилась и Иоанна. АГ погрозил её кулаком.

Что, страшно? Так ведь именно за это все сейчас упрекают Иосифа - за отделение церкви от государства! Что он не заставил церковь служить режиму, как это делают все уважающие себя правители. Не стал отдавать Богово кесарю. А как славно могло бы получиться!

- Погоди, сын тьмы... Ну и что ответил Иосиф?

- Угадай.

- Сослался на Ленина? "Атеизм является неотъемле мой частью марксизма. Марксизм - это материализм, мы должны бороться с религией, так как это азбука каждого материалиста, а поэтому и марксиста."?

-Вот и не угадал! - заболтал АГ ножками в белых сандаликах. - Плевал Иосиф на всякие революционные догмы - ты же сам приводил свидетельства Троцкого! Что любая догма для Иосифа - лишь трамплин к укреплению власти.

- Тогда мысль Гесса, духовного наставника Маркса: "Бесполезно и безрезультатно поднимать людей к историчес

кой свободе и делать их соучастниками в дележе благ существования, не освободив их от духовного рабства, т.е. религии."?

- Опять не то. Иосиф давно понял, что "дележка благ существования" -всего лишь разборка между собой явных и потенциальных вампиров. И никакая не свобода.

- Кажется, я догадался. Многонациональное государство. Нельзя делать приоритетной какую-то одну из религий...

- Подумаешь, преграда! Православные, католики, буддисты, иудеи, мусульмане - пусть каждый идёт в свою церковь и приносит оттуда лишь справку о моральной и политической благонадёжности. А в остальном, в догматах - полная свобода, охраняемая государством.

А может, со временем и какая-либо объединённая религия получилась бы. Новая вселенская церковь под покровительством Отца Народов...

- Господи, помилуй! - снова перекрестились АХ с Иоанной, - Тут уж антихристом попахивает...

- Вот и Иосиф так ответил, когда я ему эти радужные перспективы рисовал... Только давайте без рук, граждане.

- Но ведь зарубежная церковь и упрекала нашу в "подъярёмности"...

- Э, речь, возможно, и могла идти о лояльности власти, о сотрудничестве с властью в интересах Антивампирии, но я-то нашёптывал - использовать! На, казалось бы, святое дело - укрепление и славу Антивампирии! Мол, столько крови прольётся; насилия, слезы, страдания - получи на это благословение церкви, пусть возьмёт на себя часть греха... "Нас вырастил Сталин - помазанник божий..." - как бы получилось славно! Демократический принцип - разделение ответствен ности. Коллективный грех... Весь мир так живёт.

Ни в какую. Как строчки "Сталин - избранник народа" из гимна вычеркнул, Так и "Сталин - помазанник Церкви",

читай "Божий" отмёл. Один, всегда один. Даже матери написал: "Я свою долю выдержу..."

- Почему же один? - улыбнулся АХ загадочно. - Вовсе не один. И кровь ни на церковь, ни на народ перекладывать с плеч своих не захотел, ни Всемирную Революцию раньше свершения времён стряпать... И ответил тебе...

- Всё-таки догадался, Позитив?

"И повёл народ Свой, как овец, и вёл их, как стадо, пустынею. Вёл их безопасно, и они не страшились, а врагов их покрыло море." /Пс. 77, 52-53/ - ответил он тебе, верно? И ещё:

"Выйди от неё, народ Мой."

"Это общество, похожее на ребёнка, вынутого из чрева. Он весь в крови, но он родился!" /Р. Роллан/

"В последний раз опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз на светлый братский пир

Сзывает варварская лира." /Ал. Блок/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1924г. Выступление на Пленуме РКПб о внутренней торговле и потребительской кооперации. Читает лекции "Об основах ленинизма". Руководство работой 13 съезда РКПб, избран членом комиссии по работе с молодёжью и членом ЦК. Избран членом Политбюро, Оргбюро, Секретариата и утверждается Генеральным секретарём ЦК РКПб. Работа в комиссии по проблемам деревни. Участие в работе 5 Конгресса Коммунистического Интернационала. Речь "О компартии Польши". Избран членом Исполкома и Президиума Исполкома Коминтерна. Участие в совещании секретарей деревенских ячеек, речь "Об очередных задачах партии в деревне". Речь "Троцкизм или Ленинизм?" на пленуме ВЦСПС. Предисловие к книге "На путях к Октябрю" 1925г. Речь на 13 губернской конференции "К вопросу о пролетариате и крестьянстве", Участие в

работе 5 Пленума ИККИ, речь "о Чехословацкой компартии". Речь "К национальному вопросу в Югославии". Участвует в работе 14 партконференции. Речь "О политических задачах университетов народов Востока". Речь на пленуме по поводу переименования РКПб в ВКПб. Руководство работой 14 съезда ВКПб. Избран членом ЦК ВКПб.

"Превратить нашу страну из аграрной в индустриаль ную, способную производить своими собственными силами необходимое оборудование, - вот в чём суть, основа нашей генеральной линии. Мы должны поставить дело так, чтобы помыслы и стремления хозяйственников были направлены в эту именно сторону, в сторону превращения нашей страны из страны, ввозящей оборудование, в страну, производящую это оборудование. Ибо в этом основная гарантия хозяйственной самостоятельности нашей страны. Ибо в этом гарантия того, что наша страна не будет превращена в придаток капиталис тических стран". /И. Сталин/

"...мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит очагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства. Эта линия требует максимального развёртывания нашей промышленнос ти, однако в меру и в соответствии с теми ресурсами, которые у нас есть. Она решительно отрицает политику превращения нашей страны в придаток мировой системы капитализма. Это есть наша линия строительства, которой держится партия и которой будет она держаться и впредь. Эта линия обязательна, пока есть политическое окружение". /Из речи на 14 съезде ВКПб/

"Сменовеховство, это - идеология новой буржуазии, растущей и мало-помалу смыкающейся с кулаком и со служилой интеллигенцией. Новая буржуазия выдвинула свою

идеологию, сменовеховскую идеологию, состоящую в том, что коммунистическая партия, по её мнению, должна переродиться, а новая буржуазия должна консолидироваться, причём незаметно для нас мы, большевики, оказывается, должны подойти к порогу демократической республики, должны потом перешагнуть этот порог и с помощью какого-нибудь "цезаря", который выдвинется не то из военных, не то из гражданских чинов, мы должны очутиться в положении обычной буржуазной республики...

Наша партия не перерождается и не переродится. Не из такого материала она склеена и не таким человеком она выкована, чтобы переродиться /аплодисменты/."

Смотри: над нами красные шелка -

словами бессеребряными затканы, -

а у скольких ещё бока кошелька

оттопыриваются взятками?

* * *

Чтоб замаскировать тело мандрилье,

шерсть аккуратно сбрил на рыле.

Хлопья пудры / "Лебяжьего пуха!"/,

бабочка-галстук от уха до уха.

Души не имеется /Выдумка бар!/

В груди - пивной и водочный пар.

. . .

Он специалист, но особого рода:

Он в слове мистику стёр. Он понял буквально:

"братство народов" как счастье братьев, тёть и сестёр.

. . .

Ладонью пакет заслоня -

Взрумянились щёки-пончики,

Со сладострастием, пальцы слюня, мерзавец считает червончики.

Такому в краже рабочих тыщ

Для ширмы октябрьское зарево.

Он к нам пришёл, чтоб советскую нищь

на кабаки разбазаривать.

/Вл. Маяковский/

. . .

Лишь лёжа в такую вот гололедь,

зубами вместе проляскав - поймёшь:

нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку.

. . .

"Партия рассматривает нашу революцию как революцию социалистическую, как революцию, представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира, тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, ещё не победившей пролетарской революции на Западе, как "придаточное приложение" будущей революции на Западе, не имеющее никакой самостоятельной силы." / "О социал-демократическом уклоне в нашей партии"/.

"Я никогда не встречал более чистосердечного, справедливого и честного человека, и своим потрясающим, неоспоримым восхождением он обязан именно этим качествам, а не чему-то тёмному и зловещему... До встречи с ним я думал, что он, возможно, находится на этом посту потому, что люди боятся его, но скоро понял, что его никто не боится и что все ему доверяют". /Г. Уэллс/

"Сталин слишком груб и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который... отличался бы от Сталина только одним перевесом: был бы более терпим, более лоялен, более вежлив, более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д." /В. Ленин/

"... У меня сложилось впечатление, что передо мной хитрый и непримиримый борец, изнурённый от тирании России, пылающий от национального честолюбия. Сталин обладал огромной волей. Утомлённый жизнью заговорщика, маскировавший свои мысли и душу, безжалостный, не верящий в искренность, он чувствовал в каждом человеке сопротивле ние или источник опасности, всё у него было ухищрением, недоверием и упрямством. Революция, партия, государство, война являлись для него причинами и средствами, чтобы властвовать. Он возвысился используя, в сущности, уловки марксистского толкования, тоталитарную суровость, делая ставку на дерзость и нечеловеческое коварство, подчиняя одних и ликвидируя других." /Шарль де Голль/

СЛОВА АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

- Иноки, иные, избранники... Искатели Истины. Эти "И" - их судьба.

Одни - для тела, другие - для дела, третьи - для Дела с большой буквы. Дела, ради которого ты вызван Творцом из небытия. Сеятели, делатели, "ловцы человеков" для Жатвы Господней. "По плодам их узнаете их"...

"Пил, ел, толстел, скучал, хирел,.. - не помню, как точно, - И наконец в своей постели скончался посреди детей, плаксивых баб и лекарей..." Делатели денег, игроки всех мастей - от "на интерес" до "на души".

И Дело. Инок не успокоится, пока не найдёт Его, не станет на Путь, ведущий к Истине. Или останется "лишним человеком". "Лишние люди" - их было на Руси немало. "Чувствую в груди своей силы необъятные!"- восклицали они в тоске. - "Для чего-то я всё-таки родился?"

Иосиф - инок. Иной, избранник, искатель Истины.

"Сегодня приторно и пресно

В любом банановом раю,

И лишь в России интересно,

Поскольку пропасть на краю."

"Создаётся нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого."

1926 г. Правомерна ли постановка вопроса о переделке мира? Православный священник отвечает за вверенную ему паству, кесарь - за вверенное ему государство. Должен ли он допускать, чтобы первородный грех, выражающийся в дурной бесконечности желаний его граждан, стоял впереди телеги? Служил стимулом так называемого "прогресса"? Если он отвечает перед Творцом за состояние душ своей паствы?

Строй, культивирующий грех, порождает вампиризм и хищничество; хищники "в Царствие не войдут".

Иосиф отвечал перед Богом за всю огромную Россию, "с южных гор до северных морей". Он был вынужден убивать врагов и отделять овец от волков, чаще всего интуитивно, с кровью и страданиями... Он отстранился ото всех религий в своём многонациональном государстве, ибо ещё больший грех - объединить религии, подчинив государству, насильно тащить павший, во всём разуверившийся народ в храмы. Ему предстояло собрать огромное разношерстное стадо, больное и заблудшее, в разрушенную нищую овчарню. "Собрать расточённое"...

"Всякая власть от Бога." Да, она часто нам посылается в наказание и во исправление, возможно, даже для "искушения огненного", но тогда возникает вопрос: если власть требует от тебя нечто, противное твоей совести /вписанному в сердце Закону/, то есть "искушает" тебя, то со стороны церкви требовать в этом случае послушания - вводить и власть, и подчинённых в грех. Падение и склонение к падению. Такое послушание не может быть угодным Богу.

Отделив церковь от государства, Иосиф взял на себя и её возможные грехи, и своей паствы. В основном, неверующей паствы. Доставшейся ему от некогда "Святой Руси", где царь перестал быть "отцом", люди - "братьями", а "Высший свет" - светом.

"Среди лукавых, малодушных, шальных балованых детей, Злодеев и смешных и скучных, тупых, привязчивых судей, Среди кокеток богомольных, среди холопьев добровольных, Среди вседневных, модных сцен, учтивых, ласковых измен, Среди холодных приговоров, жестокосердой суеты, Среди досадной пустоты, расчётов, дум и разговоров, В сем омуте, где с вами я купаюсь, милые друзья". /А. Пушкин/

"Край родной долготерпенья", по словам Тютчева... Терпеть во имя Дела Божия, коллективного спасения, но не ради взаимного вампиризма. Общества хищных волков и огрызающихся завистливых волчат в овечьих шкурах. Умножать дурную похоть, свою или чужую, оградив её законами - не дело угодного Богу пастыря. Русская революция была судом не только над русской действительностью, но и над религиозной терпимостью ко злу. Над всеобщим молчанием - монархии, двора, чиновничества, дворянства, священства, гуманистической интеллигенции... Над молчанием, которым "предаётся Бог".

В результате революции была освобождена страшная злая разрушительная энергия, которую предстояло обуздать и направить на созидание. Иосифу предстояло укротить в своём народе зверя. Создать законы, при которых хищник должен отдать сам всё лишнее во избежание смертельной грызни.

По Закону Неба человек отдаёт нуждающемуся не только лишнее, но и последнее, но увы!.. Хотя были и такие, отвергающие царство земное, "сытый социализм" с регулярно наполняемой для всех кормушкой. "Мечта прекрасная, ещё неясная"... Светлое будущее. Неосознанная мечта о Новом Иерусалиме, о преображённой земле.

"И как один умрём в борьбе за это!.." Ну не о корыте же с похлёбкой здесь идёт речь.

- Устроиться на земле без Бога! - фыркнул АГ.

- Без бога хищников и фарисеев, которого они создали по своему "образу и подобию". Которого придумали, чтобы прикрыть свой грех. Не имеющего ничего общего с Богом Евангельским. Истинный Бог пришёл к советскому народу, когда злая разрушительная энергия стала созидательной, ибо "по плодам их узнаете их" и "не может худое дерево приносить добрый плод".

"Россия - хранительница Замысла Божия о богочеловечестве". В процессе земного пути победить в себе гордого отщепенца, разрушителя, животное и идти против течения, против всего "лежащего во зле" мира, преодолевая тьму, прежде всего собственную. Самоутверждаться не чтобы "Целое мне служило", а чтобы послужить Целому, далеко выходящему за рамки земного бытия.

"Дорога к солнцу от червя..." /Гумилёв/. Дело соединения твари со своим Творцом начатое уже здесь, на земле. "Едино Небо и един пастырь?"

Не "жить, чтобы жить", не "жить, чтобы выжить", не "жить, чтобы пожить, чтобы нажиться"... Они искали Истину. Узкого пути спасения среди ощетинившейся тьмы.

Разваливающаяся растерзанная Россия, растоптавшая прежних пастырей вместе о прежними идеалами. Разрознен ное взбесившееся стадо, а вокруг - жаждущие пира кровавого волки внешние.

И сатанинские призывы ко всемирной антихристовой революции, в пасть которой готовились "заклятые соратники" низвергнуть Россию.

Ты взыскана судьбою до конца:

Безумием заквасил я сердца

И сделал осязаемым твой бред.

Ты - лучшая! Пощады лучшим - нет!

В едином горне за единый раз

Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз.

И из тебя, сожженный Мой народ,

Я ныне новый выплавляю род!

/Максим. Волошин "Благословение"/

* * *

Денис - солнечный день...

Как ни забавно, но именно после этого официального шага с его стороны, ею, так оголтело поправшей формально сти и условности в желании заполучить Дениса Градова , наконец-то овладеет блаженное чувство покоя. Всю эту неделю она будет мотаться по району, соберёт кучу материала и засядет за машинку - подарок Дениса, которую она быстро освоила, хоть и двумя пальцами. Съёмки у них в городке будут закончены, останется лишь натура - зимняя деревня. Денис захочет снять обязательно экзотику - глухую заснеженную деревушку посреди леса, и отправится с оператором Лёнечкой на выбор натуры. С ними увяжется Жора Пушко - сделать цветные фото для иллюстрированных журналов - где клюнет. Помимо всего, это будет просто приятная воскресная вылазка на лыжах.

Был морозный солнечный день. К вечеру ещё больше захолодает, поднимется сильный ветер и метель. Яна совсем окоченеет, пока доберётся до редакции, чтобы позвонить Денису. Будет около десяти.

Яна стоит в "предбаннике", прижимая у уху чёрную ледяную трубку /В воскресенье в редакции топили лишь чтобы не замёрзли батареи/. Трубка пахнет Людочкиной "Пиковой дамой".

Тот их разговор. Сколько раз она будет потом снова и снова проигрывать его в памяти, выискивая зловещий тайный смысл! Набирает ещё раз. Долгие гудки, никого. Что случилось - он должен быть уже дома... Она собирается вешать трубку.

- Да.

Короткое, отрывистое. Обычно Денисово "Да" протяжно-недовольное, будто спросонья.

- Привет. Ты что, спал? Звоню, звоню...

- Да нет, в ванне отогреваюсь. С этой деревней... окоченел, как собака. А у тебя?

- Нормально, стучу. Двумя пальцами. Деревню нашли?

- Вроде бы,.. - пауза. И вдруг, - Приезжай, Иоанна Аркадьевна.

- Когда?

- Сейчас. Садись в электричку и приезжай.

Снова пауза. Яна слышит в трубке его дыхание, представляет себе его лицо, смутно белеющее на сгибе её руки, влажные после ванны волосы холодят кожу... И будто взлетает на качелях, перехватывает дыхание.

До Дениса каких-то три часа.

- Послезавтра утром три материала сдавать. И летучка.

- Плевать. Приезжай!

Опять уносят её качели в комнату на Люсиновке, но тут же возвращают на грешную землю. Она до боли сжимает в пальцах дырокол. Она цепляется за этот дырокол, как Антей пяткой за землю.

- Не могу, нельзя.

- Ладно, я опять в ванну, холодно. - Тон не обиженный, не разочарованный, просто никакой, - Ну, целую?

- Целую.

Короткие гудки. После разговора горький, как хинин, осадок. Яна с трудом удерживается, чтобы снова не позвонить, но не вытаскивать же его вторично из ванны! Она берёт себя в руки. С тем, что на древе их любви плоды, в основном, горькие, она уже свыклась и примирилась.

В понедельник с утра она всё сдаст и после летучки уедет на задание. В редакции появится к концу дня - только чтоб появиться. Краем уха слышит, что куда-то пропал Лёнечка, что звонила его жена из Москвы разговаривала с Жорой Пушко, который сказал, что остался вчера у знакомых в Коржах, где и заночевал, Градов с Лёнечкой отправились на лыжах поглядеть ещё одну деревню, Власово. Лёнечкина жена сказала,

что ночевать он вообще не пришёл, хотя они договаривались идти вместе в гости, она не дождалась и пошла одна. Что если он напился, то должен был позвонить - он всегда звонил или ночью, или, в крайнем случае, утром. Должна же быть в деревне почта! Что сначала она злилась, а теперь волнуется, а у Градовых к телефону никто не подходит.

Жора Пушко успокаивал её, сказав, что Лёнечка с Денисом наверняка где-нибудь в загуле, что он сам от знакомой еле вырвался. Мол, не понимают некоторые граждане, что после праздников должны следовать будни...

Значит, когда она звонила... Перед глазами возникла картина - пьяненький Лёнечка с гитарой, фехтующие дамы на торшере, Роковая на коленях у её Дениса...

Ещё какие-то бабы... Опять хинная горечь подкатит к горлу. Яна промолчит и заставит себя переключиться на дела.

Вечером Лёнечкина жена дозвонится, наконец, до Дениса, который скажет, что весь день сидел в монтажной, а о Лёнечке слыхом не слыхал. Что, покинув Коржи, они действительно собирались поглядеть Власово, но было уже около трёх, на лыжах Лёнечка ходит плохо, он устал, замёрз и еле двигался, они бы не успели до темноты, поэтому Денис побежал во Власово один, а Лёнечка пошёл к станции.

Весь вечер и ночь с понедельника на вторник Лёнечкина жена будет обзванивать приятелей, милиции и морги.

Его тело найдут во вторник, к вечеру. Коржинские мальчишки, заново прокладывающие в лощине лыжню после бушевавшей двое суток метели. Лёнечка будет сидеть, привалившись спиной к стволу корявой ели, занесённый по самые плечи снегом и уже окаменевший. На затылочной части черепа будет глубокая рана, и никаких следов борьбы. Судя по всему, удар был нанесён сзади, неожиданно, после чего убийца надел на Лёнечку шапку и посадил под дерево.

Кому понадобилось убивать безобидного Лёнечку в чужом лесу, за несколько десятков километров от Москвы?

Ограбление, женщина? Но женщинами Лёнечка не интересовался, ценностей у него при себе не было, а кошелёк с мелочью и железнодорожным билетом туда-обратно лежал нетронутый в кармане куртки.

В среду вечером она, наконец-то, дозвонится до Дениса. Он скажет, что всё это, конечно, ужасно, что только убийства ему не хватало, когда у него в две смены монтажная, а тут милиция, следователь и хрен знает что, и вообще он ни о чём таком не желает слышать и просит хотя бы её не касаться этой темы.

Темы она больше не касалась, но разговор не клеился. Перед глазами маячил занесённый снегом Лёнечка.

Четверг и пятницу, отпросившись у Хана, она безвылазно просидит дома за машинкой. Дело будет продвигаться туго, будут лезть посторонние мысли, так что, в конце концов, она отодвинет редакционные материалы и начнёт сочинять историю про человека с лицом-театром, которого люди избрали судьёй, потому что он умел разглядеть истинную суть каждого, стоящего перед ним. И истина эта, доброта или злоба, жадность или бескорыстие, хитрость или простодушие сразу же отражалась на его лице. Невозможно было что-либо скрыть от этого судьи, каким бы запутанным ни казалось дело.

И вот однажды некто, причинивший людям много зла и горя, боясь разоблачения, пришёл к судье с намерением убить его. Судья не хотел умирать. Он поклялся, что впервые в жизни погрешит на суде против истины и выгородит виновного. Он сдержал слово и представил дело так, что виновный и его жертва как бы поменялись местами. Однако каждый раз, оказываясь по воле судьи в роли жертвы, преступник испытывал её горе и страдания. А судья смотрел на подсудимого, и на лице его отражалась истина.

Подсудимый был оправдан, но история на этом не кончилась. Яна пока не знала, как её кончить. Не знала, что она так и останется неоконченной.

Назавтра в редакции ей выложат новости.

В лощине, в двухстах сорока трёх метрах найдены под снегом лёнечкины лыжи и палки, а неподалёку от корявой ели ещё кое-что. Шарф Павлина! Ну этот, мессершмиттовский...

Нет, смешно было бы, конечно, думать, что Павлин убил Лёнечку. Лёнечку вообще не убили. Установлено, что это несчастный случай - съезжая на лыжах в лощину, Лёнечка упал, ударился затылком о торчащий из-под снега валун и, видимо, потерял сознание. Тогда Павлин снял с него лыжи, обвязал под мышками своим шарфом /установлено экспертизой/ и протащил Лёнечку по лощине, по снегу, двести сорок три метра. А затем оставил под елью и уехал. Случилось это около пяти, уже стемнело, к тому же погода была ужасная - мороз, ледяной пронизывающий ветер, к вечеру ещё и пурга разыгралась. Выдохся Павлин и стало ему не до Лёнечки - тут бы свою шкуру спасти, самому добраться до станции. Ну, а далее везде.

Вот что расскажут ей в редакции. Беспощадно, не стесняясь в выражениях, как человеку, никогда не имевшему и не могущему иметь ничего общего с этим подонком в павлиньих перьях, который, спасая свою шкуру, бросил умирать беспомощного товарища. Их беспощадность будет великодушием по отношению к ней, она как бы разом отгородит, защитит её, заблудшую и прощёную, от позора, именуемого Денисом Градовым, которого она, неопытная, доверчивая, увлекающаяся, не сумела раскусить так же легко и сразу, как они.

"Ничего между вами не было и не могло быть. Видишь, мы совсем и думать забыли. Забудь и ты..." Она будет молча сидеть на подлокотнике Людочкиного кресла, медленно погружаясь в звенящую ватную дурноту. Нестерпимость этих первых минут возмездия, их боль и стыд она воспримет как заслуженную кару. Будут все муки ада, будет всё, кроме удивления - видимо, подсознательно она всегда ждала катастрофы.

Крамольное её увлечение, кривая дорожка, на которую она ступила, зная, что ни к чему хорошему она не приведет.

ПРЕДДВЕРИЕ

"Основной факт, определяющий нашу политику, состоит в том, что в своём хозяйственном развитии наша страна вступила в новый период НЭПА, в новый период новой экономической политики, в период прямой индустриализации...

Центр индустриализации, основа её состоит в развитии тяжёлой промышленности /топливо, металл и т.п./, в развитии, в конце концов, производства средств производства, в развитии своего собственного машиностроения. Индустриа лизация имеет своей задачей не только то, чтобы вести наше народное хозяйство в целом к увеличению в нем доли промышленности, но она имеет ещё ту задачу, чтобы в этом развитии обеспечить за нашей страной, окружённой капиталис тическими государствами, хозяйственную самостоятельность, уберечь её от превращения в придаток мирового капитализ ма. /И. Сталин/

Дрянь пока что мало поредела,

Дела много - только поспевать.

Надо жизнь сначала переделать,

Переделав, - можно воспевать.

. . .

Я белому, руку, пожалуй, дам,

Пожму, не побрезговав ею.

Я лишь усмехнусь:

- А здорово вам намылили шею!

Укравшему хлеб не потребуешь нар.

Возможно простить и убийце.

Быть может, больной, сумасшедший угар

В душе у него клубится.

Но если скравши этот вот рубль

Ладонью ладонь мою тронет,

Я, руку помыв, кирпичом ототру

поганую кожу с ладони.

. . .

Не ваше счастье - счастье вдвоём!

С классом спайся чётко!

Коммуна: всё, что моё - твоё,

Кроме зубных щёток.

. . .

А в разных главках неуловимо

шофёры возят и возят мимо.

Не ухватишь - скользкие, -

не люди, а налимы.

. . .

"Заниматься любовью в виде спорта,

Не успев вписаться в комсомол".

. . .

В течение дня страну наводня

Потопом ненужной бумажности,

В машину живот уложит - и вот

на дачу стремится в важности.

. . .

В наших жилах кровь, а не водица.

Мы идём сквозь револьверный лай.

Чтобы, умирая, воплотиться

В пароходы, в строчки и в другие долгие дела.

СЛОВА АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Иосиф сел играть без козырей. Козыри прежние - "похоть плоти, похоть очей и гордость житейская", правящие миром, как констатировал апостол Павел, - не годились. О, эти старые проверенные козыри тьмы - у врагов их было в избытке! Но Антивампирии были нужны самоотвержен

ность, бескорыстие, нравственная чистота, трудовой энтузиазм, готовность отдать жизнь за революцию и "за други своя". Построить новое прекрасное здание из гнилых кирпичей, влить молодое вино в старые мехи. Ильич перед смертью мечтал об обществе святых, о Францисках Асизских... У этих не было даже страха Божия. Они крушили храмы, сбрасывали с куполов колокола, жгли иконы и кусали руку священника, которую совсем недавно целовали смиренно...

- Да, - сказал Иосиф вслед за утопистами-мечтателя ми, - вот они, новые люди - жертвенные, бескорыстные, чистые помыслами и влюблённые в дело революции... Указал на тёмное, разрозненное злобное стадо и щёлкнул бичом. И они поверили. Нет, не в Иосифа - никогда ни при каких обстоятельствах он не объявлял себя богом. Они поверили в себя, в лучшее в себе.

Поверили в Образ Божий в себе, не сознавая этого. Потому что именно состояние любви, милости и единения, которые их столь редко посещают, когда коснётся сердца благодать Божия - и есть их подлинная сущность, а грех - лукавая химерическая оболочка. Состояние греховной одури, сна.

Всё, что соответствует Замыслу - подлинная суть вещей. Каждый человек -индивидуальность; неповторима и каждая нация, но они - составляющие части единого по Замыслу Целого. Строго взаимосвязанного Богом.

Пусть они не смели не поверить, пусть щёлкал бич и они ворчали, прыгая сквозь огненный обруч... Пусть дрессировка, страх, пропаганда - но они слушались! Они строили плотины, города, дороги, заводы, не пухли от богатства и чужой крови, как клопы... Не блудили, не требовали суверенитета, разрушающего страну... Они стояли на Пути, не зная этого, и были счастливы, ибо жили по-Божьи в атеистичес ком, но отнюдь не безбожном государстве.

В коммуну душа потому влюблена,

Что коммуна, по-моему, огромная высота,

Что коммуна, по-моему, глубочайшая глубина.

Заботливый отец запирает неразумных детей на ключ, заботливый хозяин сажает неразумного пса на цепь для его же блага. Заботливый пастух загоняет овец в надёжное укрытие, чтобы их не расхитили волки.

Что же касается так называемой демократии...

"Не следуй за большинством на зло, и не решай тяжбы, отступая по большинству от Правды". /Исх. 23, 2/

Спаситель был отдан на распятие демократическим путём голосования.

Демократия - дать вампирам возможность свободно плодиться и жрать овец. Красный террор - отстрел волков. Единственными оружиями Иосифа поначалу были страх и послушание, порождённое страхом. Как они предательски, по-вампирски себя вели, предавая других! Радуясь, что на сей раз опять "не они"!

Ценных учёных посадили в золотую клетку, и они работали на Антивампирию.

Страх кесаря - не от хорошей жизни, но во спасение. Когда нет страха Божия, который, как известно "Начало премудрости"...

- А как же дарованная Богом свобода?

Опять ты за своё, сын тьмы! На земле бывает лишь свобода от Бога. Свободу в Боге на земле называют послушанием.

"К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти"; /Гал. 5, 13/

Иосиф не сразу понял, кто в ответ на его детский бунт против злой действительности, против Вампирии забрал железной рукой его разум, волю, сердце. "Исполнись волею Моей..." Первая дерзкая попытка коллективного спасения

неверующих, попытка поставить многонациональный падший народ "на Путь". Кесарь занялся Божьим, это была скорее религия, чем социология. Небо, а не земля при всём прагматизме Иосифа.

Это был первый дерзкий опыт выращивания нового человека. Хомо Советикус.

"Оковы тяжкие падут, темницы рухнут..." Когда взошла "звезда пленительного счастья" и "воспряла ото сна" Россия, когда "на обломках самовластья" закончились кровавые разборки красных, белых и зелёных, пора переделов собственнос ти, идей и декретов, когда всплыла после бури грязная пена всякого ворья, спекулянтов, бандитов, хулиганов, сепаратистов, когда "выглянуло из-за спины РСДРП мурло мещанина", стало ясно, что справиться со внутренним и внешним врагом может только сильное государство, в котором "кадры решают всё". Францисски Ассиизские. "Гвозди бы делать из этих людей..."

Но гвоздей не хватало. В основном - слушали, постановили... Что "человек - звучит гордо", первородный грех - отменён декретом как пережиток прошлого. И вперёд! Мы родились, чтоб "сказку сделать былью..."

- Санаторий! - вдруг взорвался АГ. - Любите, детки, друзей-товарищей, лишнего не говорите, в Африку не ходите, денег не копите, на чужих жён не глядите, всем соцлагерем дружите... А ещё кожанки надели!

- Так, вроде бы, твой урожай, - хмыкнул АХ, болтая белыми ножками, - бунтари, пища адова...

- Какое там! - отмахнулся АГ, - Поначалу, правда, побузили, постреляли, кое-что кое у кого отобрали, бесноватые в церквах покуражились... Ну мы, само собой, рады, ждём, когда они винтовки смажут, лошадей подкуют да в поход за мировую революцию... Грабить проклятых заморских буржуев, шампанским ихним надираться, мадамов своих и чужих на роллс-ройсах катать... Гуляй, пролетарий, пришёл твой час! Никаких тебе цепей, всё дозволено!..

А они - вот тоска-то!.. Не кабаки пооткрывали, не бардаки новые для дорвавшегося до благ революционного народа, а школы, избы-читальни, рабфаки, ликбезы, колонии для беспризорных, здравпункты.

Запретов насочиняли, строгостей - будто в монастыре. А говорили - свободная любовь, общие жёны... Куда там! Одной-то жене изменишь - аморалку шьют, всей деревней осуждают. Идейные коммуняки - всё для народа, лично себе ни-ни, первые в труде и в бою. Разве что "брат" "товарищем" заменили, послушание назвали дисциплиной и никаких там загранок. Отгородились ото всех забором и давай чудить. Духовный облик, моральный облик, чистота помыслов, высота порывов...Строят светлое будущее, учатся, женятся, живут - не ропщут в коммуналках, выращивают детей "в буднях великих строек, в весёлом грохоте огня и звона". Поют про какого-то чудика, который отдал жизнь, чтоб в какой-то там Испании крестьяне получили землю... Плавают на рекорды, прыгают с вышки, пирамиды сооружают - нет, не финансовые, а из собственных загорелых тел. В шахтах и на полях рекорды устанавливают, а затем не в кабак, а в самодеятельность, или с парашютом прыгать. А чуть что не так - проработка, аморалка... Нет, даже похуже монастыря!

Объявили, что Бога нет, а живут - будто кругом - один Бог, всюду и везде. А вот кого нет, так это хозяина нашего, дьявола. Будто не он правит бал на земле, а всякие там "слушали-постановили", для которых построить светлое будущее - раз плюнуть. Нацепил значок с красным галстуком - и построил. Где не будет ни жадности, ни эгоизма, ни похоти, ни злобы, ни вражды, ни лжи, ни измены... И вообще никакого первородного греха, вона как. Слушали-постановили - и нет князя тьмы. Одни ангелочки кругом, крылышками шуршат. План у них: через несколько пятилеток - светлое будущее. А у нас - свой план. Выявить, кто, про зарю коммунизма позабыв, мамоне служит, кто похоти своей, кто пред людьми

кичится, кто норовит товарища заставить на себя спину гнуть, кто к соседке заглянул - мы тут как тут, всё записываем, фиксируем, съёмку ведём. Чтоб потом на Суде весь компромат ба-бах - не отопрёшься.

А тут - никакого компромата. Чуть у кого какой помысел - пожалте, товарищ, на проработку, коллектив бдит, не дремлет.

План горит - одни ангелочки. Раньше хоть попадались вредители всякие, неосознанные элементы, отрыжка прошлого, но потом такого шмону навели, что на одного вредителя - полный примус разоблачителей.

- Хватит прибедняться. Вон у тебя гора кассет - несправедливо расстрелянные, репрессированные... Сфабрикованные дела, доносы, страдающие безвинно дети и родственники...

- А ты поди разберись с этой горой, - огрызнулся АГ.- Вот тут, к примеру, жертвы, тут - палачи. Но какие же они палачи, ежели уже через несколько месяцев - сами жертвы... Вот - расстрелян, расстрелян... А их палачей опять же через полгода забрали и шлёпнули... И так вся гора. И самые первые тоже убивали - буржуев, а потом их - вот папочка - тут и первые, и последние - фашисты в войну поубивали... Поди тут отдели овец от козлищ - где убийцы-грешники, где безвинные праведники? Революция своих детей пожирает, а нам потом разбирайся.

- А вот эти дела... Вроде была наша категория, по всем параметрам грешники, а теперь поди ж ты, невинно пострадавшие, в ад сразу нельзя. Придётся досконально разбирать ся. Бывает, попы-отступники попадаются... Чистых дел - раз-два и обчёлся. Это кто революцию из корысти делал, чтоб самому пограбить, спекулянты всякие, насильники, богоненавистники, отступники, садисты, мародёры, властолюбцы, идолопоклонники... Но их с каждым годом всё меньше. Ударники, стахановцы, спортсмены - все к труду-обороне готовы. Проклятое время!

- Военные годы - ещё хуже. Каждый - патриот, герой-мученик за хранимое Небом отечество... "Нет больше того подвига, кто положит душу за други своя..."

После войны давай страну восстанавливать, опять трудовой энтузиазм, опять не до греха. Разве что девчонку какую у Метрополя отловят, да и то при проверке выходит, что проводилось мероприятие по заданию МГБ в рамках защиты Отечества от агентов империализма.

А книги-то, книги... Ну прямо жития святых - к добру призывают, к любви и дружбе... Чтоб жёнам верность хранить, честно работать, о богатстве не думать, денег не копить, вещами лишними жизнь не обременять. Даже сама интеллигенция, те, что в себе вампиров почуяли, взбунтовались. "Мы, мол, не такие! - шепчутся по кухням, - Мы, как все, как весь мир - блудливые, ленивые, жадные, вороватые, под себя гребём... Нам что светлое будущее, что царство Небесное - до фонаря, мы здесь, сейчас пожить хотим. Нам Тайна не нужна, нам бы бочку варенья, да корзину печенья, - вот она, правда сермяжная, а всё прочее - коммунистическая пропаганда и лакировка действительности..."

Ну мы им, конечно, поддакиваем, раскачиваем лодку. И нашёптываем: "Что же вы про свободу от совести позабыли? Требуйте свободы воровать, лгать на весь мир, пить кровь и жизнь ближних, блудить традиционными и нетрадиционны ми методами, а заодно и свободы на виду у всех со свечками в храме стоять. Чтобы все видели, что делишки эти богопротивные и подлые не кто-нибудь там, не какие-то презренные атеисты или отступники вершат, а народ уважаемый, верующий. Слуги народа и цвет нации. Пусть прочий православный люд о них соблазнится и осудит. Зато наш хозяин великие почести воздаст - вот они у нас, голубчики, уже в контейнер не вмещаются, плёнки перерасход...

А ведь поначалу, когда хорошие дела делали и кричали: "Мы - материалисты-неверующие", - так им по неведению

многое прощалось, всякие грешки вроде взяток, приписок... Что с них возьмёшь - заповедей, бедные, не знают, не ведают, что творят...

А с этих, нынешних, спрос уже по полной программе. Сами на себя, считай, нашему хозяину заявление написали. Так, мол, и так, очень даже ведаем, что творим.

Но это потом, а пока им цензура развернуться не давала, будь она проклята - то чернуху запретят, то порнуху. Будто знала, что на Суде за каждое слово гнилое придётся отвечать... Но и мы не дремали, завели себе среди цензоров пятую колонну с червоточинкой внутри - а люди ведь все слабые, недалёкие, и пускали их по ложному следу: ату их, генетиков, кибернетиков, ату этих блаженных искателей Истины - не правды, ибо правда в том, что все мы - дерьмо, черви и обязательно помрём. А Истина в том, что все люди по Замыслу - боги и созданы для вечной жизни в том самом Светлом Будущем, которое называется Царствием Света, и путь туда - через любовь к ближнему, называй его братом или товарищем... Ибо кто ближнего накормит, даст жильё, оденет, излечит, защитит - тот Самого Христа накормил и приютил, и будет он оправдан на Суде - так написано в Евангелии.

А эти так называемые "совки" выращивали хлеб, строили города, были учителями, врачами, воинами, причём медицина была бесплатной... Путь в Царствие - через взаимопомощь, трудолюбие, честность, нестяжание, нравственную чистоту, самоотверженность, стремление к восхождению "в связке"- всё то, что мы называем "Путь, Истина и Жизнь". Но не все ведают, что это и есть Царствие Христово, ибо сказано: "Я есмь путь, и истина, и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня" /Иоан. 14, 6/.

То есть ко Христу приходят через Путь и Жизнь. Правда, многие из них считались атеистами, но "без Меня не можете творить ничего" и "по плодам их узнаете их" , "Не мо

жет худое дерево приносить добрый плод". Те, кто приносили "добрые плоды", были со Христом в сердце своём... А ведь так и заповедано: "Дай Мне, сыне, сердце своё". И "cказал безумец в сердце своём: нет Бога"... Именно "в сердце", а не в уме или языком...

Слушаясь Его Закона, они шли на Его неведомый Зов по Его Пути. Самоотверженное служение Целому, довольствуясь "хлебом насущным", то есть необходимо-достаточ ным во имя бесконечно большого. Свершения записанной в сердце Тайны.

- Позитив, враг мой, не говори красиво поморщился АГ, - а фильмы их тогдашние, эти "Голубые Огоньки" на телевидении - просто плакать от умиления хочется! Вот у меня тут свидетельства...

Побежала в вечность белая телеграфная лента-змея, заволокли всё клубы душного серного дыма...

* * *

- Итак, Градов, Коржи вам не подошли?

- Да, хотелось что-либо поэкзотичнее, деревушку, затерянную в снегах. Ну и...

- Ну и вы отправились во Власово. Когда это было?

- Около трёх.

- Кто с вами был?

- Симкин.

- - А Пушко остался в Коржах?

- Да, зашёл к знакомой. Мы не стали его ждать. Пушко мне был не нужен - для снимков было уже темно.

- А Симкин нужен?

- В общем, оператору бы, конечно, следовало посмотреть натуру. Но Симкин шёл еле-еле и жаловался, что замёрз. Вдвоём мы бы до темноты не доползли.

- Вы сами хорошо ходите на лыжах?

- У меня разряд.

- Продолжайте, Градов.

- Симкин полз еле-еле, всё время отставал. Я сказал, что побегу один, а он пусть едет на станцию. Вот и всё. Больше я его не видел.

- Так. Ну а Власово? Оно вам подошло?

- Какое это имеет отношение к деду?

- Имеет. Может кто-либо подтвердить, что вы были во Власове от четырёх до пяти?

- Подтвердить? Сомневаюсь. Меня никто не видел.

- Я тоже сомневаюсь, Градов. Вас и не могли видеть во Власове, потому что вы там не были.

- Ну да. Я был занят более важным делом - убивал Симкина. Вам не кажется, что это смешно?

- Симкина не убили, Градов. При спуске в лощину он ударился головой о выступающий из-под снега валун и потерял сознание. Он скончался через два часа, когда другой, что с ним был, испугался холода, бурана и сбежал. Удрал, обрекая тем самым раненого на смерть.

- Всё это действительно печально, но я уже сказал, что больше не видел Симкина.

- Ответьте, Градов, вы были во Власове?

Пауза. Яна чувствует её кровью, кожей - нависшую, как гильотина, страшась прочесть ответ и зная, какой он будет.

- Нет, если это так уж важно. Заблудился, начался буран.

- Заблудились? Странно. Лыжня через лес до Власова прямая, как стрела, и Пушко сообщил вам об этом, не так ли?

- Послушайте, я уже сказал, что к гибели Симкина не имею никакого отношения. Симкина не убили, это был несчастный случай, и вы не имеете никакого права предъявлять мне обвинение.

- Уголовного состава преступления действительно нет, но совершено преступление нравственное, против основ на

шей морали. Хотелось бы установить истину, Градов. Почему неподалёку от трупа Симкина был найден ваш шарф?

- Когда мы расставались, Симкин попросил его у меня, потому что замёрз. А я на лыжах никогда не мёрзну.

- Ворсинки вашего шарфа обнаружены на куртке погибшего, в основном, на спине и под мышками. В данном случае, шарфом воспользовались, чтобы дотащить Симкина от валуна до дерева рядом с лыжнёй. Симкин в момент несчастья был не один - это установлено.

- Ну, с ним мог быть кто угодно.

- Мистер Икс, случайно оказавшийся возле раненого в такую неподходящую для прогулок погоду. Мы проверили это маловероятное предположение. Действительно, без четверти шесть работница железнодорожного переезда видела, как какой-то лыжник подошёл к одной из стоящих у переезда машин, привязал к багажнику лыжи, сел в машину, затем шлагбаум открыли и машина уехала. Такая же, как у вас куртка, шапочка с козырьком. Конечно, не исключено, что этот мистер Икс, кроме вашего шарфа, носил такую же импортную куртку и кепочку...

- Я уже сказал, что заблудился. Вышел к трассе, поймал машину и попросил довезти до станции.

- Свидетель Кулакова утверждает, что в машину вы сели у переезда.

- Чепуха, я просто вылез посмотреть, не сползли ли с багажника лыжи.

- Странно, Градов, куда же вы ехали в таком случае? Попросили довезти вас до станции, станция в двухстах метрах от переезда, однако из машины у переезда не вылезли, а отправились дальше.

- Доехал до Черкасской, сел в электричку там. Что тут странного?

- Только то, что в Черкасской останавливаются далеко не все электрички. И от шоссе до станции там не двести

метров, а добрый километр. И всё-таки вы предпочли сесть в поезд в Черкасской...

- Не понимаю, какое это имеет отношение к гибели Симкина?

- Позвольте мне высказать по этому поводу некоторые соображения. Вначале вы искренне хотели спасти Симкина, но для этого надо было поставить другую жизнь хотя бы наравне со своей. Ночь, буран, ледяной ветер... Самому бы живым добраться, а тут тащи Симкина волоком по снегу. Вашего мужества хватило ненадолго. Вы бросили Симкина и сбежали. Животный страх за себя оказался выше чувства дружбы, долга, наконец, обычного человеческого сострадания. Но вот лес позади. Увидав огни станции, вы поняли, что спасены, и тут вами овладевает другой страх - теперь вы осознаёте всю низость свершённого и боитесь, как бы об этом не узнали товарищи. В конце концов, никто не видел, что вы были с Симкиным в момент несчастья. Вы могли поехать во Власово один, заблудиться, выйти к трассе, поймать машину... Никто не должен видеть, что вы вышли из лощины около шести, а лучше всего, если вас вообще не будет на станции. Поэтому вы сворачиваете от лощины к переезду, просите довезти вас до Черкасской...

- Знаете, пожалуй мне это всё уже поднадоело. Я могу быть свободен?

- Идите, Градов. Преступление, повторяю, не уголовное. Кстати, в какой машине вы ехали? Можно было бы разыскать водителя "Победы", он бы подтвердил, что вы сели именно у трассы, а не у переезда. Но вы, разумеется, никаких примет не запомнили, не говоря уж про номер. Может, хотя бы цвет?

- Не обратил внимания.

- Я в этом не сомневался, Вы свободны, Градов,

Плёнка с записью допроса кончается, в наушниках - могильная тишина, но Яна их не снимает и тупо сидит в неле

пой тоске по какому-либо стихийному бедствию, которое сорвало бы их с Ханом со стульев, заставило метаться, орать от страха - всё, что угодно...

Муха, распростёртая на отвратительно липкой бумаге, тщетно выдёргивающая конечности из вязких слов, то проваливающихся, то вновь всплывающих, уже потерявших всякое значение, и от этого ещё более страшных,

"- Вы свободны, Градов... Я в этом не сомневался..."

- Ну, что молчишь? - Хан отодвигает гранки очередного номера, - Сценарий, кино!.. Вот оно где, кино. И тема твоя - морально-этическая. Управишься к субботнему номеру?

Этого она никак не ожидала. Она готовилась к нотациям, упрёкам, насмешкам; с кем, мол, связалась? Помогали Павлину, содействовали, нянчились, и всё ради тебя, нашего автора, в редакции-то давно раскусили, что за птица твой режиссёр, и тебя предупреждали, а ты не внимала, носилась с ним, а теперь вот, приехали. Поручаем тебе самые ответственные темы, а ты проявляешь легкомысленную близорукость, ну и так далее...

Такой примерно представлялась Иоанне обвинительная речь Хана. С самого начала она добровольно разделила с Денисом скамью подсудимых и отвергала все попытки друзей стащить её с этой скамьи. Раз она решила связать с ним жизнь, значит, несёт наравне ответственность за всё, что бы он ни натворил - всякая другая позиция представлялась ей дезертирством. Намерение Хана превратить её из подсудимой в судью показалось ей кощунством.

- Еле уговорил следователя передать материалы нам - он всё метил в какую-либо центральную газету, а я сказал, что у нас кадры не хуже. Дал почитать твои работы, убедил. Теперь дело за тобой. Надо написать ярко, остро, драматично... Затеять вокруг большой разговор, чтоб вызвать письма, отклики, общественный резонанс. Такой повод! Согласись, в

нашем районе не каждый день бывает. "Комсомолка" наверняка перепечатает...

Будто в лотерею выиграл Хан. Не было бы счастья... И не случись ничего такого в их районе, если б остался жив Лёнечка, а Денис не был прикован к позорному столбу, если б Хану просто приснился и этот диктофон, и следователь, - не был бы он разочарован в душе?

- Я не могу, Андрей Романыч.

- Чего не можешь?

- Ничего. Пусть кто-то другой.

Лица Хана Яна не видит, но его руки, до этого в величаво-замедленном ритме плавающие над столом, что-то поправляя, переставляя, подписывая, подчёркивая, будто две сонных аквариумных рыбы, лениво заглатывающие корм, руки, которые она изучила наизусть, вдруг замерли, залегли на стол, будто на дно, выжидая жертву за бумажными рифами, и это были уже две щуки, готовые к атаке.

- Так. Кто-нибудь другой. А Синегина, значит, считает данный факт недостойным внимания? Бросайте раненых, спасайте свою шкуру, будьте подлецами, трусами - Синегина вас за это не осудит. Так?

- Андрей Романович...

- Что "Андрей Романович"? Может, ты веришь, что Градов вправду заблудился на прямой лыжне, а Симкина притащили под дерево и бросили злые волки? Что выйдя к Шумилино, Градов решил влезть в чужую машину и прокатить ся до Черкасской, где поезда останавливаются вдвое реже, просто так, чтобы в своё удовольствие ещё помёрзнуть на платформе? А?.. Не веришь. Тогда что же? Не желаешь ссориться с режиссёром?

Действительно не догадывался Хан об их отношениях, или просто валял дурака, потому что так выгоднее? - этого Яна никогда не узнает. Надо сказать ему, что она не вправе. Что она и Денис...

Возлюбленный, любимый, жених - эти хорошие слова теперь уже не годились, а всплыло вдруг липкое салонное словечко " любовница". Зрительно этот образ ассоциировал ся с Денисовым коридором, по которому она кралась, держа в руках туфли. "Любовник знает, она, послушная..." Потом всплыло виновато-восторженное лицо Лёнечки, которого Яна никак не могла представить мёртвым...

Нет, невозможно, - думала Яна, не зная, что так её ужасает - то, что было у неё с Павлином, или то, что этого уже никогда не будет...

Звонит московский телефон, Хан снимает трубку,

- Ханин. Да, Фёдор Иваныч. Вчера прислали, ещё сам не смотрел. Есть. Прямо сейчас? Еду. - Хан накидывает на плечи пальто, сгребая в портфель какие-то бумажки. - Вызывают в Москву, завтра договорим. И, надеюсь, договоримся. Так, товарищ Синегина?

Хан подмигивает и улыбается, такая фамильярность не предвещала ничего хорошего.

А как бы она повела себя на месте Дениса? Разве она имеет право судить? Такая ситуация - или ты герой, или трус и подлец, третьего не дано. Чтобы судить, надо самой в ней оказаться. Она, во всяком случае, не вправе. Завтра она так и скажет Хану.

А за окном оттепель. С тяжело набухших ветвей берёзы срываются капли, долбят карниз. Будто и не было мороза, метели, и Лёнечка сейчас заглянет в кабинет и, лучезарно улыбаясь, попросит "дровишек до двадцатого", то есть взаймы. И при мысли о Денисе не ввинтится в грудь бурав...

Денис - солнечный день...

Она ощутила внезапную острую тоску по той своей довоскресной жизни, когда можно было просто сесть в электричку и через два часа оказаться у дома на Люсиновке, тоску по довоскресному, незапятнанному Денису и по себе довоскресной. Все тогдашние мучения казались теперь смешными и ничтожными.

Господи, помоги!. Сделай что-нибудь...

Какая же она эгоистка - или ей совсем не жаль Лёнечку, его жену, ребёнка? Почему она думает только о себе? А с чего ей, собственно, себя жалеть? В конце концов, под суд Дениса никто не отдаёт, а статья в газете - подумаешь! Слава Богу, не в центральной, а у них, - ну тысяча человек прочтёт, ну две... Она, конечно, отбодается. А Самохин или Татьяна пусть пишут. Прочтут и забудут. Ну в институте, конечно, проработают, объявят выговор..

Но чем горячее, яростнее убеждает себя Яна, тем яснее осознаёт, что должна писать сама, что все её доводы слабы, что если бы каждый так рассуждал, вообще не было бы ни судов, ни общественного мнения - не требуется же от судей, чтоб они всякий раз испытывали на себе ситуации, приведшие к преступлениям их обвиняемых! А литература, искусство... Разве сам Достоевский когда-либо убивал отца или поднимал топор на старуху? Разве Чехов был обывателем? Однако появились Раскольников, Ионыч. А Гончаров не лежал целыми днями на диване. Они имели право судить - это право им дал талант, они обращались к России, ко всему миру, и она, Иоанна Синегина, сотрудник районной газеты, призвана рассказать о случае в их районе. Рассказать так, чтобы те две тысячи, которые прочтут, запомнили. Именно не забыли, а запомнили. Она должна убедить их, что, конечно, трудно и страшно ночью в лесу, в мороз и пургу тащить на себе раненого товарища, но гораздо страшнее - бросить, не дотащить...

Трудно и страшно ей будет судить Дениса. Вынести собственноручно своей любви, всей своей жизни смертный приговор. Но всё остальное - трусость, бегство. Предатель ство своего дара, своего долга. Такая же крайняя ситуация. Открытие поразило её. Пассивное убийство, пассивное оправдание. Разделить с Денисом вину - пассивное оправдание. Бросить Дениса, перейти на "ту сторону", осудив под

лость, трусость, предательство - её журналистский и писательский долг, её подвиг...

Но разве не должна я быть с любимым, что бы с ним ни случилось? Можно ли предать любовь? - в тоске хваталась Иоанна за последние аргументы.

Зазвонил телефон, Яна сняла трубку.

- Его нет, уехал в Москву. Синегина. Привет... Теперь только завтра. Ну откуда я знаю, я что тебе, справочник?

Она швырнула трубку и разревелась, вдруг смертельно нелепо обидевшись на внештатника Мишу Марченко, допытывавшегося, когда будет Хан. Она промокает лицо пресс-папье. Пусть войдут, пусть увидят...

Московский телефон. Можно отсюда позвонить в Москву. Надо позвонить. Надо сказать ему про статью. Что она будет писать. Опять крутнулся в груди бурав. Нет, сказать она не может. А значит и писать нельзя - это будет нечестно. Она просто позвонит - они ведь целую вечность не виделись. Его, конечно, опять не будет дома.

Денис оказался дома. Совершенно случайно, привёз бабушку от протезиста и снова уезжает на студию, в монтажную. Что-то там не пропускает ОТК, потом балда-монтажница сунула в другую коробку целый кусок, полдня искали...

Неужели он так и не заговорит о Лёнечке? Денис не заговорил. А когда это сделает она, осадит грубо и зло:

- Не хватало, чтоб и ты морочила мне голову этим шарфом! Мне некогда.

- Мне надо сказать очень важное.

- Говори, только не о Симкине, Царство ему небесное. Осточертело.

- У Хана твоя беседа со следователем. Почему ты всё время врёшь?

- Это он всё время врёт, твой следователь. Ему надо галочку поставить, он и роет.

- Послушай, мне поручили писать...

- Обо мне? Вот и прекрасно, валяй! Благословляю. Всё, что угодно - сочиняйте, клеймите, разоблачайте, экранизируйте, но меня оставьте в покое. Осточертело! Всё, мне некогда.

Он бросил трубку.

Вот и всё. Он идёт к двери, одевает рыжую свою куртку. Шапку, наверное, нет, потому что оттепель. Запирает дверь на оба замка. Бежит вниз по лестнице. С болезненной достоверностью она представляет себе каждое движение бегущего вниз по лестнице Дениса... Никогда. Нет, невозможно. Она не может. Они любят друг друга и это - главное. Пусть трус, эгоист, подлец, пусть это дурно, низко - она не может. Она не героиня, она хочет быть счастливой. Вот так, легко и просто. Сейчас она поедет на Люсиновку и ни слова о шарфе, Лёнечке и статье.

Она схватила чистый лист и написала размашисто, дерзко и весело:

"Андрей Романович!"

Лист ждал. Покойный и чистый в первозданной своей белизне.

ПРЕДДВЕРИЕ

- Цензура была кругом - муха не пролетит, не то что наш брат, дух изгнанья, - продолжал сетовать АГ. - Соблазняем, совращаем, нашёптываем: не верьте цензуре, всё можно, всё дозволено... Мол,солгал Бог, и цензоры ваши лгут. В том и свобода, чтоб запретные плоды вкушать - они, как известно, сла-адкие... А цензоры и рады бы нас пропустить, но бдят. Не бдеть - голова с плеч. Вот и выходило - никакой у нас в те годы добычи, - АГ показал кукиш, - один конфуз по работе с массами... А что массы эти вампирам номенклатурным верили /оборотни уже тогда появлялись/, так ведь в

послушании у начальства, тоже не подкопаешься. За грех подчинённого начальство в ответе, если не то приказало.

Тогда демократии не было - кого партия предложит, того и выбирают. "Нас вырастил Сталин на верность народу". То есть пастыри, верные народному Делу, построению Светлого Будущего, и за народ в ответе.

- Значит, отрекается ваше ведомство от "совков"? - усмехнулся АХ, -Вот и получается, сын тьмы, что не слова, а дела важны, извини за банальность. Один кричит: "Верую!", но не выполняет, другой молчит, но ведёт себя так, будто верует. Один записался в армию, присягу дал, а сражаться не пришёл, дезертировал. Другой добровольцем, безо всякой присяги, просто по велению сердца, пришёл и сражается... И победит, а то и жизнь положит, никакой не ожидая награды. Отринет ли такого Полководец?

В вопросах веры Господь с каждой душой наедине, "тайна сия велика есть". А дела всему миру видны, и на Суде откроются. И кто, трубя о вере, злое творит - должен помнить, что "кому больше дано"... И что делами своими он отвращает нестойкие души от церкви, и за каждого будет ответ держать. А эти "совки"... - ты прав, сын тьмы - какие они неверующие? Одни их песни чего стоят. Это молитвы, а не песни... "Прекрасное Далёко, не будь ко мне жестоко!.." - это же в переводе "Господи, помилуй!" Молитва Иисусова!

- И всё же я протестую, - шипел АГ. - Где права человека грешить, не слушаться Бога? Где это видано, чтоб насильно никого в ад не пускать? Народ можно сказать, рвётся, всеми частями тела землю роет, а они не пускают. Где демократия? Ох, и пришлось нам попотеть! Кого витринами западными охмурили, кого боевиками пополам с порнухой, кого голосами вражьими: мол требуйте, товарищи, запретных плодов, никакие они не запретные, весь мир вкушает и ничего, живёт и процветает... И в церковь забугорную по воскресень ям ходят, и плоды лопают, и на долларах у них про Бога напи

сано... Так что не бойтесь, господа-товарищи, не умрёте, но будете свободны, как "там"...

- Ну, они и вкусили, - подтвердил АХ, - И понеслось. Отвязались, с цепи сорвались, стали в одночасье разбойниками, хищниками... Кто жертвами, кто ограбленными. Страну на части разодрали, как бычью тушу, народную собственность присвоили, хотя заповедано: "Не укради" и "Не пожелай чужого". Особенно строго насчёт кражи у неимущих, детей, стариков...

Поделили и меж собой сцепились, столько народу погубили, разорили, оставили без крова, хотя сказано: "Не убий". Шоубизнес, игорный бизнес, порно- и наркобизнесы... Ну и объявили, само собой, что Бог есть и с высоты на все наши славные дела демократические любуется. Стали продавать Библии прямо на лотках рядом с порнухой и детективами. Чтоб ведали, что творят.

Да здравствует свобода!

В самом деле, при большевиках несчастных пионеров в кружки загоняли, в спортивные секции. Заставляли горемычных для страны металлолом собирать, старушкам дрова пилить... То ли дело теперь: мальчишек - крутым мыть тачки, поворовывать, по подъездам зелье пить да нюхать. Девчонок - наводчицами и на панель. Население... Ну, население сварили, как яйца. Вкрутую -это бритоголовые в малиновых пиджаках, рабы Мамоны. Всмятку - это кто по помойкам роется. И "в мешочек" - у кого ещё с большевистских харчей силы остались мешки с барахлом из Китая и Турции таскать. Ну а старичьё, известное дело, на погост.

- А детишки демократов - в Сорбонну да на Канары - вот она, свобода! -АГ аж подпрыгнул на стуле от восторга, - Раньше за душу какого-нибудь несчастного Фауста потеешь, мучаешься... Не желаете ли Маргариту, товарищ Фауст, да того-разэтого? А может, пришить кого от скуки? А он ещё нос воротит... Ну а эти - сами свои души в мусоропровод

побросали вслед за партбилетами. От Светлого будущего, а заодно и от Неба враз отреклись, как увидали наши наживки - баксы, тряпки, Маргошек всех мастей, разные там остренькие блюда, клубничку, за которые Господь ещё Содом и Гоморру дотла спалил... Подавай им ещё, ещё...

- Правители, интеллигенция, наставники - все, кому много дано и с кого соответственно спросится, - паству свою кто побросал, кто растащил, кто вообще на шашлык и шкурки, - закручинился АХ. - Забыли начисто про разные там святые идеалы, про вековые традиции да русские идеи, чему мама с папой и в школе учили. Ешь, пей, веселись, пусть на чужих костях и душах, пусть вино со слезами и кровью пополам - пей за то, чтоб коммуняки, не дай Бог, не вернулись!

А уж бумагомаратели, актёришки-лицедеи, певцы там разные, шуты - р-раз кругом на 180 градусов! Вам, парнокопытным, "осанну" поют, галдят, как вороньё на пиру, куски на лету расхватывают... Лгут, колдуют, дурят народ, развращают, охмуряют - ящик аж раскаляется от вранья. А ведь зрителей-то - миллионы! Это тебе не Фауст и даже не князь Нехлюдов - это массовое ежедневное совращение и Маргарит, и Катюш во вселенском масштабе.

- О-ля-ля! - подхватил АГ, - Да за адские муки, что этим ребятам уготованы, весь ад в вековой оплаченный отпуск может уходить! А они, за какие-то тридцать серебренников... За все 70 лет советской власти столько чёрных дел не нащёлкало, сколь нынче за один горячий теледенёчек по одному только каналу по одной только Российской Федерации за вычетом рекламы - за неё отдельно уплочено.

Вразнос беснуются, шельмы, пируют во время чумы - бери тёпленькими.

А в этой особой папочке - западные спецслужбы, что помогли "богохранимую" со всеми её властями и воинством, за которых в церквах молятся, до "пропасти во лжи" довести, ввергли в рабство у Мамоны, в междоусобные брани, от которых она стала расползаться, тлеть...

- Как лишённая души плоть, - всхлипнул АХ. - Ну, власти ещё могут покаяться, отдать награбленное... В молитве и добрых делах провести остаток дней своих...

- Ха-ха-ха! - как писал Иосиф на полях библиотечных книг. - Да скорее наш хозяин в крещенскую воду нырнёт, чем эта президентская рать со своих стульчаков слезет... Вашему ведомству теперь лишь одно остаётся - новая революционная буря, девятый вал гнева Божия. Молитесь, чтоб попустил ей быть Господь, чтоб отсёк все опухоли и метастазы, а то утянут за собой в геенну весь ваш "Третий Рим". Опять палачи станут жертвами и по милости Неба кровью смоют тяжкие грехи свои...

- Ты, к сожалению, прав, сын тьмы. Ибо нет такой временной земной муки, которая сравнилась бы с мукой вечного отлучения от Бога.

"Но есть на свете и другие нации. Это - новые, советские нации, развившиеся и оформившиеся на базе старых, буржуазных наций после свержения капитализма в России, после ликвидации буржуазии и её националистических партий, после утверждения советского строя.

Рабочий класс и его интернационалистическая партия являются той силой, которая скрепляет эти новые нации и руководит ими. Союз рабочего класса и трудового крестьянства внутри нации для ликвидации остатков капитализма, во имя победоносного строительства социализма; уничтожение остатков национального гнёта во имя равноправия и свободного развития наций и национальных меньшинств; уничтожение остатков национализма во имя установления дружбы между народами и утверждения интернационализма; единый фронт со всеми угнетёнными и неполноправными нациями в борьбе против политики захватов и захватнических войн, в борьбе против империализма, - таков духовный и социально -политический облик этих наций". /И. Сталин /

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1926г. Избран членом Политбюро, Оргбюро, Секретариата ЦК и утверждается Генеральным секретарём ЦК ВКПб. Речь "О борьбе с правыми и "ультралевыми" уклонами". Закончил "К вопросам ленинизма". Избран членом Президиума пленума ИККИ, членом политической, восточной, французской комиссий и председателем германской комиссии. Речь на пленуме ЦК ВКПб "О хозяйственном положении и хозяйственной политике". Доклад "О хозяйственном положении Советского Союза и политике партии /в Ленинграде/. Доклад "Об английской забастовке и политике в Польше" /в Тифлисе на собрании рабочих/. Избран действительным членом Коммунистической Академии. Речи на пленуме о заработной плате, о решениях в связи с событиями в Англии, Польше и Китае и о единстве партии. Речь "Об Англо-Русском комитете". Речь "Об оппозиционном блоке ВКПб". Руководство работой 15 Всесоюзной конференции. Доклад "Об оппозиции и внутрипартийном положении". Избран членом политической, китайской и германской комиссий пленума ИККИ, Избран членом Президиума ИККИ.

"Истекший год был годом великого ПЕРЕЛОМА на всех фронтах социалистического строительства, перелом этот шёл и продолжает идти под знаком решительного НАСТУПЛЕНИЯ социализма на капиталистические элементы города и деревни. Характерная особенность этого наступления состоит в том, что оно уже дало нам ряд решающих УСПЕХОВ в основных областях социалистической перестройки /реконструкции/ нашего народного хозяйства".

" Мы идём на всех парах по пути индустриализации - к социализму, оставляя позади нашу вековую "рассейскую" отсталость.

Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации.

И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, - пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей "цивилизацией". Мы ещё посмотрим, какие из стран можно будет тогда "определить" в отсталые и какие в передовые." /И. Сталин/.

"Вы говорите, что кулаки не хотят сдавать хлеба, что они ждут повышения цен и предпочитают вести разнуздан ную спекуляцию. Это верно. Но кулаки ждут не просто повышения цен, а требуют повышения цен втрое в сравнении с государственными ценами... Можно ли допустить, чтобы государство платило втрое дороже за хлеб кулакам, чем бедноте и середнякам?

Если кулаки ведут разнузданную спекуляцию на хлебных ценах, почему вы не привлекаете их за спекуляцию? Неужели вы боитесь нарушить спокойствие господ кулаков?.. Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками. Понятно, что от таких представителей прокурорский и судебной власти нельзя ждать чего-либо путного и полезного для Советского государства.

Предлагаю:

а) потребовать от кулаков немедленной сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам;

б) в случае отказа кулаков подчиниться закону,- конфисковать у них хлебные излишки в пользу государства с тем, чтобы 25 процентов конфискованного хлеба было распределе но среди бедноты и маломощных середняков по низким государственным ценам или в порядке долгосрочного кредита.

Что касается представителей ваших прокурорских и судебных властей, то всех негодных снять с постов и заменить честными, добросовестными советскими людьми.

Вы увидите скоро, что эти меры дадут великолепные результаты и вам удастся не только выполнить, но и перевыполнить план хлебозаготовок". /И. Сталин/

СТАРЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Всё дело - в шкале ценностей. Она у нас разная, мы говорим на разных языках. Закон наш, которому изумлялся Кант, вписан в сердце. Их закон - рукотворен, наш - дан свыше. Их записанный на бумаге закон отражает лукавство князей века сего, он "что дышло". Не может человек, который верит в бессмертие души, в высший смысл и сверхзадачу своего пребывания на земле, относиться к жизненному процессу так же, как исповедники лозунга: "Бери от жизни всё, другой не будет!",

Что такое жизнь - камера предварительного заключения, где надо добиться оправдательного приговора, или увеселительное заведение? Ответ именно на этот вопрос поделил мир на две цивилизации, начиная с распятия Христа, а точнее, с самых первых шагов "Хомо Сапиенс".

Временное и вечное. Наше кредо - реализоваться и отдать, их - реализоваться и забрать. Наше - освобождайся и лети, их - отягщайся и ползи, пока хватит сил. Служить Небу и получать дары духовные и, служа Мамоне, получать дары земные. И обольщаются те, кто утверждает, что можно служить одновременно двум господам - Богу и Мамоне. Мы просто по разные стороны баррикад, хотя тоже грешны, а, порой и грешнее их.

Мы знаем, что наш грех - путы, болезнь, ведущие к смерти, и стремимся от них избавиться. Они - возводят своё греховное состояние в культ и всячески усугубляют.

"Наши" - не национальность, не религия, не партия, не местожительство. Это: "только то, что отдал - твоё", а не "лишь то, что съел или потребил - твоё". У них - священное право собственности, у нас - "хлеба горбушку и ту пополам". У них - права сексуальных меньшинств, у нас - "лучше вырви глаз...", "Умри, но не давай поцелуя без любви". У них право сильного - отнять, у нас - отдать. "Возьми" и "Дай"...

* * *

"Зачем волам вытаскивать из грязи повозку, которая везёт их на бойню?"

* * *

Мы не желаем играть в их игру, которую нам навязывают. Мы свалим доску и сбросим фигуры. Мы всё равно смотрим в Небо, а не в корыто, не на собственный пуп и не в карман. Мы сходим с ума и сваливаем доску, если не видим Неба. Мы всё равно вглядываемся в него, и если видим там отражение пустоты нашей души, в ярости швыряем туда камни и ракеты. Мы с тоской пытаемся разглядеть в синей пустоте образ нашего Небесного Отечества и время от времени отчаянно стряхиваем с ног путы земные - собственность, родню, суету... Мы считаем ворон, но не опускаем очи долу. Мы крестимся, когда грянет гром, и швыряем в небо камни и бомбы, которые падают нам на голову.

Свобода слова - свобода вранья. Подлинная свобода - знать истинные мысли и намерения друг друга сделала бы совместную жизнь общества невозможной. Адом, а точнее - Судом Божиим.

* * *

"Колхозы и совхозы являются, как вам известно, крупными хозяйствами, способными применять тракторы и машины. Они являются более товарными хозяйствами, чем помещичьи и кулацкие хозяйства. Нужно иметь в виду, что наши города и наша промышленность растут и будут расти с каждым годом. Это необходимо для индустриализации страны. Следовательно, будет расти с каждым годом спрос на хлеб, а значит будут расти и планы хлебозаготовок. Поставить нашу индустрию в зависимость от кулацких капризов мы не можем. Поэтому нужно добиться того, чтобы в течение ближайших трёх-четырёх лет колхозы и совхозы, как сдатчики хлеба, могли дать государству хотя бы третью часть потреб

ного хлеба. Это оттеснило бы кулаков на задний план и дало бы основу для более или менее правильного снабжения хлебом рабочих и Красной Армии. Но для того, чтобы добиться этого, нужно развернуть вовсю, не жалея сил и средств, строительство колхозов и совхозов. Это можно сделать, и это мы должны сделать".

"Ленин говорит, что пока в стране преобладает индивидуальное крестьянское хозяйство, рождающее капиталис тов и капитализм, будет существовать опасность реставрации капитализма. Понятно, что пока существует такая опасность, нельзя говорить серьёзно о победе социалистического строительства в нашей стране... необходимо перейти от социализации промышленности к социализации всего сельского хозяйства.

Это значит,.. что нужно покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами /и совхозами/, способными заменить, как сдатчика хлеба государству, не только кулаков, но и индивидуальных крестьян.

Это значит... ликвидировать все источники, рождающие капиталистов и капитализм, и уничтожить возможность реставрации капитализма,

Такова задача победоносного строительства социализма в нашей стране.

Задача непростая и трудная, но вполне осуществимая, ибо трудности существуют для того, чтобы преодолевать их и побеждать". /И. Сталин, из выступления в Сибири/

* * *

Лист ждал. Покойный и чистый в первозданной своей белизне.

Так и останутся на листе эти два слова, а Иоанна уже через полчаса будет ехать в электричке, но не в Москву, а в Первомайскую, где ей сразу и охотно, уже как местную достопримечательность, покажут и лыжню через поле в лощину,

и дерево, под которым сидел Лёнечка, и торчащую из-под снега макушку валуна. Следы многочисленных любопытных, набухшие талой влагой. Мальчишки, весело проносящиеся на санках мимо злополучного валуна в ореоле тяжёлых снежных брызг - "посторонись, тёть!" Показавшаяся бесконечно долгой дорога до Коржей, запах распаренной листвы, будто в парной, поле с просвечивающими кое-где щетинами соломы, хлюпающий осевший снег, обступившие Иоанну в Коржах словоохотливые бабы: -Э, милая -а, их по пьянке знашь сколько колеет! Вон у нас летось, помнишь, Петровна... Федька-то Нюркин на Сретенье... Хорошо почтарка увидела, а то б... этот молодой ищо совсем... Бабе-то его каково! Говорят, пацан у них? Три годика? Небось, и старики живы? А ты ему кто?

- Я же сказала - из газеты. Вот удостоверение.

- Ага, понятно.

Они смотрели на неё с любопытством и подозритель ностью, не понимая цели её приезда, да и сама она не могла бы тогда толком объяснить, зачем приехала в Коржи, какой информации ждала от этих баб, от истоптанной лыжни, от катающихся мимо валуна мальчишек и почему, наконец, оказалась у Нальки, знакомой Жоры Пушко.

Наля подтвердит сказанное следователю - заявивший ся к ней днём где-то в начале третьего Пушко / Ну выпили, посидели, потом, сама понимаешь.../ - заночевал и уехал на следующий день утром.

Бывшей фронтовичке Нале за тридцать. Курящая, употребляющая крепкие слова и напитки. Узнав, что Яна из газеты, она тут же метнёт на стол бутылку с мутной жидкостью, пару стопок, миску квашеной капусты: - За знакомство, товарищ корреспондент! В застиранной гимнастёрке с нашивками, уже слишком тесной в груди и плечах, с фронтовыми ожоговыми рубцами на щеке и подбородке, придающими её в общем-то простенькому личику нечто мистическое. Наля, с

её невероятными фронтовыми историями, вроде как была она снайперкой и ходила в психическую атаку /ребята идут, а мы с Галей по бокам, немцы видят - девчата, пока очки протрут - мы им р-раз по очкам!/ - Наля буквально парализует восемнадцатилетнюю Яну славной своей биографией. И хотя с точки зрения морального кодекса Наля не очень - не Яне теперь судить о морали! И если у Нали этот минус оправдывался жизненными испытаниями, то для Яны оправданий не было.

Потом заговорят о погибшем Лёнечке, Наля вспомнит о том втором "киношнике", и Яна расскажет про Дениса, потому что ей хотелось говорить о нем, попытается быть объективной, взглянуть на случившееся как бы со стороны, холодными посторонними глазами - родители вечно отсутствуют, мальчик предоставлен самому себе, отсюда эгоцентризм, себялюбие. Пустая квартира, богемное окружение, девицы, тоники, шкуры... Так, наверное, писали бы о нём Самохин и Татьяна... Но чем дольше она говорила, тем явственней представлялось ей его белеющее лицо на сгибе её руки, его голос, вкус губ, отозвавшихся на её прикосновение, и Яна вдруг с ужасом понимает, что сейчас разревётся. Так и выходит, она рыдает на груди у Нальки, повторяя, что надо жить, как она, Наля, не жалея себя и защищая грудью товарищей, что она, Яна, беспринципная дрянь, что она презирает себя, потому что думает только о личном счастье и ничего не может с собой поделать. А Наля, конечно, ничего не поймёт, скажет: "Пить ты слаба, девка," и проводит её на шестичасовой автобус. А Яна, пообещав написать про Налины подвиги, пропахшая её Беломором, навозом от телогрейки, всю автобусную дорогу до Первомайской и потом в электричке будет представлять, что только забежит домой, переоденется, предупредит мать, и в Москву, на Люсиновку. К одиннадцати она обернётся, пусть к двенадцати, она приедет к своему мужу, и никаких разговоров о Лёнечке. Не было Никакого Лёнечки. Не было! Пусть он талантливый оператор, но тряпка, рано

или поздно спился бы, жена бы от него ушла, сын отвернулся. А если бы Денис погиб, спасая Лёнечку? Журналистский долг, служение правде - это для героев. А она будет просто женой. Же-ной!..

По пути домой она вспомнит - надо всё-таки зайти в редакцию. Там уже, наверное, никого нет, девятый час, но надо же честно объяснить Хану свой отказ, пусть в письменном виде, так даже будет лучше, убедительнее, а заодно предупредит, что завтра она, возможно, задержится.

В редакции Людочка, барабанящая на своей "Оптиме" какую-то левую работу в пяти экземплярах, сообщит Яне, что всё тихо. Хан так и не приходил, а в промтоварный, по достоверным источникам, завезли шерсть.

На столе у Xана по-прежнему лежал её лист. Иоанна села в кресло, зажгла настольную лампу.

"Андрей Романович!"

Лист ждал. Покойный и чистый в первозданной своей белизне...

И тогда увидит Иоанна заснеженный лес, убегающую в глубь просеки лыжню. Услышит, как скрипит снег, как пыхтит и ноет сзади Лёнечка, ощутит на щеках жгучее ледяное дыхание надвигающейся метели.

И знакомый мучительно-сладкий озноб - предвестник начала. Заглянет Людочка, положит на стол ключи, что-то спросит и уйдёт домой. Позвонит мать.

- Ничего не случилось, работаю. Надолго. Ты ложись, не жди.

Иоанна отвечала матери, Людочке. Но была уже не здесь, не за столом Хана. Она писала. Она была Денисом. Она видела зимний лес его глазами - режиссёра и горожанина, упиваясь непривычной колдовской тишиной, которую хрустко и звонко, как крыльями, рассекали его лыжи. Наслаждаясь самим этим полётом, ловкими стремительными движениями разгоряченного молодого тела, летящей навстречу

пуховой вязью заиндевелых ветвей во мгновенных вспышках то золотисто-голубого, то розовато-палевого закатного неба.

Денис вспомнил об отставшем Лёнечке и с досадой повернул назад - что он, в самом деле, тащится! Так они никуда не успеют до темноты.

Потом она стала Лёнечкой, который не замечал ни кружева посеребрённых берёз, ни золотисто-розовой голубизны закатного неба, ни прочих красот, которому было просто тяжело и нудно передвигаться на этих деревяшках, он чувствовал себя громоздким, неповоротливым и рыхлым, как куль с ватой, идти ему было жарко, а стоять холодно, он проклинал Дениса, которому далось это Власово, и мечтал о привычно-уютном тепле квартиры, когда можно будет скинуть с себя эти кандалы, залезть в ванну, а потом жена Рита нальёт горячего чаю или чего покрепче, совсем немного, потому что они идут в гости. Он ей обещал быть в шесть, а сейчас уже почти четыре...

Потом она была попеременно то Денисом, то Лёнечкой, так же злилась, мёрзла и орала, остановившись на лыжне где-то между Коржами, Власово и железнодорожной станцией. А тем временем стало быстро смеркаться, краски исчезли. Небо затянула белесая муть, ледяной пронизывающий ветер погнал по лыжне клубы снежной пыли.

Ничего не оставалось делать, как поворачивать к станции. Ехали молча, по-прежнему испытывая друг к другу неприязнь, которая усиливалась вместе с метелью. Денис думал, что если б не этот тюфяк, они б давно были во Власове, где могли бы, кстати, и заночевать. А Лёнечка... Он уже, конечно, подъезжал бы к Москве, наблюдая эту треклятую метель из окна тёплого вагона. А теперь он, скорее всего, и в гости не попадёт, дома будет скандал...

Слева от лыжни был спуск в лощину. Ехать к станции лощиной было дольше, но Денис подумал, что там не так продувает. Спуск - ровный, пологий, всего с одним поворо

том, к тому же скольжение слабое, показался Денису настолько безопасным, что ему и в голову не пришло беспокоиться за Лёнечку. Однако как ни медленно он ехал, привычного скрипа лыж за спиной слышно не было. Денис крикнул - ему отозвалась лишь метель.

Чертыхаясь, повернул обратно.

- Эй, ну что ещё?.. Леонид! Лыжу сломал? Лёнька, ты что? Не валяй дурака...

Будто и в самом деле валял дурака Лёнечка, раскинувшись на снегу в какой-то нелепо-шутовской позе - одна нога согнута в колене, другая вместе с лыжей торчит из снега, голова откинута, рот открыт, будто Лёнечка зашёлся в беззвучном хохоте. В изголовье валялась шапка.

Она была Денисом, стоящим над неподвижно распростёртым Лёнечкой и всё ещё не желающим верить в беду.

Ведь ничего не должно было случиться. Ничего...

Денисом, приподнявшим лёнечкину голову и ощутившим на пальцах зловещую тёплую липкость, такую невероятную в снежном сыпучем водовороте метели.

И ещё более невероятную твёрдость макушки валуна посреди пухово-мягкой снежной невесомости. Тоже липкого и тёплого.

Пальцы Дениса вонзаются в снег. Холодная сыпучесть в ладони мокнет, твердеет, просачивается меж пальцами тёмными каплями. Денис разжимает руку - какой он тёмный, этот комок, в густеющих сумерках похожий на упавшую в снег птицу.

Потом она вместе с ним тёрла лицо Лёнечки снегом, пытаясь привести в чувство. Поняв, что это бесполезно, непослушными заледеневшими пальцами отцепляла крепления лыж. Отряхнув от снега шапку, нахлобучивала Ленечке на голову - голова безвольно болталась на шее, шапка падала. Пришлось опустить "уши" и завязать тесёмки под подбородком, ощутив на Лёнечкиной шее слабые частые толчки пульса.

Она была им, стягивающим шарф, чтобы тащить Лёнечку, первые несколько минут не ощущавшим ни холода, ни тяжести пятипудового тела - в горячке испуга, да и тащил вниз, под горку, и снег примят был, накатан.

Потом он подумал, что тащить надо было вверх, а не в лощину, в которой совсем занесло и без того слабую лыжню, и путь длиннее. Это он, однако, сообразил уже внизу когда, было поздно, хотя легче было бы исправить ошибку, чем вот так ощупью, с черепашьей скоростью, преодолевать снежную трясину, которая, казалось, с каждым шагом всё глубже, жаднее засасывала наливающееся всё большей тяжестью лёнечкино тело.

И всё свирепее метель, лютее морозный ветер, темнее небо - непрерывно жалящий рой взбесившихся ледяных пчёл. В этой муке не было передышки. Когда он останавливался, когда расслаблялись измученные предельной перегрузкой мышцы, замедлялись дыхание, пульс, тогда ледяные жала начинали прокалывать нейлон куртки, вонзались с удвоенной яростью в щеки, шею, не защищенную шарфом, в глаза, уже ничего не различающие в жалящей тьме. Распухшие, склеенные веки, давящая боль в бровях, переносице...

И с каждым шагом всё более ненавистные шесть пудов, к которым он прикован шарфом, и осознанием, что это неподъёмное, непосильное, неподвижное - всё-таки Лёнечка, розовый, улыбчивый, талантливый его оператор, с которым они несколько часов назад в электричке вели профессиональную беседу о том, о сём. Лёнечка, у которого двое детей и жена Рита, с которой он сегодня вечером должен идти в гости.

Она была Денисом, и чем мучительней давались ему шаги, чем яростней бунтовало терзаемое холодом и страхом тело, стремясь освободиться и бежать в тепло и безопасность, тем услужливей подсказывал ему инстинкт самосохранения забыть, что "это" всё-таки Лёнечка, а видеть в нем лишь безжизненные неодушевлённые пять пудов.

Когда, в какой малодушный миг он сдался, позволив себе обмануть себя?

- Я только сбегаю за помощью и вернусь, - убеждал Денис Дениса, которым была она. Я просто бегу за помощью...

Он подтащил Лёнечку к дереву, привалил спиной, укутал шарфом, в этом последнем порыве растратив, казалось, остатки сил и тепла, и, уже переключившись только на себя, содрогнулся от леденящего холода, усталости и страха.

Она была Денисом, одиноким, жалким, смертельно перепуганным,

Он побежал.

Назад по снежной борозде, вспаханной лёнечкиным телом, вверх, мимо валуна, где валялись лёнечкины лыжи и палки, и дальше, дальше, каким-то десятым чутьём находя лыжню.

Так, наверное, бегут с поля боя. Обезумевшие, безвольные, гонимые лишь животным страхом.

Полчаса, час бежал он, не думая о прислоненном к дереву Лёнечке, не думая ни о чём, кроме тепла.

Но когда он выскочил на поле и разглядел вдали исхлёстанными, заплывшими влагой глазами то выныривающие, то вновь тонущие в белой воющей мгле огни станции и понял, что спасён, мысль о Лёнечке шевельнулась, ожила в нем. Скорее всего он побежал не к станции, а к переезду, потому что надеялся именно там найти помощь, машину. Хотя какой мог быть толк от машины?..

Однако версию циничного расчёта / заметал следы/, которой придерживался следователь, Иоанна отвергла. Она была Денисом, который бежал к переезду в наивной детской надежде, что всё само собой образуется, как образовыва лось всегда, когда кто-то постарше и поопытней, где советом, где делом брался разрешить Денисовы проблемы. Потому и побежал он не к станции, где не было шансов кого-

либо застать, кроме кассирши, а к переезду, хоть и смутно представлял себе, как в такую пургу, ночью, без лыж пойдёт этот некто за восемь километров спасать Лёнечку, которого он и знать не знает. Может, грезился Денису эдакий киногерой, супермен на самосвале - огромный и сильный, добрый и самоотверженный...

Но чуда не произошло. У переезда стояла одна-единственная новенькая "Волга", ожидая прохода товарняка, и сидевшие в машине, посасывая сигареты, смотрели на Дениса из своего уютного обособленного мирка испуганно и удивлённо. Он бормотал что-то, стуча зубами, про холод, метель, может, и про оставленного в лощине Лёнечку, но грохотал товарняк, и из его бормотания они поняли лишь, что он до смерти окоченел, застигнутый в лесу метелью. Он продолжал бормотать, но ему уже раздражённо приказали поскорей садиться и закрыть дверь, а то он и их заморозит.

- Но я с лыжами...

- Закинь на багажник. Быстрей, шлагбаум...

Денис повиновался. Упал на сиденье, машина тронулась.

- Если хочешь, подкинем до Черкасской, дорогой согреешься. Куришь?

Чем более удалялась "Волга" от переезда, леса, лощины, всего, что он только что пережил, тем невероятнее и бесполезнее казалось в этом обособленном уютном мирке заговорить о спасении Лёнечки признаться, что он - негодяй и трус, бросил в лесу раненого. И Денис всё откладывал - то было нужно побыстрей проскочить переезд, то взять предложенную сигарету, прикурить, машинально, отвечать на вопросы, подыскивая своему поступку объяснение, оправдание... Но оправдания не было.

Разомлевшее, растёкшееся в блаженном тепле и бездействии тело, ровный стрекот мотора, голосов, беспечный смех... И такое неправдоподобное в своей жути видение прислонённого к дереву Лёнечки.

- Сейчас, сейчас я им скажу думал Денис, - Но как ужасно после всей этой болтовни. Как сказать? Ехали, ехали... Ужасно! Ладно, доеду до Черкасской, соберу людей... Эти всё равно ничем не помогут. А вдруг будет поздно? Пока соберу, пока доберёмся... Нет, нельзя, надо сказать этим. Сейчас же...

Но ничего он не сказал, продолжал улыбаясь, ужасаясь своему бездействию и, всё больше запутываясь, участвовать в общем разговоре.

"Если приедем поздно, я буду кругом виноват, - думал он, - Почему бросил одного? Какого лешего попёрся в Черкасскую? И никак не оправдаешься, не объяснишь... Дёрнуло его свернуть в лощину! Дёрнуло вообще вернуться за Лёнечкой!"

Всего три часа назад мир был прекрасен. Если бы он не вернулся с Власовской лыжни... Если б, съехав в лощину, не полез бы снова на гору... Стоп. А кто, собственно, знает, что он вернулся? Только Лёнечка. А то, что он снова поднялся на гору, не знает и Лёнечка. Лёнечка был без сознания. Поехал вперёд, думал, что Симкин едет следом, или решил ехать поверху... Не возвращаться же! И кто-то другой, случайный, увидел лежащего Лёнечку, пытался тащить до станции, выдохся... Когда Симкин придёт в себя, он сможет лишь сказать, что видел, как Денис поехал вниз, в лощину. Каким образом Лёнечка будет спасён, Денис не думал - просто иначе нельзя и всё каким-то образом образуется, потому что иначе нельзя... О том другом страшном варианте думать не хотелось, и он с отвращением отгонял от себя назойливо жужжащую где-то в подсознании мыслишку, что как раз этот страшный вариант для него, Дениса, был бы наилучшим, что тогда он оказался бы отодвинутым от раскинувшегося на снегу, будто в приступе беззвучного хохота Лёнечки на много минут и километров. Он летел бы дальше к Власово в том голубом, серебряном и розовом, прекрасном и беззаботном мире, а от Власова прямая лыжня до Черкасской. И никакого Лёнечки. С Лёнечкой они расста

лись, как только выехали из Коржей. Симкин устал, к тому же торопился в гости, и поехал прямо на станцию...

И снова ледяное отрезвляющее видение кукольно-по слушного и одновременно непослушного лёнечкиного тела, заваливающегося то влево, то вправо под тяжестью головы, болтающейся на шее, будто мяч в сетке.

- Нет, нет, надо сказать. Нельзя не сказать. А сказать - как? Сказать нельзя...

И опять наивная детская надежда, что в Черкасской всё каким-то образом уладится, помимо его, Дениса, решения и воли.

В Черкасской, отвязывая прицепленные к багажнику лыжи, он продолжал терзаться: Надо бы сказать. Услышал в приоткрывшееся окно:

Скорей, электричка! Они здесь редко. Окоченеешь. Успеешь, беги!

ПРЕДДВЕРИЕ

* * *

За что вы идёте, если велят - "воюй"?

Можно быть разорванным бомбищей,

можно умереть за землю за свою,

но как умирать за общую?

. . .

Жена, да квартира, да счёт текущий

вот это - отечество, райские кущи!

Ради бы вот такого отечества

Мы понимали б и смерть и молодечество.

. . .

Подведите мой посмертный баланс!

Я утверждаю и - знаю - не налгу:

На фоне сегодняшних дельцов и пролаз

Я буду - один! - в неоплатном долгу.

. . .

Что может быть капризней славы и пепельней?

В гроб что ли брать, когда умру?

Наплевать мне, товарищи, в высшей степени

На деньги, на славу и на прочую муру!

. . .

Я с теми, кто вышел строить и месть

В сплошной лихорадке буден.

Отечество славлю, которое есть,

Но трижды - которое будет.

. . .

Но в быту походкой рачьей

пятятся многие к жизни фрачьей.

* * *

Из беседы с немецким писателем Э. Людвигом:

Людвиг: - Но ведь Пётр Великий очень много сделал для развития своей страны, для того, чтобы перенести в Россию западную культуру.

Сталин: - Да, конечно, Пётр Великий сделал много для возвышения класса помещиков и развития нарождавшегося купеческого класса. Пётр сделал очень много для создания и укрепления национального государства помещиков и торговцев, и укрепление национального государства этих классов происходило за счёт крепостного крестьянства, с которого драли три шкуры.

* * *

"Было бы глупо думать, что наш рабочий класс, проделавший три революции, пойдёт на трудовой энтузиазм и массовое ударничество ради того, чтобы унавозить почву для капитализма. Наш рабочий класс идёт на трудовой подъём не ради капитализма, а ради того, чтобы окончательно похоронить капитализм и построить в СССР социализм". И. Сталин.

* * *

"...Вы говорите о вашей преданности мне. Может быть, это случайно сорвавшаяся фраза. Но если это не случайная фраза, я бы советовал вам отбросить прочь "принцип" преданности лицам. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте её с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой". /Сталин - Шатуновскому/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1927г. Руководство работой пленума ЦК. Речь о развитии текстильной промышленности Советского Союза. Речь на собрании железнодорожных мастерских, Речь на 5 Всесоюзной конференции ВЛКСМ. Речь о характере и перспекти вах китайской революции. Руководство работой пленума ЦК ВКПб. Участие в работе 4 съезда Советов СССР. Избран членом ЦИК. Тезисы "Вопросы китайской революции". Речь "Революция в Китае и задачи Коминтерна", Руководство пленумом ЦК и ЦКК и речь "Международное положение и оборона СССР" и о нарушении партийной дисциплины Зиновьевым и Троцким. Речь "Политическая физиономия русской оппозиции". Речь "Троцкистская оппозиция прежде и теперь". Речь "Партия и оппозиция". Руководство работой 15 съезда ВКПб. Избран членом ЦК. Избран членом Политбюро, Оргбюро, Секретариата ЦК и утверждён Генеральным секретарём ЦК ВКПб.

СЛОВО В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

- Коммунизм - вера в высшее предназначение человечества и отдельного человека, в идеалы христианской этики /единение, взаимопомощь, нравственная чистота, чувство долга/. Можно сказать, что это была вера в "неведомого Бога", которого каждый исповедует по-своему, в том числе и атеисты, называя Его - справедливостью и правдой. При Иосифе

не было ни свободы, ни равенства, они невозможны в принципе. Но его народ служил не Мамоне, а Антивампирии. Антивампирия же была крепостью. Всякий, укрывшийся в крепости от врага - пленник крепости. Внутри этой крепости были законы братства, семьи. Все в более-менее равной степени несли тяготы осады, в том числе и вождь. В особом положении была охрана - партийная номенклатура и часть творческой интеллигенции, но это скорее тактика Иосифа, чем принцип - он умело играл на грехах и слабостях человеческих, заставляя всех работать на Дело и время от времени проводя "чистки". И номенклатура, и творческая интеллигенция, и сам Иосиф были рабами Дела. Один полководец и одно войско, хоть и есть в нём генералы и простые солдаты, наёмники и добровольцы, и потенциальные дезертиры. Одно общее Дело и один враг - твой хозяин, АГ, в которого они не верили.

Это была попытка создания многодетной семьи, где старший брат служил младшим, где худо-бедно всё было общим, хоть и приворовывали, и старались украсть кусок пожирней, но не по Конституции, а вопреки ей, которую даже враги признавали лучшей в мире.

Иосиф разгонял волков внешних, а затем и внутренних волчьими методами, он "выл с волками по-волчьи". С помощью верного ему аппарата, то подкупленного, то запуганно го, то повязанного с ним общей судьбой и кровью, - собирал по кусочкам, штопал, склеивал разорванное тело страны, спасал погибающее, рассеянное, обезумевшие стадо. Не под знаменем стяжательства, как в колониальных империях, вседозволенности, разврата или национализма, как было в Германии. Антивампирия, империя Сталина, увела, в сущности, народ от служения Мамоне - накопительству, эгоизму и себялюбию. "Положить душу за други своя", "все за одного один за всех", "сам погибай, а товарища выручай", "хлеба горбушку и ту пополам", "умри, но не давай поцелуя без любви"... Пасти, с-пасти. Пастырь. Бич в руках Божиих, погнав

ший ударами и кровью вверенное ему стадо по узкой тропе спасения, где шаг влево или вправо - побег и смерть.

Евангелие - это Благая Весть, провозглашение Царства Божия на земле в сердцах людей, вступивших на путь Истины и Жизни. Оно возможно "на земле, как на Небе", иначе зачем мы молим об этом Господа в молитве "Отче наш"? Господь "кого любит, того наказует". Желая спасти кого-то и "в разум истины прийти", Небо использовало потоп, огонь, тьму Египетскую, проказу, катастрофы.

Империя Иосифа, для этой цели, пусть самая что ни на есть "тоталитарная" - не худшее средство. Куда большее зло - добровольное подчинение некогда "Святой Руси" лежащему во зле миру во главе с князем тьмы.

В ком мог найти Иосиф поддержку, опору в этой схватке с самим дьяволом? Народ его полагал, что никакого врага, кроме классового, то есть буржуев и вампиров, нет. А Иосиф...

- Да, - захихикал АГ, - Уж он-то знал, что есть мы, силы злобы поднебесной, и хозяин наш, Змей наидревнейший и наихитрейший есть, который, если б Господь попустил, мог когтем перевернуть землю... И что мы, силы тьмы, бессмертны, в отличие от самого Иосифа.

Да, он рьяно взялся за дело - он боролся с нами нашими же руками, помня слова апостола Павла: "Будьте мудры, как змеи, просты, как голуби". Мы используем человеческие пороки, чтобы плодить вампиров и разрушать Замысел. Иосиф использовал пороки и нас, чтобы ... Я не могу сказать "созидать Замысел", но, во всяком случае, чтобы разрушать всё, мешающее осуществлению Замысла.

"Мы не дадим им пить наши жизни", - говорил он мне, когда я упрекал его в жестокости и коварстве, - вздохнул АХ. - Пусть пьют кровь друг у друга. Пусть жрут друг друга. Лишить их пищи, выбить почву из-под ног, обвести вокруг пальца... Пусть "весь мир во зле лежит" - мы - партиза

ны в этом мире, мы их стравим друг с другом и не дадим жить спокойно. Главное - не дать им заразить вампиризмом народ..."

И ссылался на Писание:

"Но Он, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, падёт.

Если же и сатана разделится сам в себе, то как устоит царство его? А вы говорите, что я силою вельзевула изгоняю бесов.

Если же я перстом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие.

Кто не со Мной, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает" . /Лк. 11, 17-23/

А поскольку "церковь в параличе", народ пал и обезбожился, отцов-молитвенников настоящих нет, вера ослабела, а дьявол ходит "аки лев рыкающий, ища, кого поглотити"... Поскольку света, которого боятся вампиры, взять неоткуда, остается только осиновый кол... И "не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может душу и тело погубить в геенне".

- То есть вас и рабов ваших, сын тьмы...

"Он никогда не поддавался иллюзиям. Заставил даже нас, кого называл открыто империалистами, воевать против империалистов..." - это из речи Черчилля в палате лордов.

- И когда Черчилль обещал ускорить высадку союзного десанта в Германии, Иосиф "перекрестился", - прошипел АГ, - В общем, он достал меня, это "лицо кавказской национальности", имеющее наглость саму тьму заставлять работать на свет...

И я нашептал ему: - Иосиф, ладно, я всё понимаю, ты считаешь себя пастырем вроде библейского Моисея или Давида, приставленным Господином пасти и хранить овец Его. Ну хорошо, ты возвёл надёжную ограду, загнал туда овец,

отстрелялся от волков внешних... Но теперь появились внутренние, в овечьих шкурах, и ты прекрасно знаешь, что, кроме святых, все люди - овцеволки или волкоовцы - что больше нравится... "Две бездны, две бездны, господа, в один и тот же момент одновременно", - как говаривал Достоевский... Ты не можешь отменить первородный грех - волки будут плодиться непрестанно, заражая стадо, у тебя не хватит сил справиться. Ты один по сути, Иосиф...

Он ответил, что оборотни становятся зверьми во тьме, что в Антивампирии будет повсюду ходить охрана с фонарями, и часы никогда не будут бить полночь... В конце концов "В чём застану, в том и судить буду". Ни один хищник не войдёт в Царствие, и если человек умрёт человеком... Он на всё знал ответы, этот семинарист, он нагородил повсюду табу, отсекающие соблазны - накопительство, вещизм, заграничные поездки, блуд, не говоря уже об извращениях, наркотиках... Как в той сказке, где от царевны прятали все иголки, потому что было предсказано, что она однажды уколется и умрёт. Железный занавес, глушилки, цензура... О, как он берег своё стадо, создавая государство, где нет тьмы и часы никогда не бьют полночь!

Он говорил, что как пост для верующего - не самоцель, а средство изгнать бесов, так и социалистическое государство, Антивампирия - средство защитить паству от бесовских страстей, рабства у Мамоны. Путь к обретению ими Бога. Он говорил, что для свершения греха нужны соблазны и определённые условия, и задача пастыря "неверующего стада" - он так и сказал "пастыря неверующего стада" - оградить, увести и защитить.

Он привёл слова Толстого применительно к себе самому, что "Никаких прав у человека нет, у него есть только обязанности перед Богом, перед людьми и перед самим собой". Я не стал его спрашивать о партии, зная, как он при случае безжалостно с ней расправлялся ради Дела.

"Партия - бессмертие нашего Дела. Партия - единственное, что мне не изменит..."

- Что-то мы с тобой часто цитируем Маяковского, - усмехнулся АХ.

- Не удивительно - этот умел как никто различать в революции святую и звериную сторону одновременно. Он боготворил её, и, когда она обернулась к нему звериным своим оскалом, не выдержал и спрыгнул с поезда.

РЕВОЛЮЦИЯ - ОБОРОТЕНЬ... Шекспир!

"Из жалости я должен быть суровым. Несчастья начались - готовьтесь к новым." Это тоже Шекспир.

Иосиф, в отличие от Маяковского и других слабонерв ных, никогда не обольщался и не паниковал: "Не беспокойся - написал он матери, - я свою долю выдержу."

"Он был человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой силы воли, резким, жёстким, беспощадным, как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить..." Это, как ты догадался, Позитив, - снова свидетельствует Черчилль.

Сказал ли когда-либо Иосиф в сердце своём Господу, подобно Моисею: "Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжёл для меня". /Чис. 11, 14/? Про то нам неведомо.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1928 г. Выезжает в Сибирь в связи с хлебозаготовками в крае. Проводит в Барнауле совещание по вопросу о хлебозаготовках. Занимается вопросами хлебозаготовок в Новосибирске, Рубцовске, Омске. Участие в 9 пленуме исполкома Коминтерна. Речь "О трёх особенностях Красной Армии". Доклад комиссии Политбюро ЦК по поводу шахтинского дела. Доклад "О работах апрельского объединённого пленума ЦК и ЦКК." Речь на 8 съезде ВЛКСМ. Статья "Ленин и вопрос

о союзе с середняком". Руководство пленумом ЦК ВКПб. Речи "О программе Коминтерна", "Об индустриализации и хлебной проблеме", "О смычке рабочих и крестьян и о совхозах". Доклад "Об итогах июльского пленума ЦК". Избран в комиссию по выработке программы Коминтерна. Избран членом Исполкома Коминтерна. Речь "О правой опасности в ВКПб". Речь на пленуме "Об индустриализации страны и о правом уклоне в ВКПб". Речь "О правой опасности в германской компартии".

1929г. Работа "Национальный вопрос и ленинизм". Руководство пленумом ЦК и ЦКК, речь "О правом уклоне в ВКПб". Руководство 16 Всесоюзной конференцией. Статья "Соревнование и трудовой подъём масс". Участие в работе 5 съезда Советов СССР. Статья "Год великого перелома". Руководство работой пленума ЦК. Разоблачение бухаринской оппозиции.

"Колхозное движение, принявшее характер мощной, нарастающей антикулацкой лавины, сметает на своём пути сопротивление кулака, ломает кулачество и прокладывает дорогу для широкого социалистического строительства в деревне". И. Сталин

* * *

И он побежал, гремя лыжами, продолжая терзаться: - Нельзя ехать, надо остановиться, что-то придумать... Но они смотрят - останавливаться нельзя. Это покажется подозрительным. Он оглянулся - машина всё стояла. Им было интересно, успеет ли он. В конце концов, он может сойти на следующей станции. Нельзя не ехать - они смотрят.

Он шагнул в тамбур, двери сдвинулись. Электричка тронулась, набирая скорость. Двое парней дымили в тамбуре, Денис прикурил у них. Сейчас он всё скажет. Им, этим. И тем, что сидят в вагоне. Они вместе выйдут на следую

щей станции - добровольцы обязательно вызовутся, должны же они понять... Он скажет...

Что бросил раненого товарища. Что тот находится за две остановки отсюда, да ещё километров шесть лесом. Что прошло не менее двух часов, а он Денис Градов, почему-то пребывает в тёплой электричке, идущей на Москву.

Ничего он не скажет. Когда он это понял, приступ внезапной дрожи, мучительной, до дурноты, погнал его куда-то сквозь вагоны, спугнув безбилетных мальчишек, которые в весёлой панике присоединились к его бегу.

Прекрасный принц, превратившийся вдруг в гадкого урода. Осознавший, что это уродливое обличье отныне - он сам, истина его и сущность, и что придётся примириться, свыкнуться с этим уродством, с тем, что прежде осуждал и презирал. Оправдать и полюбить, потому что он не мог не любить себя.

Да, он спасал свою шкуру, и он прав, потому что его смерть - конец, ничто, а после смерти Лёнечки, и ещё тысячи Лёнечек, и тысячи тысяч Ленечек останется и бег электрички, и горячая ванна, куда он залезет, как только вернётся, и монтажная, и институт, и хруст лыж-крыльев, рассекающих розовую голубизну, и закаты, и восходы, и весна, и лето...

Да, он ничего не сказал. Ни этим, в машине на станции, ни в тамбуре электрички, и опять же так было надо, потому что в случае гибели Лёнечки он оказался бы кругом виноват. А теперь... Теперь Денис Градов, сидящий у окна электрички на Москву - обычный пассажир со станции Черкасская, который добрался на лыжах до Власова, толком не успел посмотреть натуру, потому что началась метель, и поспешил через лес на станцию. Власово рядом с Черкасской. Все правильно, всё совпадает.

И даже если Лёнечка останется жив...

Он не хочет, чтобы Лёнечка остался жив, и опять же он прав. Потому что тогда...

Тогда он спустился в лощину, подождал Симкина несколько минут и, решив, что тот поехал лесом, побежал на станцию.

Но почему, в таком случае, Черкасская?

Нет, если Лёнечка останется жив, будет куда сложней выкручиваться, лёнечкина смерть была бы лучшим выходом, как это ни печально.

Снова содрогнулся он от отвращения к этому новому Денису, но уже не возмущался, а лишь оплакивал себя, хотя глаза оставались сухими. Это лицо принадлежало уже новому Денису, умеющему владеть собой. "Перестань скулить, заткнись навсегда!"- приказал этот, Новый. Его сильные ледяные руки сдавили горло; мозг, сердце, нервы онемели, скованные этим всепроникающим холодом, перестали болеть, чувствовать, сострадать, и тогда Денис понял, что убит. Что осуждён теперь навсегда жить, мыслить и действовать по иным, чужим, прежде гадким и неприемлемым для себя законам, что кара эта, это убийство себя самого, возможно, страшнее смерти физиологической и смерти насильственной. Убийство себя самого... Убить в себе человека.

Она была Денисом, убившем себя в уютном тепле летящей к Москве электрички.

У неё даже не останется сил перечитать написанное. Она оставит листки на столе, запрёт кабинет и, ощупью спускаясь по лестнице - одна во всём здании, услышит, как невыключенное в чьём-то кабинете радио передаёт бой курантов. Шесть утра.

Потом будет долгий путь домой, где каждый переулок, дом, подъезд, фонарный столб освящён его близостью, шёпотом, прикосновением.

Она прощалась с Денисом, поднимая к небу лицо, раскалённое, саднящее. Предутреннее небо, будто жалея, обволакивало щёки, веки мокрым ледяным компрессом, и ей становилось чуть легче.

Отречение. Она была Денисом. Вместе прожила она те несколько часов - от упоительного бега по серебристо -розовой лыжне, ведущей во Власово, до умирания в душном тепле московской электрички, и отреклась от него. Отреклась, осудив, ибо в восемнадцать осуждение и отречение - синонимы. Осудить значило отречься. Она была уверена, что жизнь кончена, и в неотвязной этой мысли были и мука, и очищение - она подумала, что так, наверное, протягивал людям Данко своё горящее сердце. Жертва собой во имя несравненно более высокого и ценного, чем личное счастье Иоанны Синегиной. Она отрекалась от малодушия, себялюбия, предательства и, убивая своё личное маленькое счастье, утверждала Большое Счастье быть Человеком. Так надо. Она исполнила свой долг. Яна прощалась со счастьем, потому что счастьем был, конечно, он, Денис, его близкая отдалённость, его грубовато-торопливые ласки эрзац-единения, его беспросветный эгоцентризм, который она отчаянно штурмовала. Штурм, такой же нелепый и губительный в глазах здравого смысла, как скалолазание, без которого она тогда не мыслила жизни. Ну и пусть. Она будет много работать, писать, она будет учиться - ведь есть же люди, которые находят в себе силы работать, даже прикованные к постели, даже смертельно больные...

Денис - солнечный день...

Яна едва не теряет сознания от жалости к себе, от восхищения собой, преодолевшей себя. Вот он, упоительно-скор бный экстаз самопожертвования. Вырвать сердце, чтобы оно светило людям!

Ей восемнадцать.

Потом ей предстоят два дня, овеянных ореолом горькой славы, - начиная с аудиенции в кабинете Хана, когда он, такой скупой на похвалы, торжественно объявит, что ему больше нечему её учить, что её очерк написан не просто хорошо, а даже слишком хорошо для газетного очерка, да это и

не очерк вовсе, и не статья, и не рассказ - он даже не знает, к какому это отнести жанру, знает только, что это почти что настоящая литература и он несколько раз порывался кое-что вычеркнуть, чтобы приблизить "Это" к газетной специфике, да рука не поднялась, так всё органично, на одном дыхании... Материал войдёт в историю газеты - да, да, он так и заявил в горкоме, а они попросили поставить на самое видное место в номере, и печатать с продолжением, чтобы прочло как можно больше народу.

- Знаешь, а я тебе позавидовал, - нежданно-негаданно признается Хан. Его руки-рыбы вдруг вгрызутся друг в друга и, сцепившись пальцами, как челюстями, будто застынут в мёртвой своей схватке, - Что никогда мне не написать, как эта шмакодявка Синегина... Я ведь, Яна, графоман. Да, да, не возражай, в сорок пять уже можно себе в этом признаться. Широкову я не завидую, нет. Читаю и вижу, как это сделано, как он вымучивает каждую фразу, штудирует словари, изучает синонимы - Юрка ведь трудяга, горбом берёт, выковывает свою писанину в поте лица... Его уровня я бы мог достичь, это было бы тоже вполне профессионально, и не без художественных особенностей, но сделано. Сде-ла-но, а не создано - чуешь разницу? В этом всё... И я позавидовал. Теперь могу признаться. Ты сердцем пишешь. А признаться могу, потому что излечился.

Руки-рыбы постепенно расслабляются, и их смертельная схватка превращается в нежное объятие - два влюблённых осьминога, ласкающих друг друга щупальцами.

- Ты меня излечила. Читаю и радуюсь. Радуюсь! Будто сам написал. Значит, ты чего-то стоишь, товарищ Ханин, раз у тебя в газете появляются такие материалы! Вот за что люблю свою работу - успех каждого из вас - мой успех. И пусть Широков считает меня неудачником - его-то мы уже обскакали, а ещё не вечер... В конце концов, главное - они, - Хан метнёт руку в сторону окна, - наши читатели.

Формирование их душ. Им неважно, кто из нас композитор, скрипач, дирижёр, им нужна хорошая музыка. Му-зы-ка! Чтоб слезы из глаз. Чтоб человек в муках рождался... Ведь только отрешившись от узко личного, мелкого, честолюби вого, только осознав себя частью единого оркестра, можно в полной мере ощутить счастье и нужность нашей с тобой работы...

Он действительно будет горд и счастлив за неё, её успех как бы позволит Хану впервые говорить с ней на равных, откровенничать, исповедоваться, а она будет едва слушать, отчаянно борясь с то подкатывающими, то отливающими от глаз, как прибой, волнами слез, и сугубо "узко личной" мечтой выкрасть со стола Хана отпечатанную Людой стопку листков со штампом "В набор", разодрать в клочья со всеми идейно-художественными достоинствами, затем перенестись на Люсиновку, ещё раз взглянуть на Дениса и умереть от презрения к своей слабости.

Знал Хан или не знал? Ну а другие, те, кто знали? Теперь, когда они победили, и ненавистный Павлин, отнявший их Синегину, был её же руками низвергнут и сокрушён, все за ней наперебой ухаживали, приносили из буфета кофе с бутербродами и даже купили на её долю килограмм бирюзовой пряжи, а также модную кофточку с кругами на груди и спине. В них вырядилась вся редакция, и Хан на летучке сказал, что теперь его кабинет стал похож на тир.

Её материал, щедро разрекламированный Ханом и распечатанный Людочкой, как бестселлер с дополнительным количеством экземпляров, будут читать тайком от Яны, прятать при её появлении. Они-то знали, и их будет интересовать не только описанная автором драма на одиннадцати страницах, но и личная драма её, Яны, которую они будут пытаться угадать между строк. Именно поэтому они будут скрывать от неё своё любопытство, такое естественное, ещё более подстёгиваемое именно её упорным молчанием.

Ей бы поведать им о поездке в Коржи, о борьбе чувства с долгом, о Нальке, о белеющем на столе у Хана листе, одновременно всесильном и беззащитном в первозданной своей чистоте, признаться в постыдных симптомах непреходящей любви к нему, безусловно недостойному любви, подивиться вместе со всеми этим симптомам, осудить их, высмеять, а затем утвердить свою правоту и силу в их поддержке, понимании, сочувствии... Все, да и сама Яна, не понимали, почему она, эта блудная дочь, вернувшись, наконец, к ним, которые её всегда любили и ждали, почему она не падает со слезами в их объятия, не спешит к огню, к столу, а продолжает молча и одиноко стоять на пороге?

Она вроде бы вернулась к ним, но не давала им возможности вознаградть её за это возвращение, быть добрыми, любящими, великодушными.

Она опять вроде бы принадлежала им, но теперь ларец был заперт изнутри и не открывался, а взламывать замок никто не решался. Неестественно весёлая и болтливая Яна, обрывающая сама себя на полуслове, отвечающая невпопад, а то и вовсе не отвечающая, эта Яна не принадлежала им, принадлежа им. И ни они, ни она ничего не могли с этим поделать. Плохо было всем - им, потому что неприятно и досадно, когда твои дары от чистого сердца оказываются отвергнутыми за ненадобностью. Ей, потому что нанося им обиду, она сама корила себя за эгоцентризм, но ничего не могла с собой поделать. Она терзалась и за Дениса, которым была на тех одиннадцати страницах, вместе с которым умерла в душном тепле электрички, а затем осудила и оставила, хотя ему сейчас, наверное, в тысячу раз хуже, чем ей, и их телефонный разговор - лишь поза, защитная маска. И если она не имеет больше права любить его, то имеет ли право не прийти на помощь? Эдакая чистенькая, умывшая руки... Что же ей делать? - терзалась Яна, - И кто ей ответит на эти вопросы, кроме неё самой?

И молила по ночам Бога вмешаться, совершить чудо...

ПРЕДДВЕРИЕ

" Это был глубочайший революционный переворот, скачок из старого качественного состояния общества в новое качественное состояние, равнозначный по своим последстви ям революционному перевороту в октябре 1917 года. Своеобразие этой революции состояло в том, что она была произведена СВЕРХУ, по инициативе государственной власти, при прямой поддержке СНИЗУ со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь". /История ВКПб, краткий курс/

"Максимум в десять лет мы должны пробежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капитализма. Для этого есть у нас все "объективные" возможности, не хватает только уменья использовать по-настоящему эти возможности. А это зависит от нас, ТОЛЬКО от нас!.. Пора покончить с гнилой установкой невмешательства в производство. Пора усвоить другую, новую, соответствующую нынешнему периоду установку: вмешиваться во всё. Если ты директор завода - вмешивайся во все дела, вникай во всё, не упускай ничего, учись и ещё раз учись. Большевики должны овладеть техникой. Пора большевикам самим стать специалистами. Техника в период реконструкции решает всё". /И. Сталин/

* * *

"У нас не было чёрной металлургии, основы индустриализации страны. У нас она есть теперь.

У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было автомобильной промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было станкостроения. У нас оно есть теперь.

У нас не было серьёзной и современной химической промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было серьёзной и действительной промышленности по производству современных сельскохозяйствен ных машин. У нас она есть теперь.

У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь.

В смысле производства электрической энергии мы стояли на самом последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест.

В смысле производства нефтяных продуктов и угля мы стояли на последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест.

У нас была лишь одна-единственная угольно-метал лургическая база - на Украине, с которой мы с трудом справлялись. Мы добились того, что не только подняли эту базу, но создали ещё новую угольно-металлургическую базу - на востоке, составляющую гордость нашей страны.

Мы имели лишь одну-единственную базу текстильной промышленности - на севере нашей страны. Мы добились того, что будем иметь в ближайшее время две новых базы текстильной промышленности - в Средней Азии и в Западной Сибири.

И мы не только создали эти новые громадные отрасли промышленности, но мы их создали в таком масштабе и в таких размерах, перед которыми бледнеют масштабы и размеры европейской индустрии. Наконец, всё это привело к тому, что из страны слабой и неподготовленной к обороне Советский Союз превратился в страну могучую в смысле обороноспособности, в страну, готовую ко всяким случайностям, в страну, способную производить в массовом масштабе все современные орудия обороны и снабдить ими свою армию в случае нападения извне". И. Сталин.

* * *

"В Охотном вышли посмотреть вокзал и эскалатор, поднялась невообразимая суета, публика кинулась приветствовать вождей, кричала ура и бежала следом. Нас всех разъединили и меня чуть не удушили у одной из колонн. Восторг и овации переходили всякие человеческие меры. Хорошо, что к этому времени уже собралась милиция и охрана... Метро, вернее вокзалы изумительны по отделке и красоте, невольно преклоняешься перед энергией и энтузиазмом молодёжи, сделавшей всё это, и тому руководству, которое может вызвать в массе такой подъём. Ведь всё было построено с молниеносной быстротой и такая блестящая отделка, такое оформление..." /Свидетельница М.Сванидзе/

И.Эренбург. "Дусе и Марусе Виноградовым".

"Вы узнали самую большую радость, человеческую радость - открытие! И сколько бы у вас ни было впереди преград и тревог, память об этой радости вас будет приподнимать... Люди давно поняли, как был счастлив Ньютон, найдя закон тяготения, или как веселился Колумб, увидев туманные берега новой земли. Люди давно поняли, какую радость переживал Шекспир, Рембрандт, Пушкин, открывая сцепление человеческих страстей, цвет, звук и новую значимость обыденного слова.

Но люди почему-то всегда думали, что есть труд высокий и низкий. Они думали, что вдохновение способно водить кистью, но не киркой... Пала глухая стена между художником и ткачихой, музы не брезгуют и шумными цехами фабрик, и в духоте шахт люди добывают не только тонны угля, но и высочайшее удовлетворение мастера... У нас с вами одни муки, одни радости. Назовём их прямо: это муки творчества". /Дуся и Маруся Виноградовы - ткачихи, поставившие мировой рекорд производительности на станках./
* * *

Капитализм - это не просто узаконенное обществом служение своей похоти. Это и служение чужой похоти, коллективной похоти, это сговор против Бога и Замысла, принудительное служение воле тьмы, сонмищу захвативших власть упырей, отступников. Ибо нельзя одновременно служить Богу и Мамоне. Вампиры-капиталисты отбирают твою жизнь и душу у Бога! Народ самозабвенно работал в Антивампирии Иосифа, пока она не заставляла его служить на похоть номенклатурных охранников. Пока её задачами были накормить, одеть, дать крышу над головой, учить, лечить бесплатно, дать работу, освободить от рабства у дурной бесконечности желаний и защитить от вампиров.

"В течение 1928 года троцкисты завершили своё превращение из подпольной антипартийной группы в подпольную антисоветскую организацию...

Не могут органы власти пролетарской диктатуры допускать, чтобы в стране диктатуры пролетариата существовала подпольная антисоветская организация, хотя бы и ничтожная по числу своих членов, но имеющая всё же свои типографии, свои комитеты, пытающаяся организовать антисоветские стачки, скатывающаяся к подготовке своих сторонников к гражданской войне против органов пролетарской диктатуры.

Клевета на Красную Армию и на её руководителей, которая распространяется троцкистами в подпольной и иностранной ренегатской печати, а через неё в зарубежной белогвардейской печати, свидетельствует о том, что троцкисты не останавливаются перед прямым натравливанием международной буржуазии на Советское государство". И. Сталин.

"Старые большевики пользуются уважением не потому, что они СТАРЫЕ, а потому, что они являются вместе с тем вечно новыми, не стареющими революционерами. Если старый большевик свернул с пути революции или опустился и

Стp. 390