После информаций и коротких заметок ей поручен впервые настоящий очерк о комсомольцах-строителях.

Выпускные экзамены на носу, а она прямо из школы - на строительную площадку, к своим будущим героям. Заляпанная раствором спецовка, косыночка до бровей - только прораб знает про отпечатанное на редакционном бланке задание. Для всех прочих она - подручная Яна. Янка. Янка, пойди, Янка, принеси! А ей только того и надо - повсюду бегает, приглядывается, изучает жизнь рабочего класса. Работают они на высоте, к высоте Яна привыкла быстро - весь городок виден, и дом их, и пруд, и вокзал, и школа. Летают на высоте облака и птицы, майский воздух пахнет тополями - их едва зазеленевшие ветви колышутся от ветра совсем рядом. Яна опишет потом и высоту, и тополя с птичьими гнёздами, и ловкие валины движения... Шлёп мастерком раствор, приладила кирпич, постучала, скребнула лишнее - и снова шлёп, стук, вжик... И свою усталость опишет, и саднящие руки - там, где драная рукавица, на большом пальце мозоль от этих кирпичей, и глыбы рыжей глины внизу во дворе, которые ей напомнят лето 41-го, только что вырытое бомбоубежище, отца. Который погиб, чтобы они вот так, спустя много лет, строили новый дом и смотрели с высоты на птиц и облака. Так, или примерно так напишет Яна.

- Кончаем, обед!

Нижние, уже отстроенные этажи к их услугам. Любая квартира, любая комната. На обед у них серый круглый хлеб по двадцать копеек - другого Валя не признаёт, творожные сырки и по бутылке молока. А горячее Валя ест утром и вечером. Щи и жареную с салом картошку. Она приехала из деревни, у них там так положено - щи из русской печи утром и вечером.

Хлеб ещё тёплый, корочка хрустит на зубах. Полбуханки как ни бывало - ну и аппетит здесь на высоте! Юбка на талии уже не сходится. Валя сидит на подоконнике у открытого окна и молча степенно ест, собирая на ладонь хлебные крошки. Яна потом опишет, как Валя сидит вот так у открытого окна в пока что ничейной, безымянной и безликой квартире и думает, что вот, скоро оживёт, засветится огнями её дом, и что за люди здесь будут жить, какая у них будет мебель, заботы, мысли, мечты...

Разве ж это молоко? - Валя морщится, разглядывая пустую бутылку - Можно и не мыть. Вот у нас - молоко!

- А чего уехала?

- Скукотища, вот и уехала. Молодёжи совсем не осталось, а после двадцати пяти - кому я буду нужна?

В очерк "Валин дом" разговор этот, само собой, не войдёт, но вот мужа внезапно прославившаяся Валя вскоре себе найдёт. Правда, пьяницу, не очень удачного, но в Подмосковье пропишется. А Яна задумает как-нибудь всерьёз заняться вопросом, почему бежит из села молодёжь, но так и не дойдут руки. "Что-то неладно было в Датском королевстве", проблемы ей попадались на каждом шагу, и она кидалась их разрешать и распутывать со всей горячностью восемнадцати лет.

И вот она в кабинете самого Хана - главный редактор попросил Синегину зайти. Срочно. Яна волнуется - обычно это ничего хорошего не сулит.

- Заходи, Синегина. Вот, Юра, наша старая большевичка. Садись, Яна.

У стены на диване нечто, названное "Юрой", крякнуло, зашевелилось, но Яна смотрела лишь на Хана - центр мироздания на данный момент. Усталое простоватое лицо, усталый голос - эдакая рабочая лошадка, тянущая всё на себе, вышедший из комсомольского возраста энтузиаст, способный работать по двадцать четыре часа в сутки. У него стремительные цепкие руки, рука взлетает, указывая ей на кресло, и тут же, мелькнув над столом, хватает, как ястреб добычу, телефонную трубку. Яна его уважает и боится.

- Ханин слушает,

Разговор идёт об организации похорон какого-то Баранова.

Яна видит на столе у Хана свой вчера сданный "Валин дом". Страница исчерчена красными карандашными молниями. О Господи! Яна не выдерживает, хватает, пролистывает. Красные молнии грозно сверкают перед глазами. Яна кладёт рукопись на место. Ей дурно.

Названному "Юрой", видимо, надоело слушать затянувшийся разговор о похоронах, он встаёт с дивана и оказывается невысоким румяным толстячком, к тому же весьма нахальным. Он тянется пухлой детской лапкой 'к многострадальной Яниной рукописи. Яна не слишком вежливо отодвигает её подальше, но тут Хан заканчивает разговор. Яна убирает от его стола руку, а толстяк, напротив, снова протягивает и хватает "Дом". Хан не сердится, машет: - читай, мол.

- Ну что, Синегина, как выпускные?

- Пятёрки, четвёрки...

- А потом? Слыхал, в МГУ на журналистику подаёшь, так?

- Если пройду Андрей Романыч. Конкурс - ужас,!

- Вот что, Синегина, у нас к тебе предложение. Редакция тебе даёт всякие там характеристики - рекомендации, а ты подаёшь на заочный - туда легче попасть. И берём тебя в штат на должность литсотрудника. Ну как?

- Андрей Романыч! - Яна, взвизгнув восторженно, подпрыгивает в кресле.

- Конькова мы уходим, сама знаешь за что, - Хан щелкает себя по горлу, - а ты человек непьющий, проверенный, почти с годовым стажем. Глядишь, скоро и очерки научишься писать.

- Плохо, да?

- В том-то и дело, что для начала совсем неплохо. Я только убрал художественные особенности - мы всё же газета...

- Слушай, а чего это ты бабочку вычеркнул? - неожиданно встревает забытый Юра, - "Трава будто вспыхнула, загорелась, и огненно-рыжая бабочка вспорхнула над пустырём..." - Образ? Образ. И этот парень новосёл, что собой измеряет комнату, ложится и измеряет... Ха, совсем неплохо. И смешно. Оставь парня.

- Ладно, парня оставлю, а остальное ни к чему. У нас всё-таки газета.

- Они тебя тут засушат, детка. Он же ничего не понимает.

- А приезд новосёлов просто лихо написан! - неуёмный Широков перекатывается по кабинету, терзая Янину рукопись, сдирает скрепку, летят во все стороны листки. Широков, не замечая, топает прямо по ним. - Два-три штриха - и образ. И тётка со швейной машинкой, ребята с аквариумом. А кошка! На новой квартире... Как она двигается... Оставь кошку, балда!

- Ни за что, - смеётся Хан, - Дом ещё не сдан в эксплуатацию, а у Синегиной там уже люди живут и кошки бегают. Хороша точность!

- Это же героиня мечтает! - кричит Широков, прыгая вокруг стола, - Меч-та-ет! Грезит, так сказать...

- Нечего мечтать. Она каменщица, а не Жюль Верн. Вон у неё в корреспонденции герой уже мечтал, чтоб пенсионерам пенсию повысили, до сих пор расхлёбываем.

Вот что надо вычёркивать! - всё больше распаляется Широков, - вот где бодяга. - Он вытаскивает ручку и начинает черкать. Яна возмущённо вырывает листки.

- Не надо, мы сами! Какое ваше дело?

- Потому что талант у тебя! - орёт побагровев от ярости толстый Широков, - Тебе расти надо! Та-лант!..

Он отвешивает ей этот "талант", как оплеуху. И тут между ними вырастает Хан с телефонным аппаратом и говорит в трубку:

- Катя, тут Широков буянит с голоду, сваргань нам что-нибудь эдакого. И чайку. Юра, подержи, я с Синегиной попрощаюсь.

Он суёт толстяку телефон и освободившейся рукой выпроваживает Яну. Какая у него странная рука! Юркая, холодная и влажная. Рука-рыба.

- Оставь у Люды заявление. Получишь аттестат - оформим.

- Спасибо, я прямо не знаю...

- Ладно, ладно.

Вылетев из кабинета, Яна едва не задушит в объятиях машинистку Люду, и Люда тоже придёт в восторг, и вся редакция будет радоваться, и сбегают за водкой, и сделают по нескольку глотков из "чаши дружбы", и станет ещё веселей. Потом вернётся с обеда Хан, у него в кабинете начнётся летучка, а Яна будет писать заявление. И тогда Люда поинтересуется: чего это писатель орал - за дверью было слыхать?

И выяснится, что этот Юрий Широков - настоящий писатель, что они дружат с Ханом ещё с ИФЛИ - был в Москве такой институт. Часто ездят вместе на Оку на рыбалку на широковской "Победе", и вообще он известный, Широков, - Люда сама что-то читала, что-то про войну.

Короче, "Капитан Гвоздев услышал взрыв".

Никогда прежде Яна не встречала настоящих писателей, и уже иными глазами увидит сцену в кабинете.

- Потому что талант у тебя! Та-лант!..

То, что казалось нелепой эксцентричной выходкой в устах какого-то там чудака-толстяка, теперь прозвучит божественным благословением.

Та-лант...

Сидя на ручке Людкиного кресла, под стрёкот её машинки и перебранки за дверьми кабинета, Яна будет вслушиваться в таинственную музыку этого слова. Оно будет мерцать на пухлой широковской ладошке маняще и враждебно, как фантастический лунный камень, и её рука, уже готовая схватить его, как и все прочие чудеса, подаренные той жизнью, замрёт в нерешительности.

Талант. Это совсем не то, что пробежать быстрей всех, получить приз за лучшую стенгазету или даже сразу после школы устроиться на работу в районное "Пламя". Что с ним делать? Что он ей сулит? Почему, например, она не может рассказать о нём Люде и ребятам тек же эапросто, как об устройстве на работу?

Смыслом, счастьем той её жизни было жить, как все. Быть первой среди равных. Талантливый - не такой, как все. Он - другой.

Ей станет не по себе. Под стук машинки она с тревогой будет отыскивать в себе симптомы таланта, будто узнав вдруг, что больна какой-то редкой неведомой болезнью.

Припомнятся долгие зимние ночи, когда Яна-сова сочиняла в темноте продолжение недочитанных сказок. И как затем стала сочинять свои истории, длинные и короткие. И как явилась потребность в слушателях, и толпа ребятни вокруг, и все эти короли, принцессы, ведьмы...

И попавший в Великое Собачье царство щенок Кузя, и приключения воздушного змея.

И "Капитан Гвоздев услышал взрыв". Тоненькая верёвочка-строчка над пугающей бездонной белизной бумажного листа. Белая пропасть и пустота.

И что даже в этой новой стремительной жизни, заполненной доотказа самыми разнообразными делами, мечтами и задачами, всё новые истории-загадки не давали спать по ночам Яне-сове, - требуя продолжения, воплощения и осуществления.

И запомнившиеся ей почему-либо люди тоже продолжали жить в памяти своей самостоятельной жизнью. Допекали, терзали, просились на волю.

Но никаких слушателей, никаких записей. Нет времени. Яна выполняет свой долг - служит народу, Родине, Правде, а, значит, и Богу. Она дала клятву, её совесть спокойна. Вокруг много недостатков, но мы - советские люди, хозяева, и должны сами всё исправлять и строить новую жизнь. Как велит сердце. А сердце Яны и вправду велело, горело и пело.

Информации, заметки, фельетоны, репортажи. Конкретные люди, конкретные события. Писала и школьные сочинения на заданную тему. "Онегин - лишний человек", "Катерина - луч света в тёмном царстве".

Все умеют так писать, может, чуть похуже. Яну хвалят за хороший язык, за оперативность, лаконичность, за правильный взгляд на мир. За чувство юмора. Пишется ей легко и весело.

"Капитан Гвоздев услышал взрыв".

Беспомощное барахтанье на ниточке-фразе над пропастью чистого листа.

Гвоздёва Яна уничтожила, но эти, другие, оказались похитрее. И парень, измеряющий своим ростом комнату, и мальчишки с аквариумом, что уставились друг на друга сквозь волшебную призму подводного мира, и кошка-новосёл, и другие обитатели этого ещё не сданного в эксплуатацию дома, вычеркнутые по этой причине Ханом, сама невычеркнутая Валя - только Яна знает, откуда они.

Коварные джинны, выпущенные на волю. Как они рвались на бумагу, а когда Яна, наконец, сдалась, в какой сизифов труд превратили прежде безмятежную райскую лёгкость её порхающего над бумагой перышка!

Когда-то бесплотные тени, такие изящные, невесомые, они превратились на бумаге в неуклюжие мёртвые глыбы. И требовали плоти и крови. Требовали воскрешения.

В муках билась она, оживляя их, два дня. Вздрагивали в агонии скомканные, умирающие на полу листы. Истерзанные, исчирканные. Когда ей показалось, что ненавистные жильцы дома, наконец-то, задышали, она их уже люто ненавидела.

А Хан умертвил их одним красным росчерком. Надолго ли?

Талант... В этом слове было одиночество, которому не оставалось места в стремительном водовороте той её жизни. Изнурительные сражения один на один с вырвавшимися на волю джиннами.

В четыре прыжка Яна слетает по узкой редакционной лестнице с липкими захватанными перилами, и вот она уже на .улице, непонятно почему носящей имя Менделеева. Улица её короткой юности. Началась юность сегодня, много лет назад, кончится через десять месяцев, как в песенке "На том же месте, в тот же час". Только Яна ещё ничего об этом не знает. Повторение пройденного. Она вновь и вновь проигрывает "тех Ян", она должна их играть. Это что - ад? Рай? Чистилище, в которое она не верит? Меняется время, место, декорация, меняются Иоанны. Но каждая - всё же "Я", и каждая - повторение. Она должна повторять их, себя и повторяться. Повторяться...

С необычайной точностью и достоверностью она играет их - свои поступки, чувства, мысли. Наверное, не было в мире гениальней актрисы.

Или бездарней? Настоящие актрисы вкладывают в каждую роль свою индивидуальность. Она же может лишь присутствовать. Никакой свободы воли. Актриса-зритель. Забавный симбиоз.

Яне неполных восемнадцать. Двухэтажное строение с грязнозелёными, в подтёках и трещинах, стенами кажется райским чертогом. Хочется заорать на весь мир: "Я, Иоанна Синегина, буду работать в "Пламени"!" Щербатая дорожка ковром - самолётом несёт её мимо вывески "Продмаг", мимо вывески "Промтовары", мелькают домики в зелёной дымке едва проклюнувшихся листьев, полыхают гераньки в окнах.

- Когда из своей Гаваны отплыл я вда-аль...

Популярная тогда песенка.Серенькое непогожее небо с клочками несущихся вместе с ней туч.Туда, где скатываются к полю последние домишки, где свободно гуляет ветер по свежевскопанным огородам, по ещё мутному от талых вод пруду с чёрным силуэтом ивы и прочерченной вдали кромкой леса.

Навстречу плывёт барышня - Люська под руку со Славкой Киселёвым с Полевой, у которого отец работает в ресторане "Метрополь". Ветер смерчем взмывает над Славкиным лбом набриолиненный чуб, похрустывает курточка из искусственной кожи, поскрипывают мокасины на толстенной микропорке. Брюки дудочкой. Славка Киселёв - стиляга. Он танцует "стилем", и все шмотки у него "стильные". Потом стиляг заменят хиппи и у них будет всё "хипповое". Потом - "прикольное" и "крутое".

Люська невероятно намазана и невероятно красива. Она в прозрачном плаще в горошек, тонко перехваченном в талии, и в белых чешских ботиках. В продмаге за ними драка была. Вокруг головы - огненно-рыжий нимб волос.

Люська для Яны - стиляга, Яна для Люськи - идейная. Шесть лет, обмениваясь небрежным кивком, проходили каждая своей дорогой.

Но сегодня...

Узкая асфальтовая тропинка несёт их навстречу друг другу. - Приветик, - говорит Люська, - Как жизнь?

- А меня в "Пламя" берут, - не выдерживает Яна, - в штат.

- Поздравляю, - рассеянно кивает Люська, кося ласковым своим кошачьим взглядом на Славку. Хлопья туши трепещут на ресницах. - А мы - в кино. На "Мост Ватерлоо".

- Эй, корреспондент, я с тобой дружу, - заигрывает Славка, но Люська ревниво тащит его прочь.

- Пока, мы опаздываем.

Яна летит дальше. По шаткому дощатому тротуару, мимо ещё голой клумбы с сухими стеблями прошлогодних астр, мимо скамьи под берёзами с судачащими женщинами, мимо играющей в расшибалочку ребятни.

Когда они вернулись из эвакуации, эти женщины были в её нынешнем возрасте. А их играющие в расшибалочку дети - как тогда Яна.

Коричневая дверь с ромбами, Дремучие двери... Иоанна замедляет шаги, пытается сопротивляться, но дверь неотвратимо притягивает, засасывает, как в чёрную дыру, за которой - погибель, тьма

вечная.

- Лезь по чердачной лестнице, - слышит она неведомо откуда ангельский голосок АХа и, цепляясь за его золотой лучик-канат, преодолевая гибельное чёрное тяготение, добирается до торца дома, где ведёт на чердак ржавая пожарная лестница. Взбирается по ней, дрожа и задыхаясь, отбиваясь от липнущих к телу хлопьев ледяной тьмы...

Наконец, ей удаётся, подтянувшись, добраться до площадки, но тут из чердачной дверцы просовывается ручища с зелёным, бутылочного стекла, перстнем, хватает за шиворот и свирепая физиономия вернувшейся с вязального кружка контролёрши Клавы нависает над ней, как гильотина.

- Я тебе покажу кино на протырочку!

Яна болтается в ее ручище, как котёнок за шкирку. Вокруг - лишь призрачная рассветная мгла Преддверия и шаткая чердачная площадка.

Но вдруг на вбитом в вечность гвозде проступила перед ними фотография отрока с гладко зачёсанными на косой пробор волосами, детским полуоткрытым ртом и по контрасту пронзительно-жёстким взглядом куда-то мимо, вдаль, в одному ему видимую цель.

Охнув, тётя Клава мгновенно вытянулась стрункой, отпустив Яну, и восторженно гаркнула, как на параде:

- Здравия желаю, товарищ Сталин!..

Не дождавшись ответа, щёлкнула ботами "прощай молодость":

- Служу Советскому Союзу!

И ретировалась за чердачной дверцей.

Только вечность и шаткая чердачная площадка.

Отрок неотрывно смотрел на Яну или сквозь Яну и молчал.

- Что ты хочешь сказать? - прошептала Иоанна, обращаясь к Сосо, а не к вождю всех времён и народов. - Быстрей, никто не узнает...

Тишина. Всем своим существом ощутила она всю трагичность этого бессильного молчания, запечатанного сургучом вечности. Или "экзистенционального времени", как сказал бы АХ.

Он, этот АХ, в белой панамке и тёмных очках, поманил её из чердачной дверцы, и она оказалась в просмотровом зале перед сшитым из простыней экраном. Только не в проходе меж креслами, куда она бы уже и не поместилась, а в самом кресле. Даже АГ с холодной вежливостью ей кивнул.

- Не бойся, он у меня в долгу, - шепнул АХ, - я ему "кодак" дал - у них в ведомстве перерасход пленки с этой перестройкой - один компромат идет. Вся вечность "делами" забита...

- Только пусть соблюдает регламент, - проворчал АГ, - чтоб никакого дестабилизирующего давления на следствие...

- Это он про крестное знамение, - пояснил АХ. - Боится, как огня.

И снова трещит проектор, крутится документальное кино из жизни Иосифа.

- Свидетельствует немецкий писатель Эмиль Людвиг. Он приводит слова Иосифа: "Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения".

"Джугашвили, оказалось, имеет абонементный лист из "Дешёвой библиотеки", книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него соч. В. Гюго "Труженики моря", где нашёл и названный лист"./Пом. инсп. С. Мураховский. Инспектор семинарии Иеромонах Гермоген/.

"Наказать продолжительным карцером - мною был уже предупреждён по поводу посторонней книги - "93г"В.Гюго".

Характеристика одного из героев "Девяносто Третьего года" В. Гюго - бывшего священника Симурдэна, ушедшего в революцию:

"Он был праведник и сам считал себя непогрешимым. Никто ни разу не видел, чтобы взор его увлажнили слезы. Вершина добродетели, недоступная и леденящая. Он был справедлив и страшен в своей справедливости. Для священника в революции нет середины. Превратности революции могут привлечь к себе священника лишь из самых низких либо из самых высоких побуждений: он или гнусен или велик. Симурдэн был велик, но это величие замкнулось в себе, ютилось в недосягаемых кручах, в негостеприимно мертвенных сферах: величие, окруженное безднами. Иные горные вершины бывают так зловеще чисты."

Из приветственной статьи Иосифа, посвященной вождю немецкой социал-демократии Бебелю:

" Кто не знает Бебеля, маститого вождя германских рабочих, когда-то "простого" токаря, а теперь знаменитого политического деятеля, перед критикой которого , как перед ударами молота, не раз отступали "коронованные особы", патентованные учёные, слову которого, как слову пророка, внимает многомиллионный пролетариат Германии?"

Стp. 180

- Прежде чем двигаться дальше, напомню, что защита будет отстаивать одну основную мысль, заявил АХ, - Создание Иосифом АНТИВАМПИРИИ. Для нас важен Иосиф не как марксист, большевик, русский националист или государственник. То есть это, конечно, существенно, но не как самоцель, что было бы идолопоклонством, а как средство построить Антивампирию. Угодное Небу государство, которое бы помогало Замыслу. Напомню, что по ЗАМЫСЛУ ТВОРЦА:

1.Человечество - единый организм, в котором в процессе истории зреет Богочеловечество, Новый Адам, как прекрасная бабочка в коконе, призванная к жизни в Царстве.

2.Каждый орган человечества /нация/ или отдельная клетка /личность/ имеет свой собственный Замысел, Предназначение, и в определённое время в определённом месте вызывается Творцом из небытия, чтобы осуществить эту Сверхзадачу. Начинающуюся на земле и, в случае успеха, продолжающуюся в Царствии. Потому и сказано: "Царствие Божие внутри нас".

3.Чтобы осуществить личную и соборную богочелове ческую Сверхзадачу, каждый должен получать необходимо -достаточное ото всех и Целого и, в свою очередь, беззаветно и самоотверженно служить Целому. Результат - возрастание и здоровье Целого - закон любого живого организма.

Чтобы сразу отмести ставшие уже банальными обвинения в "муравейнике" поясняю, что для муравья благо муравейника - самоцель, замкнутая на конечном земном существовании. Хорошо муравейнику - хорошо муравью. Кстати, мы даже принцип муравейника нарушаем!

Для человека, созданного "по Образу и Подобию", успешное функционирование Целого на земле - лишь средство осуществить Замысел, лежащий за пределами земного бытия. Результат - умножение "жатвы Господней". В личном плане - стать всхожим зерном, а не сорняком, обреченным на сожжение.

Человечество в результате грехопадения заражено самостью - отпадением от Бога, самоутверждением за счет Целого и других. Назовём эту эгоистическую самость ВАМПИРИЗМОМ - стремлением отдельных клеток или органов богочеловеческого Целого получать излишки за счет жизнеобеспечения других. Результат - всеобщая вражда, раздрай, зависть, конкуренция. То есть глобальное нарушение Замысла и заболевание организма.

Само это заболевание входит в Замысел, дающий каждому свободу определиться- будешь ли ты пригоден занять предназначенное тебе Творцом место в едином, спаянном любовью Доме Отца, выздоровеешь ли за свою земную жизнь или так и останешься вампиром в душе и Царствие отторгнет тебя как отмершую ткань? Каждый сам волен избрать свою судьбу в вечности, но задача избравших Небо - противостоять "лежащему во зле" миру. Мы - воины, сеятели, призванные умножить "жатву Господню".

ВАМПИРИЯ - больной организм, где одни клетки и органы лопаются от жира в то время как другие страдают от голода, где разрастаются раковые опухоли, где пожираются тела и души детей Божиих, "купленных дорогой ценой". Где лишь "жёсткая терапия" - стихийные бедствия, катастрофы и революции - очищает время от времени, омывает кровью /в том числе, и невинной/ смертельно больное человечество, помогая страданиями и катарсисом отсрочить неизбежный крах.

- Я утверждаю, что Иосиф всю жизнь строил АНТИВАМПИРИЮ - царство, где жирным и хищным не будет житья.

- То есть уравниловку? - фыркнул АГ.

- Опять подмена. Никакой уравниловки, ибо композитору нужен рояль, плотнику - топор, а учёному - лаборатория и поездки на симпозиумы. Голова не равна рукам или печени, но нигде в Законе не сказано, что Голова должна жить за их

счёт, тем более, если она плохо работает. Данные Небом таланты как дары на осуществление Замысла, включая и социальное положение, являются лишь средствами служить Замыслу, но отнюдь не мешать это делать другим, или, хуже того, пожирать этих "других". Их время, таланты, здоровье, жизнь и душу. Отнимать у Бога детей Его - что может быть ужаснее?

Добавлю, что Иосиф был далеко не одинок в своей ненависти к Вампирии. Множество примеров уже приводил, хочется приобщить к Делу ещё и такое:

"Не ужасно ли, и не обидно ли было думать, что Моисей восседал на Синае, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Гранин и бился под Арабеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной комичной своей одежде благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы человечеству, чтобы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навек".

Свидетель Константин Леонтьев ещё не напомнил о главном - распятии Христа!

Свидетель Лев Толстой:

"Каким образом случилось, что большинство образованных людей нашего времени, не работая, спокойно поглощает труды других людей, необходимые для жизни, и считает такую жизнь самою естественною и разумною?..

Мы живём так, как будто нет никакой связи между умирающей прачкой, 14-летней проституткой, измученными деланьем папирос женщинами, напряженной, непосильной, без достаточной пищи работой старух и детей вокруг нас; мы

живём - наслаждаемся, роскошествуем, как будто нет связи между этим и нашей жизнью; мы не хотим видеть того, что не будь нашей праздной, роскошной и развратной жизни, не будет и этого непосильного труда, а не будь непосильного труда, не будет нашей жизни... Нам кажется, что страдания сами по себе, а наша жизнь сама по себе, и что мы, живя, как мы живём, невинны и чисты, как голуби."

Церковь отлучила Толстого не за его социальную проповедь. Но и на поставленные свидетелем вопросы не отвечала - разве что "Спасайся сам"... Но Иосиф, как мы помним, был "Кобой", непримиримым защитником слабых там, где никто иной не мог их защитить. "Спасайся сам" - не для него.

Да и библейские пророки предвещали, что гнев Божий сойдёт именно на верха: Дом царя, потом самый близкий к нему дом людей, облечённый славой и честью, а третий вслед за ними, более получающий от Бога преимуществ, дом божественных священнослужителей. Обличаются прежде всего "князья" - лица, обладающие административной или судебной властью, государственные сановники, вельможи, злоупотребляющие своим положением.

Бл. Иероним: "Будем читать рассказы Иосифа /Флавия/, и там найдём описание того, что даже из помойных ям, пещер, звериных берлог и могильных углублений извлекали князей, царей и людей знатных и жрецов, которые под влиянием страха смерти скрывались в этих местах."

Слова пророка: "и накажу тех, которые сидят на дрожжах своих и говорят в сердце своём: "Не делает Господь ни добра, ни зла" и обратятся богатства их в добычу и домы их - в запустение." /Соф.1, 12/ блаж. Феодорит толкует, что здесь Бог осуждает тех, кто: "утвержда ет, что Бог всяческих не благотворит и не наказываетет" /что всё случайно/.

И по блаж. Иерониму, посещены будут гневом Божиим: "те, которые, отстраняя промысел, говорили, что

Бог не есть виновник ни добра людям добрым, ни зла - злым, а всё управляется волей счастия и косится неопределённой случайностью" . Такие мысли и убеждения граничили с неверием, были практическим отрицанием бытия Божия.

То есть Иосиф, уходя в революцию видел себя бичом Божиим:

"и бич в руке его - Моё негодование! /Ис. 10, 5/

Свидетель С.Франк:

"Русское религиозное сознание постепенно уходило от жизни и из жизни, училось и учило терпеть и страдать, а не бороться и творить жизнь; все лучшие силы русского духа стали уходить на страдание и страдательность, на пассивность и бездейственную мечтательность. Русский религиозный дух уже давно перестал укреплять народ в его будничной трудовой жизни, пропитывать нравственными силами земные экономические и правовые его отношения. И потому здоровый в основе реалистический инстинкт народа оторвался от духовного корня жизни и стал находить удовлетворение в неверии, в чисто отрицательной освобождённости, т.е. в разнузданности мысли и чувства".

Свидетель Александр Блок:

"Я слишком образован, чтобы не понимать, что так дальше продолжаться не может и что буржуазия будет уничтожена. Но если осуществится социализм, нам останется только умереть; пока мы не имеем понятия о деньгах, мы все обеспечены и совершенно не приспособлены к тому, чтобы добывать что-нибудь трудолюбием. Все мы - наркоманы, опиисты; женщины наши - нимфоманки. Нас - меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди молодёжи: мы высмеиваем тех, кто интересуется социализмом, работой, революцией. Мы живём только стихами... Ведь мы - пустые, совершенно пустые".

"Горе тем, кто думает найти в революции исполнение

только своих мечтаний, как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несёт новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своём водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но это её частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издаёт поток. Гул этот всё равно всегда о великом".

"Гул этот всё равно всегда о великом"...

Вот какую революцию ушёл делать юный Иосиф. По велению своего Бога.

Краткая биографическая справка:

1895 -1898 годы - участие в марксистских кружках, а затем и руководство ими.

1900 - маёвки и руководство забастовками в Тифлисе.

1901г. - обыск в физической обсерватории, где он работал, и переход на нелегальное положение.

Руководство первомайской демонстрацией, выход первого номера нелегальной газеты "Брдзола" с его программной статьёй, избран в состав 1 Тифлисского комитета РСДРП и направлен в Батум для революционной работы. Под видом встречи Нового Года - нелегальная конференция социал-демократических кружков.

1902г. - организация в Батуми нелегальной типографии. Листовки, прокламации, руководство манифестациями и политическими демонстрациями. Арест.

1903г. Создан Кавказский Союз РСДРП, в состав которого заочно избран находящийся в тюрьме Иосиф. Направлен по этапу в Восточную Сибирь.

1904г. - побег из ссылки. Руководит Кавказским комитетом РСДРП, пишет программный документ "Кредо", создаёт в Баку большевистский Комитет и распускает меньшевистский. Борьба против меньшевиков, анархистов и федералистов, пишет программные письма большевикам-гру зинам за границей, руководит cтачкой бакинских рабочих.

1905г. Брошюра "Коротко о партийных разногласиях", выступления против анархистов и эсеров, листовки в связи с Октябрьской Всероссийской стачкой, руководство 4-й большевистской конференцией Кавказского Союза РСДРП, участие в работе 1 Всероссийской конференции большевиков в Таммерфорсе, знакомство с Лениным.

1906 г. Избран делегатом 4 съезда РСДРП в Стокгольме, руководит газетой "Новая жизнь" /серия статей "Анархизм или социализм?"/, руководство работой Тифлисских профсоюзов, выпускает газету "Новое время" со статьёй "Классовая борьба", газету "Светоч". Пишет предисловие к брошюре Каутского. Статья "Избирательная борьба в Петербурге и меньшевики". Выпускает газету "Время", участвует в работе 5 Лондонского съезда РСДРП.

- Ты забыл про личную жизнь...

Одноклассник по семинарии обвенчал тайно Като и Иосифа в церкви св. Давида.

- Почему тайно?

- Иосиф всё ещё был на нелегальном положении.

Свидетель Иремашвили: "Это истинно грузинская женщина... всей душой заботилась о судьбе своего мужа. Проводя неисчислимые ночи в горячих молитвах, ждала своего Сосо, когда он участвовал в тайных собраниях. Она молилась о том, чтобы Коба отвернулся от своих богопротивных идей ради мирной семейной жизни в труде и довольстве".

- Он что, при этом присутствовал, этот твой свидетель? - фыркнул АГ, - Не верю, как говорил Станиславский.

- Политический противник Иосифа. И ещё один противник, Лев Троцкий, свидетельствует:

" Не без изумления мы узнаём из этих строк, что у Кобы, который сам уже в 13 лет отвернулся от религии, была наивно и глубоко верующая жена... Он удовлетворялся покорной и преданной женщиной. По взглядам он был марксистом; по чувствам и духовным потребностям - сыном осетина Бесо из Диди-Лило."

Жена Иосифа умерла от тифа в 1907 году, оставив ему маленького сына. Бывший друг Иремашвили пришёл выразить свои соболезнования:

"Он был очень опечален и встретил меня как некогда, по-дружески. Бледное лицо отражало душевное страдание, которое причинила смерть верной жизненной подруги этому столь чёрствому человеку. Его душевное потрясение... должно было быть очень сильным и длительным, так как он не способен был более скрывать его перед людьми".

"Умершую похоронили по всем правилам православно го ритуала. На этом настаивали родственники жены, и Коба не сопротивлялся".

"Цель своей жизни он видел в низвержении сильных мира сего. Ненависть к ним была неизмеримо активнее в его душе, чем симпатия к угнетённым. Тюрьма, ссылка, жертвы, лишения не страшили его. Он умел смотреть опасности в глаза."/Лев Троцкий/

"Год революции открылся расстрелом петербургских рабочих, шедших с петицией к царю. Написанное Кобой воззвание по поводу событий 9 января увенчивается призывом: "Протянем друг другу руки и сплотимся вокруг партийных комитетов. Мы не должны забывать ни на минуту, что только партийные комитеты могут достойным образом руководить нами, только они осветят нам путь в обетованную землю..." /Лев Троцкий/

* * *

Свет погас. Яна бежит к себе на второй этаж, барабанит в дверь. Мама только что вернулась с работы и, не успев переодеться, побыстрей готовит ужин. В правой руке у неё - нож, в левой - картофелина.

Мама уже прогнала отчима и не ждёт больше с войны или из Австралии Аркадия Синегина, и никаких аспирантур и диссертаций - теперь все её мечты, страсти и надежды свя

заны с дочерью Аркадия Синегина. Умницей, общественни цей, гордостью школы.

Она видит по лицу Яны - что-то случилось, спешит за ней в комнату, постукивая шлёпанцами, заискивающе ловит её взгляд. Сорокалетняя мама, уже слегка расплывшаяся, с резкой морщиной на щеке и лёгкими, едва прочерченными - на лбу и переносице, но по-прежнему с голодно-лихорадоч ным блеском глаз. Сейчас, сейчас свершится чудо, которого она ждала всю жизнь. Да говори же, Яна!

- Меня берут в "Пламя". В штат!

Мама всплескивает руками, и они, горячие, сильные, смыкаются у Яны за спиной. В одной - нож, в другой - недочищенная картофелина.

И тогда... Яна вдруг понимает, что ей это можно сказать. Только ей.

- Знаешь такого Юрия Широкова? Писателя?

- Ну? - вся напрягается мама.

- Он сказал, что у меня талант.

Она отталкивает Яну, идёт к столу. Выпускает, наконец, из пальцев нож и картофелину, медленно вытирает о фартук руки. А когда оборачивается, Яна впервые видит в её глазах покой. Это - покой свершения. Отплодоносивший, готовый к зиме сад.

Свершилось, - говорят её глаза, - Я верила. Я всегда знала.

* * *

Сентябрь пятьдесят пятого. Моховая 8, университетс кий дворик. К обеду должны вывесить списки принятых на журналистику заочников. У Яны как раз проходной балл - четыре пятёрки и тройка по географии. Озверелый географ валил всех девчонок, спрашивал, сколько шлюзов на Беломорканале, и, тыкая указкой в немую карту интересовался, что там такое.

- Географическая точка, - ответила Яна.

- Какая именно?

- Имеющая большое географическое значение, - ей уже нечего было терять.

- Тройка исключительно за остроумие, - хмыкнул географ. - Будущий журналист должен знать свою страну.

А теперь вот психуй, потому что прошёл слух, что часть отсеянных "блатных" очников претендуют на их места, а пострадают, конечно, в первую очередь девчонки.

Яна томится на скамье под мягким осенним солнышком, томится, что её отсеют, а это будет невиданный позор, томится от голода, потому что болтается здесь в ожидании уже несколько часов. И ещё томится просто от безделья, потому что в той её насыщенной, рассчитанной по минутам жизни не было места праздности.

Справа девчонки с филфака пока еще тайком дымя сигаретами, повторяют французские глаголы. Слева на соседней скамье - ребята из первого МЕДа зубрят анатомию - у них здесь рядом бывают занятия. Все при деле. Ох, до чего тошно!

Румяный крепыш в белом халате и шапочке орёт громче всех, поглядывает в её сторону, будто на ней изучает все эти кости с мудрёными латинскими названиями.

Нет, надо всё же поесть!

Студенческая столовая. Рубленый шницель с пюре, винегрет, стакан чая и румяный пончик с повидлом - царский обед за сорок пять копеек. Ох, этот аппетит молодости! Она, как вожделенные лакомства, проглатывает и шницель - смесь рубленых жил с мочёным хлебом, и пересоленный винегрет, и пончик - пончик действительно вкусный, корочка хрустит на зубах. Хотела взять три штуки, но достался последний.

- Разрешите?

Этот медик. Друзья сидят неподалёку, посмеиваются, подмигивают. Сейчас начнёт подкатываться. Но он смотрит

так невинно и поднос весит с тонну. Одних пончиков полная тарелка. А ведь в очереди стоял сзади неё!

- Из другого зала, - он перехватывает её взгляд. - Туда только привезли, горячие. Угощайтесь. Я видел, вам не досталось.

Противостоять соблазну нет сил. Яна хватает сразу два. Медик быстро расставляет тарелки - сильные тяжёлые руки и ловкость фокусника.

- Спасибо.

Корочка хрустит на зубах, горячее повидло обжигает язык.

- Роман - он протягивает руку.

- Иоанна, - отвечает она с набитым ртом.

- Ого! Это что, в честь Грозного?

- Не, Орлеанской девы.

- Значит, Жанна, - он пожимает её липкие сладкие пальцы, будто они из китайского фарфора.

Через пять минут он выуживает у неё всю биографию вплоть до волнений по поводу злополучного списка.

- Тебя примут! - заявляет он, фанатично сверкая глазами. - Только пока не вывесят списки, ты не должна от меня отходить. Я передам тебе своё везенье. Я везучий.

Одним глотком проглотив стакан компота, он тащит её за собой.

- Вот, знакомьтесь, это Жанна. В честь той самой, в доспехах. Она пойдёт с нами на лекцию.

- Так сейчас же анатомичка! Роман хватается за голову.

- Мне туда нельзя?

- Трупы там, - жуя на ходу яблоко, бросает один из медиков, - бывшие люди.

В анатомичку она всё же за ними увяжется. Вобьет в голову, что Роман действительно послан ей провидением и отходить от него эти два часа нельзя. А непредвиденное пре

пятствие - страшная анатомичка, ещё больше укрепит это суеверие, явится чем-то вроде обязательного жестокого испытания на пути к заветной высокой цели.

Может потому, что она внутренне подготовилась к ужасному. Единственное, чего она не сможет перенести, - это тошнотворный запах. Облаченная, как все, в белый халат и шапочку, она будет стоять у стены, прижав к носу облитый одеколоном платок, и смотреть, как Роман, уже забыв о ней, деловито орудует над "этим".

- Тело, - убеждала она себя, - просто оболочка, шкура. А душа бессмертна, она не здесь. Это не люди. Куклы, экспонаты, учебные пособия...

Наверное, всё бы так и сошло благополучно, если б не вошёл вдруг в анатомичку смурной дядька и, коршуном оглядев всех, принюхался и шагнул к Яне.

- Это что ещё за парфюмерия? Позорище - будущий врач! Как же больных будем лечить? Перитониты, гнойные язвы, гангрены? Тоже с платочком, а? Из какой группы?

- Из нашей, - сказал Роман, - она у нас слабонервная.

- Слабонервным в медицине делать нечего, - сказал Смурной, - пошли, поможешь.

Роман с ребятами так и замерли. Яна знала, что им влетит, если откроется, что в анатомичке посторонние, и пошла. И потом совсем не боялась, когда, как во сне, спустилась вслед за Смурным в ледяной подвал, когда тащила с ним вместе на носилках голую замороженную куклу с чернильным номером на ноге, убеждая себя, что это так, в самом деле кукла, пособие, муляж, когда поймала уже в анатомичке отчаянный Романов взгляд и даже подмигнула: Вот, мол, какая я лихая! Когда кукла с деревянным стуком перевернулась с носилок на свободный стол и Смурной, ущипнув её за бедро, сказал: "Вот и все дела". И вышел.

Иоанна стояла и удивлялась, что совсем, совсем ничего не чувствует.

Желтовосковая рука торчала как бы в приветствии. На ней было вытатуировано: "Сочи, 1951".

Видимо, это "Сочи" её и доконало. Она начала хохотать и хохотала до тех пор, пока Роман не вытащил её в коридор и не начал трясти за плечи, а потом, когда не помогло, отвесил несколько профессиональных пощёчин и сообщил, что до института работал на скорой и знает, как утихомиривать истерику.

Оплеухи, действительно, подействовали. Яна перестала хохотать и разревелась. Он вытирал ей нос злополучным платком и извинялся, что так получилось. Потом они побежали смотреть списки, и Яна с восторгом и визгом повисла у него на шее, потому что прошла. И сказала, что "прошла через трупы"...

Начинённая, как праздничный пирог новостью о своём поступлении, она едет домой на электричке. В зиму пятьдесят пятого.

Ещё предстоит, много лет тому назад, чудесная осень. Почти в каждом номере "Пламени" - материалы Синегиной. То лирически-тёплые, то хлёсткие, "гневно-непримири мые", как записали ей в характеристику. Хан не мог нарадоваться на новую сотрудницу, хоть и сражался по-прежнему с её "джиннами", разил их беспощадно своими красными молниями.

- Пойми, у нас газета! Верность идее, точность, лаконичность, принципиальность - вот наше оружие. А все эти красоты - шелуха. Ты пока жизнь изучай, газета - лучшая школа. А талант не пропадёт, придёт время - будешь и в журнал Широкову писать.

Яна не протестует. А джинны? Черканные-перечеркан ные, выдранные, вырезанные, затертые ластиком, выброшенные в корзину, они будут возвращаться к Яне как ни в чём не бывало, и будут допекать, пока в один прекрасный вечер, отложив очередной репортаж, она не сдастся.

В муках оживлять их, как рабочий сцены, таскать и переставлять с места на место декорации, освобождая для них подходящее жизненное пространство, зажигать то солнце, то луну и звёзды, создавать, творить для них то снег, то дождь, то море, то горы... 3накомить друг с другом, мирить и ссорить и - самое мучительное - учить говорить по-человечески.

Страдать от их уродства, несовершенства и в то же время исступлённо любить. Быть беременной ими, рожать и потом любить, как мать золотушное хилое своё дитя.

Она стыдится этой своей страсти, скрывает её даже от матери, которая неслышной тенью скользит по комнате, стараясь не дышать, подкладывает в печь поленья, подсовывает дочери то тарелку оладушков, то чай с лимоном и, сама став совой, тоже не спит ночами, с тревогой и обожанием наблюдая со своего диванчика за творческими муками дочери Аркадия Синегина.

В книжном ящике отцовского письменного стола - единственном, запирающемся на ключ, будет расти стопка исписанных листков. Зарисовки, коротенькие рассказы и "нечто" без названия, конца и начала - просто сценки, портреты, диалоги. Здесь живут её джинны. Человек, профессия которого - рисовать страшные плакаты типа "Не ходи по путям!" и "Не прыгай с платформы!", "Сэкономишь минуту - потеряешь жизнь!". Мальчик, которому не ладящие меж собой взрослые рассказывают про свои обиды, и каждый прав. Начальница, которая любит плавать, но не ходит в бассейн, ибо раздеваться перед сотрудницами ей мешает субординация. Муж, от которого ушла "жена с собакой". И ещё много других, вычеркнутых Ханом и вновь воскрешенных ею в свободное от работы время.

Не смерть вождя, не развенчание его, а предательство и двуличие сатрапов, поносящих своего мёртвого бога, оставили след в её душе. Её дело - служить Истине, не правде, а

Истине - она уже понимала разницу, ибо правда жестока, низка, некрасива и бескрыла. А Истина указывает путь, даёт крылья, это - свет, который необходим людям, это - путь и надежда. Надо "сеять разумное, доброе, вечное", пропалывать, ухаживать за всходами, удобрять и поливать - вот её долг перед людьми, Родиной и Небом.

И перед сном она по-прежнему будет молиться Богу о живых и мёртвых - Аркадии и Иосифе.

* * *

- Там к тебе то ли Эдик, то ли Гарик, - говорит Хан, - Павлин Павлиныч.

"Павлин" у него - синоним стиляги, Павлин Павлиныч - превосходная степень. Месяц назад трое "Павлинов" нахулиганили в кинотеатре - опять, наверное, из-за этого фельетона... Били морду - не били морду...

- Да пошлите вы их, Андрей Романович...

- Между прочим, "они" оказались режиссером из Москвы и прокурили весь кабинет какой-то дрянью. Иди, иди.

Яна идёт вслед за Ханом к его кабинету. Сейчас она увидит Дениса... Внезапно свет меркнет.

ПРЕДДВЕРИЕ

"Нет единой и неделимой России... Перед нами открылась величественная картина борьбы между двумя Россиями, Россией буржуазной и Россией пролетарской. На арену борьбы выступили две большие армии: армия пролетариев и армия буржуа, и борьба между этими двумя армиями охватила всю нашу общественную жизнь." -Из статьи Иосифа.

" Либо буржуазия с её капитализмом, либо пролетари ат с его социализмом." /"Анархизм или социализм?"/

"Теперь нас интересует то, как из отдельных идей вырабатывается система идей /теория социализма/, как от

дельные идеи и идейки связываются в одну стройную систему - теорию социализма, и кем вырабатываются и связываются. Масса даёт своим руководителям программу и обоснование программы или руководители - массе?" /из письма Иосифа/.

Биографическая справка:

1907 г. Издание газет "Бакинский пролетарий" и "Гудок", борьба на их страницах с меньшевиками и эсэрами, Кампания по выборам в 4 Госдуму. Избран членом Бакинского Комитета РСДРП.

1908 г. - арест. В тюрьме - статьи, руководство вышеназванными газетами. Ссылка в Вологодскую губернию на два года. Сольвычегодск. Едва не умер от тифа. Побег.

Продолжает революционную работу в Баку и Тифлисе, созыв Тифлисской партконференции. Издание газеты "Тифлисский пролетарий". Пишет "Письма с Кавказа".

"...пролетарская партия - это не философская школа и не религиозная секта, а партия борьбы, которая руководит борющимся пролетариатом".

"Боевая группа руководителей должна быть по количеству своих членов гораздо меньше класса пролетариев, по своей сознательности и опыту стоять выше его и представлять собой сплочённую организацию". / "Класс пролетариев и партия пролетариев"/

"До сегодняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью, которая готова принять всех сочувствующих. Но после того, как наша партия превратилась в централизованную организацию, она сбросила с себя патриархальный облик и полностью уподобилась крепости, двери которой открываются лишь для достойных".

Ещё в одном месте Иосиф говорит, что членство в партии - "святая святых", - комментировал АХ, - в другом - назвал её "своего рода орденом меченосцев внутри государства Советского".

1910г. - уполномоченный ЦК Партии /агент ЦК/. Резолюция о переносе центра руководства партийной работой в Россию. Арест, выслан по этапу в Сольвычегодск. Письмо в ЦК "Из Сольвычегодской ссылки".

"Закованная в цепях лежала страна у ног её поработителей. Ленские выстрелы разбили лёд молчания, и - тронулась река народного движения. Тронулась!.. Всё, что было злого и пагубного в современном режиме, всё, чем болела многострадальная Россия - всё это собралось в одном факте, в событиях на Лене". /Статья Иосифа в газете "Звезда" по поводу Ленского расстрела./

"Мы, коммунисты - люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы - те, которые составляют армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина... Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий - вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии".

1911г. - Иосиф нелегально выезжает из Вологодской губернии в Петербург, где устанавливает связи с петербургс кой парторганизацией.

Снова арест и высылка в Вологду...

Допотопная телеграфная лента, на которой проступал текст, белым серпантином сползала с экрана, по дощатому полу в вечность.

... 1912 г. На 6-й Пражской конференции заочно избран членом ЦК. Побег из ссылки. Революционная работа в Баку и Тифлисе. Выполнение решений Пражской конференции. Петербург - "Звезда" и первый номер "Правды" со статьёй "Наши цели". Арест...

* * *

"Освещать путь русского рабочего движения светом международной социал-демократии, сеять правду среди рабочих о друзьях и врагах рабочего класса, стоять на страже интересов рабочего дела - вот какие цели будет преследовать "Правда"/ "Наши цели"/.

"Кавказские большевики примазывались к разного рода удалым предприятиям экспроприаторского рода; это известно т. Сталину, который в своё время был исключён из партийной организации за прикосновенность к экспроприации"./Сви детель Мартов/

Из беседы с Э. Людвигом:

- В вашей биографии имеются моменты, так сказать, "разбойных" выступлений. Интересовались ли Вы личностью Степана Разина? Каково Ваше отношение к нему как "идейному разбойнику"?

- Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и др.

"В статье "Как понимает социал-демократия национальный вопрос" Джугашвили, указав на то, что социал-демократическая партия назвала себя российской, а не русской, пояснил, что этим она хотела продемонстрировать собственное стремление собрать под своим знаменем не только русских пролетариев, но и пролетариев всех национальностей России и что, следовательно, она примет все меры для уничтожения воздвигнутых между ними национальных перегородок". /Свидетель Р. Такер/

"Из Курейки он прислал законченную рукопись своего труда по национальному вопросу.Он просил переслать эту рукопись за границу, Ленину, который ждал эту работу." /А. Аллилуева/

* * *

Побег из ссылки. Петербург. Руководство кампанией по выбору в 4 Госдуму, борьба с меньшевиками-ликвидато

рами. Редактирует "Правду", печатает свои статьи, в том числе "Наказ петербургских рабочих" для В. Ленина.

Нелегально приезжает к Ленину в Краков, участвует в заседании ЦК РСДРП.

При возвращении в Петербург руководит работой социал-демократической фракции 4 Госдумы.Пишет работу "Национальный вопрос и социал-демократы", Прокламация "Годовщина Ленской бойни". Арест.

1913г. Выслан по этапу в Туруханский край. Переписка с Лениным, критика оборонческой линии Плеханова. Участие в деятельности политических ссыльных.

1917, март - возвращение в Петроград.

СЛОВО АХа В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Святая Русь...

Конечно, народ свят не был. Мрачная дикость средневековых казней сменилась атеистическим распутным беснованием пришедшего с Запада Ренессанса. Русь прошла опричнину, бироновщину. И Медных всадников, и Николаев Кровавых. Но Русь была и оставалась неустроенной, не укорененной. Грешащей, поклоняющейся разнообразным идолам, жестокой, но мучающейся грехом своим. Никогда не умеющей упиваться грехом, накопительством, властью. Русь всё время чего-то искала и не могла успокоиться, интуитивно чувствуя неправду "лежащего во зле" мира.

- "Она в семье своей родной казалась девочкой чужой..." - процитировал АГ, - "А ведь для чего-то я родился", "Ты выпускаешь меня из подвала...", "А он, мятежный просит бури" - ты об этом?

- Я о том, что бывают люди-иноки, а бывают страны-иноки. Как сказал поэт:

Его души незримый мир

Престолов выше и порфир.

Он не изменит, не обманет;

Всё, что других влечёт и манит:

Богатство, сила, слава, честь -

Всё в мире том в избытке есть;

А все сокровища природы... -

То всё одно лишь отраженье,

Лишь тень таинственных красот,

Которых вечное виденье

В душе избранника живёт!

О верь, ничем тот не подкупен,

Кому сей чудный мир доступен,

Кому Господь дозволил взгляд

В то сокровенное горнило,

Где первообразы кипят,

Трепещут творческие силы!

- Да, я об этой самой "варварской" стране, где "все воруют" и в которой "порядка нет". Слишком высоко поднята смысловая планка, а "Кому больше дано, с того больше спросится". Вот народ и бесится, когда сходит с пути, не соответствует своему предназначению...

"Пусть сильнее грянет буря!"

Ты проснёшься ль, исполненный сил?

Иль, судеб повинуясь закону,

Всё, что мог, ты уже совершил. -

Создал песню, подобную стону,

И духовно навеки почил?..

Русская революция была лишь внешне и отчасти "социалистической". Она была духовной, хоть внешне "безбожной", даже "богоборческой". Расхожая точка зрения объявляет её "бунтом против Божьего порядка", в связи с этим и Ивана Карамазова поминают с его "слезинкой младенца" и так далее.

Но уж ты-то, Негатив, прекрасно знаешь, кто сейчас на земле хозяин, кто "правит бал"... А Божий порядок - это то, о чем мы просим в молитве: "Да будет Воля Твоя на земле как на Небе". То есть "сойди к нам, Господи, избавь от лукавого..." От всего, чему ужасались в России Радищев, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, не говоря уж о разночинцах - все , у кого жива была ещё совесть в душе, то есть жив Бог...

"Обличи оковы неправды, рабов отпусти на свободу - вот угодный Мне пост", - говорит Господь. Праздный, распутный, недостойный образ жизни одних, темнота и рабский труд других. Невозможность исполнить Замысел, предназначение своё... Отмена крепостничества - прекрасно! Но тут же все эти Штольцы бескрылые, Лопахины, самодурствую щее купечество... Петербург Достоевского, "высший свет" Толстого, теплохладное духовенство, во многом превратив шееся в "опиум для жирных", перефразируя Маркса.

- Поясни, не понял...

- Всё ты прекрасно понял, сын тьмы. Уговаривали богатеньких пожалеть бедненьких!.. А жалеть-то как раз надо богатых. Которые пируют, подобно Евангельскому богачу, в то время как где-то рядом страдают их братья, нищие Лазари. Только за это, как ты помнишь, богач был низвергнут в ад, хотя, наверное, убийцей не был. Ан нет, был он убийцей. И не Лазаря, как ты подумал, а прежде всего самого себя, дерзнувшего нарушить Замысел. А духовенство убаюкивало таких...

Не может быть угодным Богу порядок, ежечасно порождающий соблазны зависти, вражды, похоти, розни, бунта. Ни хищники, ни распутники не войдут в Царствие - разве их не жаль? Особенно жаль "вампиров поневоле", пленников своего социального положения, неправедного порядка, из которого порой было просто невозможно вырваться - вспомним хотя бы Льва Толстого.

В таком государстве все - пленники друг друга и твоего хозяина, Негатив. Оно - Вампирия, несмотря на фарисейское облачение, оно поделено на "мы" и "они". Оно - зло и грязь, где всего страшнее - быть облечённым неправедной властью:

"Князья твои законопреступники и сообщники воров, все они любят подарки и гонятся за мздою; не защищают сирот, и дело вдовы не доходит до них". /Ис. 1, 23/

В том, что безбожники видят только "злого бога", виноваты прежде всего те, кто пользуется именем Божиим для низких и корыстных земных целей, для поддержания Вампирии.

"Молчанием предаётся Бог". Соборная совесть лучшей части российского общества вошла в непримиримое противоречие с молчаливым невниманием православного духовенства к судьбе и боли простого народа, к назревшим духовно-нравственным проблемам страны.

Исполнилось уже приведенное выше пророчество:

"И сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмёт, и приставит к колесницам своим, и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; И дочерей ваших возьмёт, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмёт и отдаст слугам своим. От мелкого скота вашего возьмёт десятую часть; и сами вы будете ему рабами. И восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда". /1 Цар. 8, 11, 13, 14, 17, 18/

- Ты уже это цитировал ...

- Извини, очень уж актуально и для текущего момента в России, и для монархистов всех сортов под лозунгом: "Царь - удерживающий".

Он удерживающий, когда он удерживает. Когда он пастырь, а не волк в окружении волчих, волчат и стаи.

Кстати, в своё время Иосиф не утвердил михалковс кую строчку в Гимне Советского Союза: "Нас вырастил Сталин - избранник народа". Помня, наверное:

"И восстенаете тогда от царя вашего, которого вы ИЗБРАЛИ себе".

И написал своей рукой: "Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги вас вдохновил..."

"Мы" - это народ. Иосиф вырастил, воспитал свой народ на верность народу, то есть на служение друг другу и Целому в соответствии с Замыслом - таков смысл утверждённого Иосифом текста.

Народ не избирал Иосифа. Иосиф верил, что назначен СВЫШЕ.

* * *

Денис сидит на кожаном диване нога на ногу в облаке душистого дыма. Ему двадцать три. Родители в долгосроч ной зарубежной командировке, приезжают на месяц-другой в отпуск. Прежде, пока не вырос, брали с собой. Теперь он живёт на попечении бабки в огромной квартире, забитой диковинными, со всего света вещами, похожей на музей. Родители присылают им поздравления с праздниками на красивых заграничных открытках и посылочки с оказией. Денис заканчивает режиссёрский факультет ВГИКа.

Но это она узнает потом.

Потёртые обтягивающие джинсы, потёртые мокасины на "платформе", потёртая замшевая куртка песочного света, в черно-желтую клетку свитер и такой же вязки шарф. Гарнитур, как сказали бы теперь.

В толпе восьмидесятых-девяностых он бы затерялся среди таких же пёстрых юнцов, дымящих заграничными сигаретами, но на дворе - конец пятидесятых. И сегодня, много лет назад, на фоне серых редакционных стен и дерматиново

го потёртого дивана, окутанный, словно маг, непривычно душистым облаком, Денис и впрямь смотрится залётной экзотической птицей.

Он встаёт им навстречу во все свои метр восемьдесят два, и Яне хочется зажмуриться.

- Вот, перед вами Иоанна Аркадьевна, - Хан подчёркнуто церемонен.

- Годится. Иоанна - это что? Аня?

- Жанна, - злобно буркает она. Она всегда злится, когда выбита из колеи.

- Денис! - тоже рявкает он. Господи, он, кажется, ее передразнивает. Яна беспомощно оглядывается на Хана.

- Только общайтесь, пожалуйста, где-нибудь там, - Хан указывает на дверь, - У меня сейчас планёрка.

- Планёрка - это серьёзно, - Боже, теперь он передразнивает Хана - что-то неуловимо меняется в лице - вылитый Хан. Но Хан этого не замечает /или не хочет замечать/. Впрочем, не замечает и сам Денис. Яна ещё не знает, что дразнится он автоматически, машинально фиксируя любую неестественность в поведении другого гримасой или голосом. - Пойдём, Жанна, мы чужие на этом празднике жизни, - Денис берёт её за локоть, подталкивая к выходу. Хан брезгливо отворачивается. Мол, терпи, раз завела таких друзей.

Павлин бесцеремонно суется во все двери, и не думает "общаться" в коридоре. Всюду народ, любопытные взгляды, шепот. Вытаращенные глаза, разинутые рты. А Павлин уже на чужой территории.

- Что вы, здесь горком!

Он опять молниеносной гримасой передразнивает её священный ужас. На пути, слава Богу, буфет.

- Всё, швартуемся.

Стоим в очереди, время обеденное. Горкомовские и наши за столиками опять пялятся. Куртку Павлин снял, но от этого не легче. Фирменный черно-желтый свитер действует

на присутствующих, как красное на быка. Для бывших фронтовиков /а таких здесь немало/ расцветка вообще "мессершмиттовская".

Какие светлые у него глаза! Волосы тоже светлые, русые, но по сравнению с глазами куда темнее. Модный онегинский зачёс не кажется приклеенным, как у Люськиного хахаля. Будто Павлин так и родился с этим зачёсом. И вообще во вызывающе "не нашем" обличье Денис естественен, как ядовитой окраски рыба в морской пучине.

Он сообщает, что ему надо снимать диплом, есть возможность втиснуться в план студии документальных фильмов, но только по госзаказу.

О комбригаде, они там теперь все помешались на комбригадах. Он несколько дней листал журнальные и газетные подшивки, едва у самого крыша не съехала, такая медвежатина, пока не натолкнулся в "Комсомолке" на её материал о бригаде Стрельченко. И дочитал до конца, и ещё раз прочёл, и сам себе поразился - верю! Как сказал бы Станиславский. И почти что захотелось в эту бригаду, чтобы также верить в светлое будущее, в любовь и дружбу, ставить Шекспира и слушать Моцарта, а после работы стучать с ребятами в волейбол и строитъ детскую площадку вместо того, чтобы в Метрополе тянуть через соломинку всякую дрянь, губя мозги и печень. Тогда он воскликнул "Эврика!", добыл в редакции адрес и... вот я у ваших ног.

Яна в ужасе, потому что Стрельченко - мираж, дым. То есть бригада, конечно, имеется, все пятеро, и звание им присвоено, и работают хорошо, и в гости друг к другу ходят, и в самодеятельности, и в волейбол, но... Но нет главного, во что поверил Павлин. Все их размышления, чувства, характеры придуманы ею. Это ее джинны. Стрельченко - им начальство все дыры затыкает, на заводе его считают выскочкой. Пахомов в бригаду пошел из-за квартиры. Разин с женой вообще на грани развода, хоть та и ждёт второго ребёнка, в Омске у него зазноба. Брига

дир ему радиолу купил, чтоб подождал с разводом. А у Ленки в голове одни шмотки, на дублёнку зарабатывает.

Их очередь.

- Добрый день, мисс. Кофе, само собой, не держите? Тогда давайте всё остальное. Неужели кофе есть? Это такой тёпло-светленький из бачка? А от сгущёнки его отделить можно? Нет, зёрна не надо. Давайте две осетрины, две буженины, две с капустой свинины и всё остальное. Жанна, что значит: "Зачем?" Деловой комплексный обед на двоих. Уговорила - биточки отставить. Вместо биточков - "печень из говядины". Сильно сказано.

Буфетчица Лёля прыскает. Они таскают к столику еду, привлекая общее внимание, плещутся о пальцы жаркие волны щей - подносы в столовых появятся позже.

Как ни странно, съедят они всё.

Денис великолепен своим мессершмиттовским оперением, онегинским зачёсом, полуулыбкой уголком рта, абсолютным иммунитетом к повёрнутым к ним осуждающе-лю бопытным физиономиям. И конечно, изысканно-редким в те годы именем. Де-нис. День и солнце. Денис - солнечный день.

Яна в панике поглощает щи. Можно, конечно, отправить Павлина на завод - пожмёт квадратными своими плечами и уедет восвояси. Не будет же он ей, в самом деле, предъявлять претензии! Да пусть себе предъявляет - что с него взять? Скажу - не знает жизни, не любит людей, не видит в них хорошего, передового, не умеет расположить к себе человека, заставить его раскрыться... Да мало ли! Все будут за неё. Вон как смотрят...

Но тут же ей становится стыдно за свои подленькие мыслишки и она говорит правду.

Павлин ни капли не удивится, даже скажет, что нечто в этом роде ждал, потому и поехал не на завод, а сначала к автору, и коли Яна уж такая сказочница, не написать ли ей и сказочный сценарий - вывести размышления героев за кадр,

диктор прочтёт с выражением, а в кадре... в кадре пусть работают, стучат в волейбол, поднимают штангу - что угодно, это уж его забота, что снимать. Пусть только будет лихо написано, чтоб худсовет принял. Главное, есть ли там палуба?

- Песня такая - "На палубу вышел, а палубы нет". Снимать нечего. Там есть, что снимать? А то, может, завод допетровский, в клубе ещё Ярославна плакала, а эти Стрельченки...

Тут Павлин выдаст серию таких гримас, что Яна совершенно неприлично поперхнётся со смеху компотом, и он будет хлопать её по спине, окончательно шокируя аудиторию. Откашлявшись, Яна заверит его, что Стрельченки как Стрельченки, вполне симпатичные, а на завод и в клуб всегда иностранцев возят - лучшие в районе.

- Ладно, поехали, - Павлин решительно встаёт, - Покажешь, что к чему.

Яна говорит, что это никак невозможно, что ей сегодня сдавать материал в номер, а на завод топать в другой конец города.

- Дотопаем. Туда-сюда, с доставкой на дом. Я на колёсах.

Скромный Денисов "Москвичок", одна из первых моделей, подарок отца к двадцатилетию, кажется Яне и всем, кто приклеился к окнам, роскошной каретой, поданной отбывающей на бал Золушке. И когда она, откинувшись на сиденье и всем видом показывая Павлину, что для неё такие балы и кареты - дело привычное, понесётся по знакомым до малейшей подворотни улочкам их городка в дурманяще-душис том сигаретном тумане, и Павлин, крутя баранку, будет то ли нечаянно, то ли нарочно касаться её плеча, Яна окажется в каком-то ином временно-пространственном измерении, где до завода можно добраться за какие-нибудь четверть часа, просто полулёжа в тепле на сиденье, обгоняя продирающих ся сквозь промозглый день и лужи прохожих.

Иоанна ловит себя на том, что ей это измерение нравится. Боже, неужели она такая дешёвка? Она презирает себя, но ей нравится ехать в машине этого пижона, вдыхать запах пижонских сигарет и чувствовать прикосновение рыжего замшевого рукава пижонской куртки. Спустя годы она будет стоять в комиссионном на Октябрьской перед вывешенной для продажи антикварной люстрой в немыслимую четырёхзнач ную сумму /смехотворно низкую, как потом окажется/, золочёной бронзы, всю в подсвечниках, металлических цветах и хрусталинах, старинных, казалось, вобравших в себя всю игру зимнего погожего утра и сумеречную тайну горевших когда-то на ней свечей. Она понимала, что люстра слишком громоздка для их трёхметрового потолка в двадцатиметровой столовой, но ничего не могла с собой поделать. И знакомая продавщица-искусительница отлично это знала, одновремен но соблазняющая и презирающая падших, паря над посетителями с их страстишками, как крупье казино над игорным столом. Господи, зачем мне это? - тоскливо будет думать она, а продавщица уже будет выписывать чек с продлением, чтоб раздобыла денег, и со снисходительно - брезгливой улыбкой спрячет протянутую Яной пятидесятирублевку.

Потом Яна бросится звонить, клянчить, метаться на машине в сберкассу и по знакомым, чувствуя себя втянутой потусторонними мистическими силами в какую-то идиотскую унизительную игру, выбраться из которой у нее нет ни сил, ни желания. Потому что она желала эту совершенно не нужную ей люстру, и при одной мысли, что ее может купить кто-то другой, пересыхало во рту и колотилось сердце. И когда, наконец, добыв нужную сумму и оплатив чек, посрамив тоже жаждущих люстры "лиц кавказской национальности", чающих, чтоб у её машины по пути в магазин отвалилось колесо или мало ли что, она втащит с помощью какого-то бородача упакованную драгоценность в машину. Бородач попросит его подвезти. Яна будет бояться, что он её по дороге

пристукнет с целью овладения люстрой, потому что действительно может отвалиться колесо. /Боялась она не за себя, а за проклятую люстру/. Потом она с риском для жизни призвала вечно пьяного монтёра и помогала её вешать, и одна из тяжеленных старинных хрусталин, сорвавшись, едва не пробила ей голову.

Потом она будет несколько дней любоваться покупкой, но начнёт "кричать" кое-какая несоответствующая люстре мебель, придётся что-то переставлять, что-то менять, вновь бегать по антикварным за красным деревом и карелкой, влезать в долги и завидовать обладателям четырёх-пяти метровых потолков. Потом, наконец, интерьер более-менее утрясётся, и Иоанна, ухлопавшая уйму времени и денег, материально и духовно разорённая вдрызг, обнаружит, что вспоминает о проклятой люстре лишь когда ахнет какой-либо гость или пора вытирать пыль.

Она ещё не ведает, во что ей обойдётся Денис Градов и сколько нулей в пришпиленном к его рыжей куртке ценнике. Пока ей просто нравится то, что никак не должно нравиться.

В её спортивно-журналистской юности мальчикам места не было. Она, сколько себя помнит, вечно что-то придумывала, записывала, организовывала, выпускала, соревнова лась. Измерялась та жизнь секундами, планками, оценками, похвальными грамотами и газетными номерами. Она, конечно, знала, что, возможно, когда - нибудь выйдет замуж и будет иметь детей, но мысль о щах, стирке, пелёнках, а именно такие ассоциации вызывала у неё семейная жизнь - восторга не вызывала, равно как и перспектива номенклатурной карьеры. Она грезила о личном совершенствовании, физическом и духовном, о всё выше и выше поднятой планке, о служении Высокому, Светлому и Доброму, чего она не видела на земле, но всем сердцем жаждала, чтоб это было. В смутных своих мечтах она видела себя, строгую, одинокую и подтянутую, получающую какую-то высшую награду за какую-то свою

потрясающую книгу. Тут же отдающую все деньги на борьбу против рака и под гром аплодисментов возвращающуюся в их с мамой комнату, чтобы написать что-либо ещё более великое и нужное. Некоторые это называют "мессианской идеей". Она "чувствовала в груди своей силы необъятные", очень жалела "лишнего" Печорина, Рудина, Базарова и мечтала, чтобы "не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое".

В мире, откуда пришел Денис, воспринимать что-либо серьёзно считалось "моветоном". Книгу Островского уместно было вспоминать, лишь когда с кем-то приключалась неприятность. Это называлось "Артём устроился в депо" или "Не удалось Артёму устроиться в депо". Кстати, так же неприличным считалось среди российской элиты эпохи Тургенева говорить о духовном и возвышенном. "Аркадий, друг мой, не говори красиво". Она тоже старалась "не говорить красиво", она хотела достойно "быть". Но лучшие слова были опошлены и затасканы то ли сдуру, то ли целенаправленно, а других она не знала. Потому и было ей так трудно оживлять своих джиннов, хоть и считалась она специалистом по проблемам общественным и духовно-нравственным. И презрение к материальным благам было в ее глазах необходимым атрибутом всякой достойной жизни, и если она ещё не спала на гвоздях, то просто потому, что не знала, как их вбить в пружинный матрац.

- Завод как завод, клуб как клуб, массы как массы, - пожмёт Павлин несколько разочарованно рыжими замшевыми плечами, подытоживая впечатление от "Маяка", - Всё зависит от сценария. Должна быть нетленка. Чтоб худсовет принял на ура. Они обожают нетленки. Дерзнёшь?

- Я?!

Павлин уморительной своей гримасой передразнит её испуг.

- Пиши себе рассказ, только всю дорогу держи перед глазами изображение.

Помнишь?

- Кавказ подо мною, один в вышине... - тут тебе и орёл парит, и потоков рожденье, и обвалов движенье, и тучи, и утёсы, мох тощий, кустарник сухой...

"- А там уже рожи, зелёные сени, где птицы щебечут, где скачут олени", - подхватывает Яна, - До чего здорово!

- А еще ниже - люди, овцы, Терек играет и воет... Хоть сейчас бери и снимай.

- Ну и получится пособие по географии, - хмыкнет Яна, - Закон вертикальной зональности.

- Вот ты и напиши текст, чтоб было не пособие, а трагедия свободолюбивой одинокой души в тисках самодержа вия. Чтоб не хуже Пушкина.

"Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады, теснят его грозно немые громады..."

А? Тогда и худсовет примет, и договор заключат, и аванс дадут.

Павлин называет астрономическую по её понятиям сумму, мгновенно ставящую ее творчество в один ряд с его экзотическим оперением, персональным "Москвичом" и всем тем развращённым беспринципным миром, откуда он залетел в их края.

Яна скажет, разумеется, что не в деньгах счастье. Что человек не может писать, как Пушкин, если он при этом думает о гонораре. Хоть "рукопись и можно продать." Что так понравившийся Павлину своей убедительностью эпизод встречи Стрельченко с американским миллионером, у которого жизнь отравлена мыслью, что любовь подчиненных, детей, молодой жены прямо пропорциональна его счёту в банке, что эпизод этот потому и убедителен, что ей вместе со Стрельченко было искренне жаль этого мистера, не доверяющего даже самым близким. Потому что чем больше капитал, тем уязвимее его обладатель, и у окружающих больше соблазна чего-нибудь подсыпать в его бокал виски с содовой. Чем выше

поднимаешься, тем сильней одиночество и пустота вокруг. Это тоже закон вертикальной зональности, в это Яна верит вместе со Стрельченко. Как верит, что нельзя писать одно, а думать другое. Безбожно.

Она так и скажет "безбожно", и Павлин глянет на неё с любопытством. Скажет, что, в общем-то, согласен с такой постановкой вопроса, хоть на проклятом Западе и нет такой уж пропасти между богатыми и бедными, что Маркс ошибался, когда писал о неизбежно возрастающих там классовых противоречиях и надеялся на мировую революцию. Он не учёл, что монополиям придётся делиться своими сверхприбылями с населением, в том числе с рабочим классом, ибо если все будут нищими и никто у этих монополий ничего покупать не будет, откуда взяться сверхприбылям?

"Москвич" уже давно стоит у дверей редакции, стоят её неотложные дела, во дворе темным-темно, а она всё слушает байки Павлина о сладкой жизни пролетариата на разлагающемся Западе. И когда позволяет себе усомниться, он сообщает, что жил там несколько лет, что отец у него дипломат, что учился он в капиталистической школе и своими глазами убедился, как они там загнивают. Но что Жанна всё равно молодец и пропаганду делать умеет, и бить их туда, где действительно рвётся, а если уж она такая идейная и не хочет думать об авансе, пусть думает хоть о Папе Римском, лишь бы получилась устраивающая худсовет нетленка. И если она согласна рискнуть, ей даётся неделя - это крайний срок, чтоб успеть втиснуться в план. Ну, а не выйдет - придётся ему снимать предложенную студией муру. Но это уже его проблемы.

Ангел-Хранитель, как и спустя много лет в магазине на Октябрьской, шепчет ей, что надо бежать, но она смотрит на ценник со многими нулями, приколотый к рыжей куртке залётного Павлина с его гонорарами, заграницами, папой-дипломатом и несогласием с Марксом, с его "Москвичом", из

которого так не хочется вылезать. Смотрит на его юное лицо с непробиваемо - самоуверенной улыбкой конькобежца с плаката, что висит в их спортзале: "Уступи дорожку!". Несущегося мимо прочего человечества.

- Беги! - повторяет Ангел-Хранитель. Но она уже протягивает руку за чеком.

Денис. Солнечный день.

- Ладно, я попробую.

Павлин суёт ей бумажку с номером своего телефона /если будут вопросы/, ахает, взглянув на часы. Ему вечером должен некто звонить. Не иначе, Николай Крючков или Грета Гарбо. Яна презирает себя за унизительно-ревнивое чувство к этому "некто". Она уже забыла, как тяжело болела когда-то Люськой. Она ещё обманывает себя, весело описывая сгорающей от любопытства редакции и их посещение буфета, и поездку на "Маяк", и про худсовет, и про папу-дипломата, посмеивается, шутит, иронизирует, с ужасом чувствуя, что чем яростнее перед ними высмеивает сегодняшний день, тем более от них отдаляется. Что-то рухнуло, она уже безнадёжно не с ними, а несётся по шоссе в Денисовом "Москвиче", видит его уверенно лежащую на руле руку, чуть высокомер ную полуулыбку уголком рта и уголком обращенного к ней глаза.

- "Уступи дорожку!"

Денис - солнечный день.

Иоанна отправится в библиотеку и, к счастью, в читалке окажется сборник сценариев итальянского кино, который она проглотит, как голодный пёс кусок колбасы - останется лишь ощущение чего-то неправдоподобно вкусного, и... ещё больший голод. По этим фильмам, которые вдруг до смерти захочется поглядеть, по отточенным диалогам, таким живым персонажам и этому самому "есть, что снимать".

Значит, вот они какие, сценарии... Её очерк, само собой, никуда не годился. Но ни на секунду не мелькнёт у неё

мысль заказать разговор с Москвой и выложить какую-либо уважительную причину вроде срочного редакционного задания или свалившей с ног внезапной хвори.

Надо написать для Дениса Градова нетленку, вот и всё. Там должны быть характеры, диалоги и "что снимать". Кто знает, что более питало эту её наглость - желание облагодетельствовать Павлина или утереть ему нос? Отторжение "чужака" или влюблённость в него? Так или иначе, коктейль из этих весьма противоречивых эмоций породит вдохновение и, получив от газеты негласный недельный отпуск, она будет мотаться по реденькому предзимнему лесу, хлюпать ботами, вязнуть в месиве размокших тропинок, и будет идти необыкновенно белый снег. Огромные тяжёлые хлопья. Хрупкая немыслимая белизна, исчезающая, едва коснувшись земли. То тут, то там призрачные островки белизны, мгновенно впитывающие, как промокашка, чавкающая хлябь, и тут же сами становящиеся такой же хлябью. Жадной ненасытной поглотительницей белизны.

И с орешника будут срываться прямо за шиворот ледяные капли, будет бешено рваться куда-то из собственных корней ива, и вода в пруду будет мелко покорно дрожать в предчувствии долгого мёртвого сна.

И она будет, подобно снегу, в который раз касаться белизной земли, превращаясь в ненасытную хлябь - свою противоположность. И рваться из самой себя, подобно иве, и передастся ей нервная дрожь ожидающего таинства пруда. Она будет бегать кругами по тропинкам осеннего леска и плести, ткать для Дениса Градова совсем другую историю. Пока не побегут по осенней хляби белые бумажные змеи телеграфа, опутают и утащут снова в просмотровый зал экзистенционального времени.

ПРЕДДВЕРИЕ

"Мирный период развития революции кончился. Настал новый период, период острых конфликтов, стычек, столкно

вений. ... теперь одним из условий перехода власти является победа над контрреволюцией путём восстания". /Из выступления Иосифа на экстренной конференции петроградской организации РСДРП/.

"Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей ей путь к социализму... Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего".

/Из выступления Иосифа на 6 съезде РСДРПб/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1917, март - возвращение из туруханской ссылки в Петроград. Бюро ЦК РСДРП вводит его в редакцию "Правды". Участие во Всероссийском совещании Советов, Петроград ской общегородской конференции. Речь в защиту большевис тской линии на социалистическую революцию на апрельской Всероссийской конференции РСДРПб. Выступление на конференции с докладом по национальному вопросу. Избран членом ЦК партии. Доклад "О национальном движении и национальных полках". Избран членом центрального исполнитель ного комитета 1-м Всероссийским съездом Советов. Ленин на нелегальном положении. Сталин непосредственно руководит деятельностью ЦК большевистской партии.

"Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула всё, подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно." /Свидетель В. Ленин/

"В тот момент я как бы услышал, как жалобно зазвенел трехсотлетний металл, ударившись о грязную мостовую. Петропавловский собор резал небо острой иглой. Зарево было кроваво". /Свидетель Шульгин об отречении царя от престола/

После приезда из ссылки, с середины марта по октябрь 1917 года Сталин опубликовал в газетах "Правда", "Пролетарий", "Пролетарское дело", "Солдатская правда", "Рабочий путь", "Рабочий", "Рабочий и солдат" и в других изданиях более шестидесяти статей и заметок.

1917, 10 октября - участие в заседании ЦК партии. ЦК принимает резолюцию В. Ленина о вооружённом восстании.

"Настал момент, когда дальнейшее промедление грозит гибелью всему делу революции. Нужно нынешнее правительство помещиков и капиталистов заменить новым правительством рабочих и крестьян... Власть должна перейти в руки советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов". /И. Сталин "Что нам нужно?" "Рабочий путь", 24 окт. 1917г/

"Октябрьская социалистическая революция разбила капитализм, отняла у буржуазии средства производства и превратила фабрики, заводы, землю, железные дороги, банки - в собственность всего народа, в общественную собственность"/ История ВКП(б), краткий курс/.

В связи с "собственностью" я бы привёл свидетель ство Петра Павленко:

"Сталин рассказывал, как Святой Франциск учил жить без собственности. Один монах его спросил: "Можно ли мне иметь хотя бы мою Библию?". И он ответил: "Сегодня у тебя "моя Библия". А завтра ты уже прикажешь: "Принеси-ка мне мою Библию".

"Совершенно иной, ни с чем в прошлом не сравнимый характер имело возвышение Сталина. У него как бы нет предыстории. Процесс восхождения совершался где-то за непроницаемыми политическими кулисами. Серая фигура неожиданно отделилась в известный момент от кремлёвской стены - и мир впервые узнал Сталина как готового диктатора".

Это недоумевает Лев Троцкий, когда-то ближайший соратник Иосифа по партии и революции, впоследствии - злейший враг и идеологический противник. Его свидетельства особенно ценны... "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты..."

Или скажи, кто твой враг... Послушай, что говорит враг, и многое поймёшь.

Итак, "весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем..."

ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ НАРОДОВ РОССИИ:

Октябрьская революция рабочих и крестьян началась под общим знаменем раскрепощения.

Раскрепощаются КРЕСТЬЯНЕ от власти помещиков, ибо нет больше помещичьей собственности на землю - она упразднена. Раскрепощаются СОЛДАТЫ и МАТРОСЫ от власти самодержавных генералов, ибо генералы отныне будут выборными и сменяемыми. Раскрепощаются РАБОЧИЕ от капризов и произвола капиталистов, ибо отныне будет установлен контроль рабочих над заводами и фабриками. Всё живое и жизнеспособное раскрепощается от ненавистных оков.

Остаются только НАРОДЫ РОССИИ, терпевшие и терпящие гнёт и произвол, к раскрепощению которых должно быть приступлено немедленно, освобождение которых должно быть произведено решительно и бесповоротно.

За эпоху царизма народы России систематически натравливались друг на друга. Результаты такой политики известны: резня и погромы, с одной стороны, рабство народов - с другой.

Этой позорной политике натравливания нет и не должно быть возврата. Отныне она должна быть заменена политикой ДОБРОВОЛЬНОГО и ЧЕСТНОГО союза народов России. /Именем Республики Российской Народный Комиссар по делам национальностей Иосиф Джугашвили /Сталин/ "Правда". 15ноября 1917г/ Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов /Ленин/

"До основанья, а затем..."

Всё началось с этого "затем", когда постепенно разошлись пути детей революции, схватившихся в смертельной схватке. Пока, наконец, "серая фигура не отделилась неожиданно от кремлёвской стены..."

Злейший враг, в конце концов, окажется на чужбине, где получит смертельный удар ледорубом по голове. Но пока

Троцкий свидетельствует: "Обе ошибки Сталина крайне знаменательны для него: он не дышал атмосферой рабочих собраний, не был связан с массой и не доверял ей. Сведения, которыми он располагал, шли через аппарат. Между тем массы были несравненно революционнее партии, которая, в свою очередь, была революционнее своих комитетчиков. Как и в других случаях, Сталин выражал консервативную тенденцию аппарата, а не динамическую силу масс."

- Обрати внимание, Негатив, здесь слово "аппарат" повторяется дважды, а Иосиф обвиняется в неверии в массы. Это очень важно для нашего анализа.

"Сталин был, вообще говоря, склонен преуменьшать готовность рабочих и солдат к борьбе: по отношению к массам он всегда был недоверчив. Но где бы борьба ни завязывалась, на площади ли Тифлиса, в бакинской ли тюрьме или на улицах Петрограда, он всегда стремился придать ей как можно более острый характер".

- Заметь, опять о "недоверии к массам"... И об умении всегда использовать в нужном направлении неожиданную конфликтную ситуацию.

"В период реакции после июльского движения роль Сталина значительно возрастает. Партия наполовину ушла в подполье. Удельный вес аппарата соответственно вырос. Внутри аппарата автоматически выросла значимость Сталина. Этот закон проходит неизменно через всю его политичес кую биографию, как бы составляя его основную пружину".

- Видишь, уже "закон"! Далее свидетель цитирует слова Иосифа на июльской конференции:

"Дело не в учреждениях, а в том, политику какого класса проводит это учреждение".

- Заметь, и аппарат, и революционная ситуация, и учреждения для Иосифа - лишь средства. К чему?..

Через несколько страниц своей так и незаконченной книги о Сталине свидетель уже сам делает вывод:

"Было бы ошибочно думать, что он с самого начала имел законченный замысел борьбы за личное господство. Понадобились исключительные исторические обстоятель ства, чтобы придать его амбиции неожиданные для него самого масштабы. Но в одном он оставался неизменно верен себе: попирая все другие соображения, он насиловал каждую конкретную ситуацию для упрочения своей позиции за счёт других. Шаг за шагом, камень за камнем, терпеливо, без увлечений, но и без пощады!"

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1917, 16 окт. Выступление на расширенном заседании ЦК с критикой позиций Каменева и Зиновьева по вопросу о вооружённом восстании. 24 окт. -доклад о политическом положении на заседании большевистской фракции 2 Всероссий ского съезда Советов.

24-25 окт. По некоторым свидетельствам обеспечива ет безопасность Ленина во время Вооружённого восстания. Руководство вместе с В. Лениным съездом. Избран членом ВЦИК и утверждён народным комиссаром по делам национальностей. Пишет "Декларацию прав народов России", речь на съезде финляндской социал-демократической рабочей партии в Гельсингфорсе, выступает на заседании Военно-революционного комитета по вопросу о закрытии контрреволю ционных газет. Выступление на заседании Совнаркома о политике социалистического государства в области финансов и экономики. Составление совместно с Лениным программы переговоров о мире. Подписание Декрета об аресте вождей гражданской войны, выступивших против революции. Доклады о положении на Украине, в Белоруссии, Оренбурге, Уральском округе, Туркестане и на Кавказе. Участие в заседании Всероссийской коллегии по организации и формированию Красной Армии.

СЛОВО АХА в ЗАЩИТУ ИОСИФА:

"Без воли Божией ни волоса не упадёт с головы..."

Господь срубил прежний строй, как бесплодную смоковницу, попустив свершиться Октябрьскому перевороту. "Поединок" Куприна, "Бурса" Помяловского, нравственное отчаяние Толстого... Да что там, откройте любое более-менее значительное произведение той поры. Все обличали прогнившее болото тогдашней действительности. Разве она не губила души? Разве не нарушала Замысел? Катарсис - это для Нехлюдова, а для Катюши Масловой?.. Простой народ Сам Господь называет "овцами", нуждающимися в "добром пастыре", отнюдь не желая обидеть. И только " жатвой Господней" может православный изменять значимость той или иной эпохи, а не фарисейской вывеской.

Читая в ссылке работу П.Когана "Очерки по истории западноевропейских литератур", Иосиф подчёркивает фразу из Руссо:

" И я не рассуждаю о Нём. Для Бога БОЛЕЕ ОСКОРБИТЕЛЬНО, если неправильно судят о Нём, чем если вовсе о Нём не думают".

Да и для всех ли Нехлюдовых - катарсис? Или в большинстве всё же были неприемлемые для неба, тёплохлад ные православные? Чтобы примириться с собственной совестью, приходилось рвать со своей средой и ненавистным государством, становиться бунтарём или бежать. Мотивами такого бунта-бегства буквально пронизана русская классическая литература. Бегство или смерть!

Человек "по образу и подобию" не мог существовать в той "Святой Руси", не насилуя свою совесть, и не удивитель но, что он в отчаянии разрушил тот мир или способствовал разрушению. Это были поиски Бога "с чёрного хода" - не того попустителя зла, которого вольно или невольно исповедывало порой официальное духовенство, а защитника "униженных и оскорблённых":

Чтобы простил, чтоб заступился,

Чтоб осенил меня крестом

Бог угнетённых, Бог скорбящих,

Бог поколений, предстоящих

Пред этим скудным алтарём!

/Ник. Некрасов/

Не было для больной совести пристанища на Руси, кроме монастырей, но не всем по силам подвиг монашеский...

Потупя голову, в тоске ломая руки,

Я в воплях изливал души пронзённой муки

И горько повторял, метаясь как больной:

"Что делать буду я? что станется со мной?"

На расспросы родных герой признаётся, что его мучит ужас перед какой-то грядущей катастрофой:

И мы погибнем все, коль не успеем вскоре

Обресть убежище, а где? о горе, горе!

"Как узник, из тюрьмы замысливший побег", герой бродит в страхе и унынии, пока не встречает юношу-монаха с книгой, который спрашивает, что случилось:

И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный! Я осуждён на смерть и позван в суд загробный - И вот о чём крушусь: к суду я не готов, И смерть меня страшит".

"Коль жребий твой таков, - Он возразил, - и ты так жалок в самом деле, Чего ж ты ждёшь? 3ачем не убежишь отселе?"

С этими словами монах указал перстом куда-то вдаль.

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,

Как от бельма врачом избавленный слепец.

"Я вижу некий свет", - сказал я наконец.

"Иди ж, - он продолжал, - держись сего ты света,

Пусть будет он тебе единственная мечта,

Пока ты тесных врат спасенья не достиг,

Ступай!" -И я бежать пустился в тот же миг.

- Вот и искали этот самый "некий свет" многие в революции...

- Что-то не припомню? кто сочинитель? - проворчал АГ.

- Темнота, Александра Сергеевича не узнал...

- Не может быть, нет такого у Пушкина.

- "Странник", 1835 год, незадолго до смерти. Разве это не Евангельский "узкий путь спасения"? Подобное и у Некрасова есть, я уже цитировал:

"Одна просторная, дорога - торная. Страстей раба,

По ней громадная, к соблазну жадная идёт толпа.

Другая - тесная дорога, честная, по ней идут

Лишь души сильные, любвеобильные, на бой, на. труд..."

- Благими намерениями вымощен ад, - хихикнул АГ. - Приглашаю на пир богов!

- Не богохульствуй.

- О нет, я просто цитирую Тютчева:

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые:

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

"На пиру богов" - название статьи свидетеля Сергия Булгакова.

"Погибло, всё погибло! Умерло всё, и мы умерли, бродим, как живые трупы и мёртвые души. До сих пор ничего я не понимаю, мой ум отказывается вместить. Была могучая держава, нужная друзьям, страшная недругам, а теперь - это гниющая падаль, от которой отваливается кусок за куском на радость всему слетевшемуся воронью. На месте шестой части света оказалась зловонная зияющая дыра. Где же он, великодушный и светлый народ, который влёк сердца детской верой, чистотой и незлобливостью, даровитостью и смирением? А теперь - это разбойничья орда убийц, предателей, грабителей, сверху донизу в крови и грязи, - во всяком хамстве и скотстве. Совершилось какое-то чёрное преображе ние, народ Божий стал стадом гадаринских свиней".

- Это что, про нашу перестройку? - невольно вырвалось у Иоанны.

- "Исчезни в пространство, исчезни, Россия, Россия моя!" - как воскликнул Андрей Белый, свидетель, - АГ весело заболтал ножками в белых сандаликах, - 1918 год, любезная Иоанна, - А она на самом деле взяла да исчезла, и закопошились на её месте предательские "самостийности", нетопыри разные. Ведь при похоронах России присутствуем". Привет из 18-го!

" Произошло то, что Россия изменила своему призванию, стала его недостойна, а поэтому пала, а падение её было велико; как велико было и призвание".

" Вот я всё и спрашиваю себя: пусть бы народ наш оказался теперь богоборцем, мятежником против святынь, это было бы лишь отрицательным самосвидетельством его религиозного духа. Но ведь чаще-то всего он ведёт себя просто как хам и скот, которому и вовсе нет дела до веры. Как будто и бесов-то в нём никаких нет, нечего с ним делать им... От бесноватости можно исцелиться, но не от скотства... ночью иногда просыпаюсь в холодном поту и повторяю в ужасе: не богоборец, а скот, скот, скот... посмотрите на эту хронику ограблений и осквернений храмов, монастырей, ведь это же массы народные совершают, а не единицы. Посмотрите, какое равнодушие к отмене Закона Божия в школах..."

- Вот что натворил твой Иосиф, АХ, с любезными его сердцу большевиками!

- Пока что это доказывает лишь одно - был вскрыт страшный гнойник лжи и фактического безбожия некогда "Святой Руси". Бездуховности и безблагодатности под названием "теплохладность". Свидетель правильно отмечает - не богоборчество, а именно скотство, вампиризм, ибо каждый, у кого пьют кровь, сам становится потенциальным вампиром, просто ожидая своего часа.

"Скот" сдерживался не верой, а властью. И требующая покорности вампирам официальная церковь воспринима лась как часть власти.

В христианстве больший - слуга меньшему, а не жрёт его. Первыми закон этот нарушили "господа", с них-то и началось безбожие, теплохладность.

Конечно, была на Руси и святость, и праведность, и благодать. И по молитвам праведников Господь так долго терпел "изменившую своему призванию" бесплодную смоковницу.

В великой и страшной революции Россия омылась кровью, в том числе и безвинных мучеников. Целое поколение, испытав страдания, изгнание, а порой и муку смертную было распято на кресте... И те, кто понял вселенский смысл этого наказания, ибо "Господь кого любит, того наказует", искупили, как мне хочется верить, свой "билет в вечность", по выражению Достоевского.

Рыба тухнет с головы. Мы уже приводили на эту тему выдержки из Писания. И наказание Господь начинает именно с верхов.

"Входите тесными вратами: потому что широки ворота и пространен путь, ведущий в погибель, и многие идут ими;

Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их". /Мф. 7, 13-14/

Народ в массе своей - стадо, паства /в том смысле, как употреблено в Писании/, народу, пастве нужен хороший пастырь, как телу нужна голова /Извини, Негатив, за банальность/. Гоголь не случайно назвал свою поэму "Мёртвые души". Умирали, в первую очередь, верхи:

"Ожесточиться, очерстветь

И наконец окаменеть

В мертвящем упоеньи света,

Среди бездушных гордецов,

Среди блистательных глупцов..."

- Александр Сергеевич, - кивнул АГ, закуривая.

- Молодец.

- То есть ты хочешь сказать, что у России протухла голова, причём давно, а поскольку лучшее средство от головной боли - гильотина...

- Ты циник, сын тьмы, но, похоже, недалек от истины. Скажем мягче - стадо без пастыря. Обезумевшее стадо овцеволков...

Клубы серного дыма постепенно запомнили просмотровый зал, и...

* * *

Потрескивают дрова в печурке, от промокших насквозь носков, пальто, варежек, платка валит пар. Запах шерсти, чуть подгоревших, приготовленных мамой сухариков /Яне всегда, когда пишет, надо что-то грызть - сухари, леденцы, семечки/ - и мамин запах, её духи, её неслышные шаги, шуршанье халатика, её молитвенный взгляд.

Тебе уже сорок, мама, ты уже не ждёшь Аркадия Синегина, не завершаешь его диссертации и не терзаешь мужчин недолгой своей красотой. Нынешний смысл твоего бытия - Иоанна Синегина, в валенках и старом байковом платье в муках сражается с выпущенными на волю джиннами. Гибнут простреленные авторучкой слова, строчки, вздрагивают в агонии летящие на пол скомканные листки.

Она очеловечивает джиннов, населяя ими придуманную для Дениса Градова историю. Как же много их нужно - ей никогда не приходилось иметь дело с таким количеством персонажей, и когда уже казалось - нет, не выдержит, не справится - вдруг всё стало на свои места, и на двадцать второй странице они начинают жить своей жизнью, и Яна едва успевает записывать их поступки, размышления, диалоги.

Через пять дней и ночей много лет назад, на восемьдесят второй странице, в восемь двадцать утра, незнакомец

оденет свою болонью и уйдёт. Яна поставит точку, доплетётся до редакции, отдаст Любочке для перепечатки рукопись /Павлин должен прибыть к концу дня/ и отпросится у Кости / Хан болен гриппом/ на пару часов отдохнуть после бессонной ночи.

Её разбудит бешеный Любочкин стук в дверь.

-Ты что, сдурела? Этот твой уже давно в редакции, темнеет уже! Ничего себе, пара часов!

И то ли спросонья после тёплой постели, то ли от ледяной струи из-под крана, под которую она сунет заспанную физиономию, но начнётся у неё самый настоящий преддуэль ный колотун. Она будет вглядываться со страхом в лицо подгоняющей её Любочки, а Любочка, обычно охотно выступающая в роли критика, как назло будет помалкивать. И, наконец, Яна не выдержит. Ох уж, эти богини-машинистки с великим неотъемлемым правом первого слова!

- Ну, как тебе?

С жалкой заискивающей улыбочкой она ждёт приговора. Любочка, её Любочка, поднаторевшая, поднахватавшая ся всяких литературоведческих терминов и больше всего на свете боящаяся показаться в этом вопросе дилетанткой, вдруг скажет:

- А девчонки говорят, ты не сама писала...

- Какие девчонки?

- Ну наши, - судя по всему, это было мнение самой Любочки.

- А кто же?

- Ну, тебе лучше знать. Да ладно, я шучу...

Но она не шутила. Так же отчуждённо-подозрительно встретят её в редакции. Будто их баловень, любимица, привычная к советам, покровительству, даже к беззлобным тычкам, которыми осыпали порой её неудачные опусы, вдруг в чём-то очень ловко их провела. И, только вчера сшибавшая трёшки до получки, вдруг вытащила из кармана пачку не

весть откуда взявшихся четвертных. И теперь всем неловко и не по себе.

Яна почувствует себя одинокой, брошенной и ужасно несчастной. Демонстративно взяв у рассеянно кивнувшего ей Павлина / он был целиком поглощён чтением сценария/ сигарету, она забьется в угол и, пуская дым, не затягиваясь / курить она так и не научилась/, будет ждать, когда Денис доберётся до восемьдесят второй страницы. Вся комната будет этого ждать, но не как прежде - на стороне Яны, - а просто наблюдать, как валяют дурака два вражеских резидента на явочной квартире в преддверии неминуемого разоблаче ния.

А Павлин покажется ей ещё павлинистее и прекрасней. Куртка уже другая - чёрная с золотыми пуговицами, тот же мессершмиттовский шарф, онегинский чуб отливает платиной в нимбе от болтающейся на голом проводе стоваттной лампочки.

Последняя страница, всё. Тишина засасывает Яну как трясина, она ждёт выстрела. Поединок, дуэль. И эти, подружки разлюбезные, жаждущие крови...

- Ну что, Иоанна Аркадьевна, пойдём поговорим?

Кина не будет. Глядя на вытянутые лица зрителей, Яна чувствует себя хоть немного отмщённой.

- Уже седьмой час, все комнаты заперты, - ещё на что-то надеется публика. И тогда Яна встаёт.

- Можно ко мне, это не очень далеко.

Нокаут. Теперь они окончательно квиты.

Яна ведёт Дениса Градова /он сегодня без "Москвича" - потёк сальник тормозного цилиндра/ мимо магазинов "Продукты" и " Промтовары", мимо одноэтажных домишек с уютно горящими окнами, мимо люськиного дома - он совсем покосился, врос в землю - или... или это она выросла? Длинный путь, а идут они лишь мгновенье. Да, так и было - длинный путь к её дому за мгновенье. Денис рассказывает о

каком-то приятеле, который может одной силой воли двигать спичечные коробки, но проку от этого никакого, и Денис уговаривает его тренироваться в плане продвижения сценариев через худсоветы и комитеты.

Яна едва слушает. Какое ей, в конце концов, дело до его приятелей, хоть бы они горы двигали. Она устала. Она ещё не знает, что Денис всегда "тюльку гонит", когда выбит из колеи.

Мимо керосиновой лавки, по тропинке, ведущей к дому. Скользко, подморозило. И фонарь, разумеется, не горит. Денис ворчит.

Ну конечно, у нас асфальтов нету, иллюминаций нету и машины к подъезду не подают. И сценариев мы писать не могём, и вообще...

Яна набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы "вдарить словом", у неё не выдерживают нервы. Как вдруг тропинка под ногами кренится, будто корабль в шторм, Яну несёт куда-то вбок - Денис едва успевает подхватить, и их, вцепившихся друг в друга, крутит волчком взбесившаяся тропинка, и крутятся берёзы, и пустая заледенелая скамья под берёзами, и коричневая дверь с ромбами, перед которой они вдруг останавливаются.

- Однако,.. - взгляд паиньки, у которого в руках взорвалась хлопушка. Негодующе-опасливый - не выкинет ли Яна ещё что-нибудь эдакое. Её душит смех, прямо помирает со смеху.

- Однако, - повторяет он, и передразнивает её смех, и сам начинает смеяться, им на двоих едва сорок, и рушится Берлинская стена, и Яна ведёт Павлина в свою жизнь, через коричневую дверь c ромбами, через чёрное "ничто", по скрипучим деревянным ступеням в их с мамой комнату. Где потрескивают дрова в печи и пляшут на стене жаркие отблески, где светится папина лампа под зелёным стеклянным абажуром, и валяются истерзанные ею страницы под старым

креслом-качалкой. И запах маминых духов, и маминых котлет, и она сама, торопливо натягивающая поверх халата свитерок. Мама идёт к соседям смотреть телевизор, чтобы не мешать её серьёзному разговору с режиссёром из Москвы.

И Павлин - невероятный, неуместный, не вписывающийся ни в комнату, ни в ту её жизнь.

Мама ушла. Они уплетают котлеты с жареной картошкой. На плите шипит чайник.

- Теперь понимаю, почему тебе удаются нетленки. Всё дело в котлетах. Знаешь, лет через пять я сделаю по этому сценарию гениальный фильм.

Через пять лет!.. Яна шлёпается с небес на землю.

- Ну подумай сама - это сценарий полнометражного художественного фильма, а мне дают документальную трёхчастёвку, это полчаса от силы. Ну? В общем, вот, - он вынимает из папки несколько перехваченных скрепкой страничек, - Написал сам. Что-то убралось, что-то придумалось. В общем, прочти.

Как легковесно и несерьёзно выглядят эти листки рядом с её фундаментальным опусом! Яна начинает читать и окончательно приходит в ужас. От очерка ничего не осталось, да Бог о ним, с очеркам - но этот чудовищный корявый язык, сумбурные, никак не связанные друг с другом эпизоды, и вообще всё неизвестно зачем и левой ногой.

Однако вот что странно - наглое безобразие Денисова творения, должное, казалось бы, немедленно освободить Яну от Павлиньих чар, непостижимым образом придаёт порочно-запретному его облику ещё большую отталкивающую притягательность.

Последнюю страницу она читает целую вечность, мучительно размышляя, что же ему сказать, чтобы не обидеть.

- Ничего, только... Надо немного поправить.

- Действуй, - Денис с готовностью вручает ей авторучку - разумеется, паркер с золотым пером, - ты же автор!

От этого беспардонного "Ты же автор!" у Яны захватывает дух. В глазах рябит, убогие строчки-недоноски, кажущиеся ещё отвратительнее от красующегося в правом верхнем углу её имени и фамилии, толпятся, снуют, как средневековые ярмарочные уродцы, выставляя напоказ своё безобразие и язвы. С большим трудом она преодолевает желание, схватив спасительный паркер, несколькими росчерками проложить себе дорогу мимо, мимо, на последнюю девятую страницу, где, как распахнутая на волю дверь, сияет первозданно чистая белизна.

- Я прочту ещё раз.

Яна читает ещё и ещё. Её мутит от отвращения, но, наконец, удаётся откопать то самое "жемчужное зерно" - Денисов в общем-то интересный замысел, который совсем затерялся в толпе строчек-уродцев, и теперь надо было их исцелять - слепых, горбатых, хромых и покрытых язвами. Исцелять, превращая в бравых солдат, красавцев-гренадё ров, выстраивать в должном порядке и вести на девятую страницу - к победному финалу.

Постепенно Яна начинает увлекаться. Денис - автор, она - редактор. Кромсает, отсекает, штопает. Паркер - нож, скальпель, игла.

Денис пытается протестовать, потом, махнув рукой, оставляет её в покое, покорно и оторопело взирая на учинённую бойню и, видимо, по достоинству оценивая её "надо немного поправить".

Потом она стучит на машинке. Уже давно вернулась от соседки мама, постелила Денису раскладушку, долго делала Яне какие-то знаки, на которые Яна не прореагировала и жестоко за это поплатилась. Потому что когда мама, по обыкновению своему, мгновенно и крепко, хоть из пушек пали, заснула у себя на диванчике, а Денис Градов знакомился с отстуканным Яной шедевром редактуры, она вдруг осознала, что мама хотела произвести в комнате некоторую переста

новку, чтобы поставить раскладушку к печке. А теперь раскладушка стоит почти вплотную к её кровати, и ничего тут не поделаешь, потому что двигать диван со спящей мамой нереально.

- Умри, Денис, лучше не напишешь, - констатирует Павлин. - Ну как теперь после этой алмазной прозы перейти на "кр. план, ср. план, наезд, общ. план"?

А над ней дамокловым мечом маячит проблема раскладушки. Зато Павлина она, похоже, абсолютно не волнует. И когда Яна возвращается из кухни с твёрдым намерением всё же разбудить мать, Павлин уже дрыхнет, а роскошное его оперение валяется рядом на стуле.

Яна в панике гасит свет, чтобы не видеть его голого плеча, шеи с серебряной цепочкой... Пробирается на место, будто через минное поле, потом в одежде ныряет под одеяло. Мины рвутся. Стук упавших туфель, скрип пружины матраца. О-ох!

Денис не подаёт никаких признаков жизни.

Тогда она всё-таки решается снять платье. Проще было бы снять кожу. Она извивается в душном, скрипящем аду, наконец, едва не задохнувшись, выныривает из-под одеяла.

Денис спит, не ведая о её мучениях. И этот беспробуд ный сон в метре от неё так же великолепен по наглости, как и его сценарий.

Она боится шевелиться, ворочаться, дышать. Мучительно медленно отсчитывают секунды ходики, а впереди бесконечная ночь. Такое ощущение, будто она проглотила кость мамонта.

Но в ночной своей молитве она не просила Бога избавить её от мучений и перенести Дениса вместе со злополучной раскладушкой куда-нибудь в Воронежскую область. Пусть кость мамонта, пусть стремительно-медленный бег ходиков. И его вдруг повернувшееся к окну лицо с сомкнутыми веками, таинственно белеющее в темноте.

ПРЕДДВЕРИЕ

- Но разве не безумна и горда была мечта этих утопистов вогнать в "тесные врата" всё человечество и спасти? - прошипел АГ.

- Ну, это, в общем-то, цель Замысла, - улыбнулся АХ, - спасти как можно больше "клеток", сделать пригодными для Царства. И это вовсе не Вавилонская башня, как ты опять мне сейчас хочешь возразить. Вавилон - когда грешные и недостойные нагло лезут на Небо, то есть ищут в идее Бога прежде всего земного благополучия. Забыв, что "Царство Моё не от мира сего". У этих же мечтателей было как раз неприятие "такого бога". Некоторые хоть и "выплеснули вместе с водой ребёнка", хоть и видели в небесах лишь дурную космическую бесконечность, но мечтали об "освобождении человечества", счастье, творческом труде... Разве не для этого Господь сотворил мир?

И под счастьем эти искатели истины понимали отнюдь не "бочку варенья да корзину печенья", хотя, конечно, и таких было немало - а служение высокому в людям, справедли вый мир творческого труда без праздности, расточительной роскоши, эгоизма, разврата... Никогда не поверю, что Господь их осудит более, чем погрязших во всех этих пороках вампиров, благоденствующих за счёт страданий, пота и крови ближних подобно Евангельскому богачу...

Разве это не неосознанное томление по Царству Божию всех, записанных в Книгу Жизни? "Мои овцы знают Мой Голос..." Дети века сего не мечтают о "счастье человечества", тем более, не кладут за это жизни.

Ну а подлинное откровение, разумеется, выход этих мечтаний за пределы суженного земного сознания в Царствие даётся лишь чудом, Духом Святым. Ибо вера - это чудо.

- Вот-вот, а они вздумали обойтись без Бога!..

- Да не без Бога, чудак-нечеловек, а без дьявола! Они вели себя так, строили такие прекраснодушные планы, будто хозяина твоего нет, князя тьмы, вот что... Назвали первородный грех "буржуазными пережитками", и дело с концом. Мол, не будет буржуазии, не будет и пережитков, одни добродетели. По-нашему - только "Образ Божий". На словах атеизм, а на деле - самая фанатичная вера в "Образ Божий" в человеке.

Ну подумай, откуда "произошедший от обезьяны" по их дурацкому учению и выросший в результате естественно го отбора, то есть вражды, варварства, безжалостной конкуренции за место под солнцем Монстр возмечтает "сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор"?

То есть о прорыве в вечность?

Это был бунт не против Бога, а ЗА БОГА. Эти революционные мальчики, лучшие из них, знали глубинами души, что родились для "освобождения человечества", то есть для дела Божия. Ибо если земная жизнь - не процесс выбора между светом и тьмой, то для чего она? "Дар напрасный, дар случайный..."

Короткая, многотрудная, с неизбежным смертным приговором.

"Жить, чтобы жить", - это всеобщее современное кредо... Вот где образец богоборчества!

А раз жизнь нам дана с какой-то деятельной высокой целью, если этот дар "не напрасно, не случайно", то мы должны эту цель исполнить.

"Сам я своенравной властью зло из тёмных бездн воззвал;

Сам наполнил душу страстью, ум сомненьем взволновал."

Так почему же нам, объединившись, не загнать это зло обратно? Почему Церковь терпит порядки этого "лежащего во зле мира"? Почему так пассивно относится к превращению "Святой Руси" в рассадник вампиров, а народ Божий - в

пищу для хищников? Разве борьба со злом на земле - не дело воинов Неба? "Измученных отпусти на свободу..." Да, сказано: "не противься злому". То есть твоему личному обидчику. Но не ЗЛУ!

Непротивление ЗЛУ - противно Богу, измена Делу Божьему на земле, ибо ежечасно губит души. И вампиров, и жертв.

Поскольку церковь ушла от этих проблем, активно ищущие Истину искали её вне храмовой ограды. Что было бы, если б Предтеча Иоанн-Креститель закрыл глаза на беззакония царя Ирода? Бог, как известно, "поругаем не бывает", хоть и "предаётся молчанием". Но церковь в этом смысле очень уязвима, особенно на фоне активной деятельности всевозмож ных сект и других конфессий. Вспомним хотя бы Распутина... Не тебе мне рассказывать, сын тьмы, ваши делишки...

Вот свидетельства из того же "На пиру богов" священника Сергия Булгакова:

"От распутинствующего царя она /церковь/ должна была бы отказаться и раньше, как только выяснилось, что Россия управляется вдохновениями хлыста. В этом попустительстве был действительно великий грех и иерархии, и мирян впрочем, понятный ввиду известного паралича церкви, её подчинения государству в лице обер-прокурора. Слава Богу, теперь Церковь свободна и управляется на основе присущих ей начал соборности".

Да. Да, не удивляйся. Декрет 1918 года о свободе совести и отделении церкви от государства многими был встречен с одобрением:

"Вы упускаете из виду ценнейшее завоевание русской жизни, которое одно само по себе способно окупить, а в известном смысле даже и оправдать все наши испытания. Это - освобождение православной русской церкви от пленения государством, от казёнщины этой убийственной. Русская церковь теперь свободна, хотя и гонима".

Разве не ужасно, что от чиновников требовали справки о причастии? Разве это не кощунство над Замыслом? А анафематизма номер одиннадцать, где провозглашалась анафема всем дерзнувшим на бунт и измену против православных государей, "помазанников Божиих"! Не с них ли начались гонения?

"Итак, вот царь, которого вы избрали, которого вы требовали; вот, Господь поставил над вами царя.

Если будете бояться Господа, и служить Ему, и слушать гласа Его, и не станете противиться повелениям Господа, то будете и вы и царь ваш, который царствует над вами, ходить вслед Господа, Бога вашего.

Если же вы будете делать зло, то и вы и царь ваш погибнете". / Цар.12;13,14,25/

"...в самую роковую минуту истории не умели уберечь царя от Распутина! Где же сила апостольской церкви, где власть решить и вязать? И там, где должно было раздаться слово апостольское, дело решила шальная офицерская пуля. Но ведь пулей нельзя бороться с мистической силой. Вот и вышло, что распутинская кровь, пролившись на русскую землю, отродилась на ней многоглавым чудовищем большевиз ма."

- Сильно сказано! - захлопал чёрными ладошками АГ, - Насчёт "многоглавого чудовища большевизма"... Кстати, что-то мы про Иосифа совсем забыли.

- Вовсе не забыли, сын тьмы, распутываем помаленьку.

"А ведь оказалось, что церковь была устранена без борьбы, словно она не дорога и не нужна была народу, и это произошло в деревне даже легче, чем в городе. Слой церковной культуры оказался настолько тонким, что это не воображалось даже и врагам церкви. Русский народ вдруг оказался нехристианским".

- Вот и ответь теперь, сын тьмы - разве безбожие ввели большевики с Иосифом, "разрушили веру", как некоторые

утверждают? Чего ж хотели бы эти товарищи? Чтоб большевики декретом от такого-то числа объявили, что Бог есть и приказал всем беспрекословно подчиниться новой власти, ибо старая всех угнетала... Сослались бы на Писание, что мы только что делали, и... дружными рядами - в храм, славить советскую власть... Так, что ли?

- А ведь я нашёптывал Иосифу такой вариант, - вздохнул АГ, - именно так и нашёптывал...

- Ну, эту мыслишку ещё Наполеон вынашивал на острове Святой Елены: " я возвысил бы Папу выше всякой меры, окружил бы его великолепием и почётом. Я устроил бы так, что ему нечего было бы сожалеть об утраченной светской власти, я сделал бы из него идола, и он оставался бы около меня. Париж стал бы столицей христианского мира, и я управлял бы религиозным миром так же, как и политическим".

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1917г. Доклад на заседании ВЦИК по вопросу о независимости Финляндии. Назначен пред. совнаркома во время отпуска Ленина.

1918 г. Участие в работе 3 Всероссийского съезда Советов. Выступление на заседании ЦК по вопросу о мире с немцами. Выступает на 3 съезде Советов по национальному вопросу. Проводит совещание деятелей рев. крыла соц. партий ряда стран Европы и Америки. Организация отпора немцам. Мобилизация буржуазии на рытьё окопов под контролем рабочих. Борьба против Троцкого и Бухарина по вопросу о Брестском мире. Участие в работе 7 съезда РКП (б). Избран членом ЦК и членом комиссии по выработке проекта программы партии. Участие в работе 4 Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов. Избран членом ВЦИК. Избран членом комиссии по выработке проекта первой Конституции Российской Советской Республики. Выступление с докладом о типе федерации Российской Советской Республики. Полно

мочный представитель РСФСР по переговорам с украинской радой о мирном договоре. Руководство совещанием по созыву учредительного съезда Советов Татаро-Башкирской Советской Республики.

- Ну, а теперь - что же всё-таки происходило в России во время всех этих съездов и комиссий? - поинтересовался АГ язвительно, - Какие, так сказать, плоды? У меня тут есть несколько свидетельств А. Изгоева. Публициста и общественного деятеля.

"И весь мир, в том числе раньше других социалисты, ужаснулись, когда раскрылись эти кошмарные картины одичания, возвращения к временам чёрной смерти, тридцатилет ней войны, великой московской смуты неслыханного деспотизма, чудовищных насилий и полного разрыва всех социальных связей. Таковым оказался социализм, действительно осуществлённый, испробованный в жизни."

- Ну, что скажешь?

- Только то, что в обществе, где несколько веков одна часть народа пила у другой, высасывала жизненные соки, нарушая Замысел и заповеди, то есть в Вампирии, какой являлась в последнее время Россия, все, за исключением разве что иноков "не от мира сего", были в скрытой форме вампиризмом заражены. Завистью, злобой, ответной жаждой крови - я уже приводил по этому поводу высказывания многих, включая самого Маркса, об "отравленных завистью и ненавистью" пролетариях. Пробило полночь, вот и всё. Человек стал зверем, и социализм тут ни при чём, что под ним ни понимай, под этим социализмом. Это никакая не свобода, просто наступила ночь. Для одних время расплаты, для других - кровавого пиршества. Короче, "кончилось ваше время".

- Но, как известно, чем темнее ночь, тем ярче звёзды. Свидетель отмечает, что абсолютно все атрибуты и достижения рабочего и профсоюзного движения оказались вдруг насквозь буржуазными, исходя из чистого марксистского уче

ния. Включая социальное законодательство, строение политической партии, тактику политической борьбы.

- Разумеется, нельзя вливать молодое вино в старые мехи...

"Православие воспитало душу русского человека. И когда теперь большевики сделали свой опыт и показали нам человека без Бога, без религии, без православия, показали его в том состоянии, о котором Достоевский говорил: "если нет Бога, то всё позволено", то весь мир ужаснулся этой кровожадной, садически-злобной обезьяны. Массовые расстрелы детей, избиения, пытки, величайшие издевательства - и всё это либо по озорству, хулиганству, злобе или, ещё хуже, из корысти - ради вымогательства денег. "Такое дикое и злое животное, как человек"... Мы воочию видели, во что превращается этот человек, освободившийся от Бога и назвавший себя "социалистом". "Человек человеку волк" - вот основной девиз этих страшных дней".

- Ну, Позитив, что скажешь?

-Лишь то, что теперь больше никакие внешние цепи не сдерживали разрушительную, накопленную столетиями хищную злобу новоявленных вампиров. То, что в более-менее скрытой, а порой и в явной форме делали верхи, "звери алчные, пиявицы ненасытные", упорно не желая этого замечать, теперь творили низы. Рабское терпение, которое так восхищало хозяев "волов безропотных", шло отнюдь не от церкви, что и продемонстрировали первые дни революции:

В мире есть царь: этот царь беспощаден,

Голод названье ему.

Водит он армии; в море судами правит;

В артели сгоняет людей,

Ходит за плугом, стоит за плечами

Каменотесцев, ткачей.

Он-то согнал сюда массы народные.

Многие - в страшной борьбе,

К жизни воззвав эти дебри бесплодные,

Гроб обрели здесь себе.

/Ник. Некрасов/

"Человек человеку волк" - вот девиз этих страшных дней, - ужасается свидетель, - "Большевики показали нам человека без Бога..." А ты бы лучше, голубчик, в зеркало поглядел. Вы и были "волками", вы и были "людьми без Бога", хищниками, которые "в Царство Божие не войдут"!

"Мы надрывались под зноем, под холодом,

С вечно согнутой спиной,

Жили в землянках, боролися с голодом,

Мёрзли и мокли, болели цингой.

Грабили нас грамотеи-десятники,

Секло начальство, давила нужда..."

- да что там, Иоанне, небось, эти строчки знакомы со школы... -

"Не ужасайся их пения дикого!

С Волхова, с матушки Волги, с Оки,

С разных концов государства великого -

Это всё БРАТЬЯ твои - мужики!"

Пришлось ужаснуться. Были "братья", стали "волки". Как и предсказывало Писание. В наказание за нарушение Замысла. Как и предупреждал Лев Николаевич: "Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы на ней живём уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем её взрыв... Давящие народ классы, кроме царя, не имеют теперь в глазах нашего народа никакого оправдания; они держатся в своём положении только насилием, хитростью и оппортунизмом..."

Свидетель С. Аскольдов, философ:

"Как всякая тяжёлая болезнь человеческого организ

ма отчасти предваряет смерть и заранее знакомит с нею, так и революции, являясь наиболее опасными болезнями в жизни государств, включают в той или иной степени все основные симптомы смерти, которая, конечно, с религиозной точки зрения является наиболее полным обнаружением мирового зла... именно революции способствуют РАЗДЕЛЕНИЮ добра и зла, выявляя и то и другое в наиболее яркой форме. И, как процессы очищения добра от выявившегося зла, они с религиозной точки имеют некую печать благодетельности и в сущности наиболее реализуют религиозный смысл истории, состоящий именно в разделении добра и зла в их созревших формах. Христианству нечего бояться смерти, как индивидуаль ной так и общечеловеческой, так как в смерти погибает лишь то, чему и надлежит погибать, т.е. злые начала жизни".

- От себя уточним, что речь, разумеется, идёт о "смерти второй и окончательной" - после Суда, а не о земной смерти.

"Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благослове ние и проклятие." /Втор. 30, 1/

"Русская церковь в её эмпирической земной организации была именно тем средоточением и основой религиозной жизни, откуда распространилось расслабление и упадок религиозного духа. Имея мистический страх перед революцией и согласно с духом христианства отстаивая религиозные основы существующей власти... - Только я бы сказал "не духа, а буквы", - перебил сам себя АХ, - ...существующей власти, Церковь, несомненно, перешла допустимые пределы охранительной политики. Она не видела, что, связывая свою судьбу и авторитет с судьбою русского самодержавия, она обязывалась и блюсти некоторое внутреннее достоинство этой формы и если не вмешиваться в политическую сферу, то по крайней мере быть голосом религиозной совести в государствен ной жизни, что взывало к этой совести. Но именно в этой своей роли совести общественного организма России со вре

мён Петра 1 православная Церковь была совершенно бездейственна. И в ней начался как бы своего рода внутренний гнойный процесс, для одних служивший отравой, для других - соблазном к хуле и отпадению от Церкви и Христианства... Гр. Распутин - это первый и крупнейший деятель русской революции, ибо именно он был главным фактором глубочайше го падения видимой русской Церкви, прикосновения её болящей язвы до того предела "мёртвой коры вещества", за которым начинается некий мистериум Церкви невидимой. Это именно прикосновение и вызвало в соответственных мистических глубинах отзвук "довольно" .И этим "довольно" и была русская революция, которая явилась и небывалым кризисом в жизни православной Церкви."

"Много веков русская Церковь находилась под охраной самодержавия. Но это состояние охраняемости она превратила в роль политического служения. То в сознании русского народа, что должно было бы быть носителем святого начала невидимой души России, "Святой Руси", стало оскорбляющим достоинство этого начала внешним, загрязнённым вместилищем. И охрана, начавшая служить не к пользе, а к прямому вреду, была снята".

-Я говорю о так называемом "Удерживающем".

- Ты лучше об Иосифе толкуй, не уклоняйся, - проворчал АГ.

- Я только об Иосифе. Исключительно о нём.

- Ладно, по поводу предыдущего свидетельства. Разве смысл христианства не в соборном спасении, не в несении креста? Чтобы, смиряясь и терпя грехи и слабости других, в данном случае князей, спасать Целое и этих "князей"? "Носите немощи друг друга и этим исполните закон Христов..." - так, кажется, у вашего апостола Павла?

- Я и говорю - была нарушена некая допустимость зла, когда злокачественные клетки грозят погубить Целое, то есть Замысел, когда нарушены отношения любящей семьи. Когда

необходима кардинальная операция. Когда "Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов".

"И русская революция свершилась как нежданный Божий суд... Мы твердо убеждены, что русская революция не есть дело рук человеческих, хотя подготовлялась она и человеческими усилиями. Русская революция оказалась судом не только над политикой и деятелями старого режима, но и над той частью русского интеллигентного общества, которая эту политику обличала и с нею боролась. Если бы гуманисты русского общества выступили на одоление звериного начала русской души в союзе со святыми, то весь тон их обличений и образ их действий был бы совершенно другой. Но даже выступая "как сила интеллектуальная", гуманистическое начало было не на высоте своей задачи именно с точки зрения этого самого разума, поскольку не разбиралось добросовес тно и до конца в тех явлениях, которые оно критиковало и собиралось преобразовывать. Именно в силу этого русское гуманистическое движение было глубоко проникнуто примитивным материалистическим духом, не позволяющим ему даже задуматься о религии, а следовательно, и о святом начале русской общественности".

"Русский народ оставался по существу чужд гуманизму, зародившемуся и пребывавшему лишь в русской интеллигенции. И когда в нём, благодаря совместным влияниям двусторонних соблазнов справа и слева, умер святой, зверь не покорился человеческому началу, а остался освобождённым от всякого просветляющего и возвышающего его начала".

- А теперь скажи, сын тьмы, разве я не об Иосифе? Его народ - озверевший, соратники, - "не желающие разобрать ся", всякие там ложные теории, опирающиеся на неверные представления о человеке и Замысле... И разъярённая сопротивляющаяся Вампирия, внутренняя и внешняя, с которой ему предстояло сразиться. И никакой опоры, кроме тайной веры в Своего Бога...

Итак, первые месяцы послереволюционной России:

"Вместо ожидаемого царства справедливости в жизни воцарились обыкновенный "буржуазный" разбой и господство грубой физической силы. Вооружённые люди отымали имущество у невооружённых и слабых, делая это то в одиночку, то толпой. К этому и свелась вся "социальная революция", лишённая какого бы то ни было идеализма. Грабёж привёл и к тем результатам, к которым обыкновенно приводит. В странах, где не обеспечен правопорядок, нет правосудия и отсутствует общественная безопасность, замирает предприимчи вость, происходит непомерное вздорожание всех продуктов, силе и насилию противопоставляются обман, лицемерие, стремление уйти в свою раковину, скрыть от всех своё состояние".

"В своей ненависти к "буржуазному миру", освободив народ от "права", социалисты вернули его только к исходному моменту развития... "буржуазного права". В жизни нашей воцарился "зуб за зуб", стали применяться самые жестокие виды смертной казни и позорящих наказаний, расправ без суда и разбирательства.

Социализм в области права оказался возвращением к бесправию. Социализм в области политической дал картину самого отвратительного деспотизма с исключительными законами, неравенством граждан, повседневными насильями, отсутствием каких бы то ни было свобод, с истязаниями в тюрьмах и участках, с массовыми и единичными расстрела ми безоружных".

"Классовая борьба" русского "пролетариата" была феерически победоносна. Что означают жалкие успехи германских рабочих, добившихся лишних 200 граммов хлеба, в сравнении с победой русского "рабочего класса", захватившего в свои руки всю государственную власть, все государственные и частные имущества! Мы должны были показать всему миру образцы настоящего социалистического регули

рования и питания, и производства, и обмена. И Ларин и Ленин со всей присущей им серьёзностью неоднократно в речах и статьях развивали и великие преимущества и величественные основы нового социального строя. Они не ограничились речами, а перешли к осуществлению своих идей. И показали всему миру, что эти идеи убивают всякую промышленность, останавливают и разрушают всякое производство, разрушают все богатства страны, порождают чудовищную и массовую спекуляцию, обеспечивают верный голод даже при наличности достаточных запасов и ценность бесчисленных бумажных денег поддерживают лишь обесценением человеческой крови.

При "социалистических" порядках наступило чрезвычайное понижение производительности труда. Наши производительные силы при "социализме" регрессировали к временам петровских крепостных фабрик.

"Рабочий контроль" очень скоро обнаружил свою истинную природу... Немедленно уничтожалась всякая дисциплина... Знающие, честные работники изгонялись и даже убивались. Производительность труда понижалась обратно пропорционально повышению заработной платы".

"Прилив сбережений прекратился не только в банки, но и в сберегательные кассы. Оказалось, что народ меньше всего верит народной власти".

"Жизнь строила цены - по законам "буржуазной" экономики. На борьбу социалистов с началом собственности жизнь ответила стихийным, непреодолимым, хотя и извращённым, утверждением этого начала в лице многомиллион ной армии "мешочников".

"Такие огромные, массовые, стихийно-неудержимые явления, как отказ крестьян давать хлеб по твёрдым ценам при обесцененных деньгах, как грандиозное развитие мешочничества или катастрофическое падение производительнос ти труда, стали объясняться "контрреволюционной агитаци

ей" правых эсеров и меньшевиков или "саботажем" кадетской буржуазии и интеллигенции... Как люди действия, большевики вместо всяких "экономических законов" схватились прямо за дубину, ружьё и пулемёт, стали расстреливать "спекулянтов" и отбирать их имущество, сажать в тюрьму "саботажников", создавать вооружённые отряды для похода в деревни за хлебом."

"Главная причина нынешнего краха русского социализма в его ложном и лживом учении о человеке".

"Никогда Русь не сквернилась таким количеством злодеяний, лжи, предательства, низости, бездушия, как в год революции. И если раньше, в годы реакционного квиетизма, человек, слишком выдвигавший напоказ свою внешнюю религиозность, возбуждал сомнительное к себе отношение, то в годы революции смелое и открытое исповедание человеком своей религиозной веры возвышало его над толпой обманутых и озверелых людей. Социалистическая революция, думая разрушить, утвердила религию в России, очистила и возвысила служителей церкви, напомнив им о жертвенности их служения."

- Да, такое свидетельство дорогого стоит, - прошипел АГ, - Что называется, начал этот свидетель Изгоев за упокой, а кончил за здравие. Ибо вся материя мира...

- Не стоит одной человеческой души, - довольно закончил АХ. - Дальше ещё поучительнее:

"Они заговорили о защите "социалистического отечества", когда от самого отечества остались только клочки... Возбуждаемые большевиками дела, "о государственной измене", "о сношениях с иностранными государствами" и т.д. явились полицейскими расписками в признании своего поражения.

Социалисты в лице своих наиболее последовательных и деятельных представителей на тяжком для России опыте доказали, что они ничего не понимали в области высших сто

рон человеческой души, в тех мотивах, КОТОРЫЕ ПОДВИГАЮТ ЛЮДЕЙ НА ЗАБВЕНИЕ СВОЕЙ ЛИЧНОСТИ, НА ПРИНЕСЕНИЕ ЕЕ В ЖЕРТВУ КАКОМУ-ТО ВЫСШЕМУ ЦЕЛОМУ. Все попытки заменить религиозную веру и патриотизм призывами к инстинктам классовой ненависти, жаждой материального благополучия или, в крайнем случае, личного властолюбия приводили не к геройству и самопожертво ванию, а к делам трусливой злобы и бесчестного грабежа."

- Что ты этим хочешь сказать?

- Только то, что Иосиф, видимо, понимал кое-что "в области высших сторон человеческой души", ибо при нём тысячи людей шли и на "забвение своей личности" и на "принесение её в жертву высшему целому".

"На основании своих фантастических объективных законов они поделили человечество на различные группы мелкой, средней и крупной буржуазии, пролетариата и т.д. Они вообразили, что это не просто методологические абстрактные построения их ума, а действительные реальности, что будто бы члены этих групп подчиняются различным "социально-экономическим законам". Они представляли себе, будто на самом деле "буржуи" мыслят по-буржуазному, а пролетариат особо, по-социалистически. Первое же столкновение с действительностью разрушило все эти воздушные замки. Рабочие сплошь оказались такими же "буржуями", как и остальные люди. И социалисты... не замедлили убедиться, что пролетариат глубоко заражён "мелкобуржуазным ядом" и не желает работать за общий со всеми паёк, без индивидуаль ной выгоды... Вся экономическая политика русских социалистов сводилась к тому, что всё новые и новые и более широкие круги народа объявлялись буржуазными, мелкобуржуаз ными и контрреволюционными. Всё население России, кроме кучки красноармейцев и большевистских властей оказалось "мелкобуржуазным", да и "социалистичность" этих последних подвергалась большому сомнению".

"В настоящее время социалисты более трусливые и менее честные, хотя и более умные, чем большевистские теоретики, пытаются отвести ответственность за русские события от социализма и свалить её на большевиков. Нас может интересовать лишь общественно-политическая сторона дела. С этой стороны большевики в сравнении с другими русскими социалистами должны быть поставлены на значительно высшую ступень. Эти люди имели, наконец, мужество осуществить свои идеи в жизни. Они показали социализм в осуществлении. Иным он быть не мог. Иных результатов ждать от него нельзя. Урок получился страшный, но, быть может, иного пути к нашему оздоровлению не было". /С. Аскольдлв. 1918 г./

Иосиф, в отличие от своих фанатичных соратников, не питал никаких иллюзий ни относительно социализма, ни человеческой природы. Все люди - потенциальные оборотни, вампиры, ждущие лишь тьмы, полночи, чтобы отрасли у них клыки, когти, гениталии чудовищных размеров, чрево необъятное, чтобы можно было впиться в первую беззащитную плоть и душу.

В его Антивампирии вурдалакам и хищникам не будет житья - уж он об этом позаботится! Они боятся осинового кола и света... С кольями проблемы не будет, что же касается света... Пусть он будет искусственным, но мы просветим каждого. Мы построим Великую Крепость и выставим неподкупную охрану. Я отменю тьму и полночь, и ни один кровосос не прорвётся к моему народу. Неважно, как мы назовём его, но это будет первое в мире царство Света. Антивампирия. Пусть искусственного, но света!

Иосиф любил слово "свет". Песни, где оно есть. Назвал фильм "Светлый путь" и дочку - Светланой.

Святой с радостью отдаст всё до последней рубашки, Человек - отдаст лишнее, Вампир - тянет всё в свою пасть, как чёрная дыра. "Лежащий во зле" мир принадлежит вам

пирам, они поделили Вампирию на зоны, время от времени устраивая грызню, вовлекая всех в эту бойню. Напридумы вали "права и законы" чтобы как-то ограничить и упорядочить безудержные аппетиты друг друга.

Иосиф плевал на всякие там "измы" - он задумал заповедник посреди Вампирии, где хищникам не будет житья... А "измы", которым поклоняются его соратники-идолопоклон цы, для него - всего лишь кирпичи, из которых он будет возводить стены будущей крепости. Годится - в дело, гнилой - на свалку.

Он ещё не знал, как надо, но он твердо знал, как не надо.

"Так говорит Господь Бог: вот Я - на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их.

Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и больную укреплю, а РАЗЖИРЕВШУЮ И БУЙНУЮ ИСТРЕБЛЮ; буду пасти их по правде.

Так как вы толкаете боком и плечом, и рогами своими бодаете всех слабых, доколе не вытолкаете их вон, то я спасу овец Моих, и они не будут уже расхищаемы, и рассужу между овцою и овцою. И поставлю над ними одного пастыря, который будет пасти их, раба Моего Давида; он будет пасти их и он будет у них пастырем". /Иез. 34, 10, 16, 21-23/

- Так что как видишь, сын тьмы, уже был в истории опыт Антивампирии. Иосиф ещё с семинарии знал это место из "Иезекииля" наизусть... Кстати, одно из его подпольных имён - "Давид"...

- Весьма сомнительная версия в атеистическом государстве... И ты всерьёз собираешься на ней строить защиту?

Ну для начала приведу хотя бы свидетельство "злейшего соратника" Иосифа Льва Троцкого: "Наши дороги так давно и так далеко разошлись, и он в моих глазах является в такой мере орудием чуждых мне и враждебных исторических сил, что мои личные чувства по отношению к нему мало отличаются от чувств к Гитлеру или японскому микадо".

Стp. 248