ЮЛИЯ ИВАНОВА

ЛУННЫЕ ЧАСЫ
          (сказка для взрослых пионерского возраста)

ГЛАВА 1
          "Великолепная семёрка" и примкнувшая к нам Петрова. Про то, как Петрова разбудила меня после восхождения, и что из этого вышло. Про похищенную Тайну и дыру во времени.

- Слышишь? - вдруг толкнула меня Петрова, высунувшись из спального мешка, который я ей с таким трудом застегнул.
          Я ничего не слышал и вообще уже спал. И ребята спали - вся наша "великолепная семёрка", не считая инструктора Малики и примкнувшей к нам, то есть ко мне, Петровой. У нас был трудный день - сегодня мы совершили первое в жизни восхождение. Гора была, конечно, не Эверест, но настоящая, откуда видно и "потоков рожденье", и "обвалов движенье", и даже свирепый Терек. И снега выше облаков, и ослепительное солнце, позолотившее наши имена на скале. Даже Петрова дотянулась и расписалась, забравшись мне на спину, будто на табуретку.
          Но не в табуретке дело, а в том, что из-за неё, Петровой, всё и случилось. Если б она к нам, то есть ко мне, не примкнула и не разбудила среди ночи, - кто знает...
          "Мы" - это ребята со всего Союза, премированные тем летом 72-го путёвками в Крым и на Кавказ "за высокие достижения в области детского творчества", как было написано на путёвках. Достижения эти были у каждого свои. К примеру, я, Олег Качалкин из Москвы и Янис из Даугавпилса разделили первое место на соревновании управляемых авиамоделей. Мы с Янисом сразу подружились и попросились в один срок по одному маршруту, туристскому, а не в оздоровительный лагерь. И нисколько об этом не жалели, так как вдоволь наговорились, обменялись идеями и опытом и даже решили поступать в МАИ после школы, чтобы потом вместе работать в над проектом истребителя-невидимки, который практически невозможно обнаружить и сбить.
          Олесь из Гомеля и Кристина из Львова победили на математической Олимпиаде, Тимур из Душанбе - на конкурсе скрипачей, а Василь с Карпат - на выставке юных фотографов. Василь даже спал с фотоаппаратом и собирался послать на следующую выставку репортаж "Семеро смелых" - про наше путешествие. Шестнадцатилетний Керим из Казахстана, самый старший в группе, прославился тем, что их студенческий отряд строил город где-то за Полярным Кругом. Стройотряд поехал в Болгарию на Золотые пески, а Керим оказался с "мелюзгой" из-за красавицы Малики, в которую влюбился ещё в прошлом году в Домбае, когда приезжал кататься на горных лыжах.
          Мы об этом знали, но помалкивали. Мы все были влюблены в Малику, такая она была красивая, бесстрашная и весёлая. Она учила нас преодолевать любые препятствия и трудности, никогда не теряться, не хныкать и держаться друг за друга, что бы ни случилось. И когда плетёшься с рюкзаком по шоссе, а мимо курортники проносятся, машут из окон автобуса - привет, мол, орлятам-ишачатам! И в горах на ночёвке, когда от холода зуб на зуб не попадает, а днём от страха трясёшься, что не сумеешь через ледниковую трещину перепрыгнуть. И на узкой крутой тропе вверх, где срываются из-под ног камни, попадаются змеи и скорпионы, а вниз вообще глядеть запрещено.
          Малика любила повторять, что не только она за нас отвечает, но и мы друг за друга, и за природу вокруг, даже за этих кусачих змей и скорпионов, хоть они и гады. Потому что горы - их дом, а мы как бы у этих гадов в гостях и должны их уважать.
          В общем, у нас была замечательная группа и двенадцать незабываемых дней, а на тринадцатый, преодолев трудности и личные недостатки, все ледники, турбазы и исторические достопримечательности, мы наконец-то вышли к морю. Разбили две палатки на живописной площадке в скольких-то там километрах над уровнем моря, которое волшебно и таинственно плескалось внизу, отражая всё явственней и дорожку восходящей луны, и звёзды, и огни раскинувшегося внизу города, и фары прогулочных катеров у берега. Мы разожгли костёр по всем правилам бывалого туриста, доели остатки каши с тушонкой, допили чай с сушками и сгущёнкой, допели оставшиеся песни...
          Впереди была замечательная неделя там внизу, у моря - уже настоящего заслуженного отдыха среди этих лунных дорожек, волн и прогулочных катеров. С экскурсиями, южными базарами, абрикосами-персиками. И никаких "надо"! И я был бы совершенно счастлив, если б не примкнувшая ко мне Петрова.
          Петрову из 86-й квартиры навязали мне давным-давно - как только мы переехали в новый дом и наши "предки", выпускники горного института, поселились на одной лестничной площадке. Дружили они с первого курса, жили в одном общежитии. Мамы наши были москвичками, а папы - иногородними, жили в одном общежитии, ходили к нашим мамам обедать, писали на всех четверых шпаргалки, вместе ездили на практику, потом по экспедициям. Потом поженились.
          Потом между экспедициями родился я, а через несколько месяцев - Петрова. Предки получили по квартире в новом доме и тут же снова отбыли в экспедицию, оставив нас бабушкам. Бабушки поначалу очень тосковали по старым комнатам в коммуналках, которые пришлось сдать государству, но потом пообвыкли и тоже сплотились на ниве машинной вязки. Купили одну японскую машинку на двоих и стали одевать весь дом, а потом и район в первоклассные свитера, костюмы и спортивные шапочки.
          В общем, все были при деле, все заняты, а мне, сколько себя помню, всё время навязывали Петрову - то играй с ней, то гуляй, то помоги задачку решить...Во-первых, мол, ты старше, а во вторых - мальчик, мужчина. И до того меня доставали с Петровой, что я стал с горя удирать в Дом Пионеров в кружок авиамоделей. Петрову к нам, слава Богу, не приняли, свободные места были только в ансамбле Народного танца, куда никто не шёл. Так она мне назло записалась в этот ансамбль и каждый вечер топала над головой свои "бульбы" и "гопаки", а мне ничего не оставалось, как подняться к ней и засесть вместе за её задачки. А бабушки внизу стрекотали вязальной машинкой и наслаждались тишиной.
          Но, в конце концов, Петрова до того дотопалась, что её бабушка тоже сбежала к какому-то чужому дедушке в связанном ею свитере, а маме Петровой пришлось устраиваться на работу в Москве и самой её воспитывать.
          Но без бродячей жизни и петровского папы она стала тосковать, психовать, а моя бабушка сказала, что нечего заводить детей, если не собираешься их воспитывать, что она тоже могла бы сбежать к какому-либо дедушке, если б не было нашего. Что им с дедушкой тоже пора отдохнуть от нас и съездить хотя бы на родину, на Кубань. А я обиделся и сказал - ну и скатертью дорожка, только не навязывайте мне Петрову.
          Тут и лето наступило, и победа на соревнованиях, и эта путёвка на Кавказ. А бабушка с дедушкой уже и телеграмму на свою Кубань отправили - встречайте, мол, вагон такой-то...Но тут позвонила моя мама из экспедиции и сказала, что мама Петровой должна немедленно ехать туда к ним и спасать семью, что я уже большой мальчик и обязан понять, что поскольку Петрову не с кем оставить в Москве , мне надо взять её с собой. Что хотя Петрова далеко не отличница и не общественница, но из Дома Пионеров ей согласны выдать справку, и тогда можно будет выхлопотать вторую путёвку за наличные.
          Я вообще-то реву редко, но тут заревел бы обязательно, однако не успел, потому что в дверь позвонила мама Петровой, сказав. что внизу её ждёт такси, что вот выписанная на Петрову путёвка и деньги на дорогу в конверте, что я не должен отпускать от себя Петрову ни на шаг, не разрешать ей сидеть на холодной земле, торчать в море больше пятнадцати минут , заплывать за буйки, есть немытые фрукты и больше трёх пачек мороженого зараз. Что квартиру она заперла, цветы и кота пристроила, а нам желает счастливого пути.
          Из-за её спины выглядывала торжествующая Петрова с видом царевны-Лягушки, на которой я, реви-не реви, обязан жениться.
          Мама Петровой расцеловала нас и умчалась "спасать семью".
          - Алик, алло!..Что же ты молчишь? - кричала в телефон моя мама. Надо же - из тайги, из глуши, а слышно, будто рядом. Петрова вырвала у меня трубку.
          - Здравствуйте, тётя Тоня. Не беспокойтесь, я за Аликом присмотрю...
          Я тогда подумал, что кранты, жизнь кончена. Но даже Петровой не удалось испортить наше путешествие, хотя и приходилось тащить всю дорогу то рюкзак Петровой, то саму Петрову, то ей гриву расчёсывать, которая стала от походной жизни как шерсть у овец, что нам попадались в горах.
          Насчёт "овечьей шерсти" Петрова обиделась, схватила ножницы и оттяпала себе полкосы.
          - Ну, доволен?
          - Теперь как пугало огородное, - сказал я.
          Петрова стянула волосы на затылке аптечной резинкой и стала вылитый Чипполино. Тогда она захныкала, чтоб я ей немедленно купил шляпу, как у Утёсова из "Весёлых ребят". В утёсовской шляпе Петрова стала похожа на солнечное затмение - в центре нечто круглое, дочерна загорелое, а вокруг - корона из лохматого белого войлока.
          Зеркало у нас имелось одно на всех - у Малики, да и то просто пустая пудреница. Петрова в утёсовской шляпе в нём не помещалась, но то, что помещалось, так ей понравилось, что она эту шляпу больше не снимала, даже спала в ней. Спальный мешок застёгнут до подбородка, а снаружи - голова в шляпе.
          - Слышишь? - Петрова высунулась из мешка. Голова в шляпе так и поворачивалась туда-сюда, будто локатор.
          Слух у Петровой был феноменальный - подсказки она слышала с последней парты.
          Ребята крепко спали, сопели. Тимур даже похрапывал. Снаружи трещали цикады.
          - Что я должен слышать? Дрыхни, а то завтра домой поедем!
          Обычно это действовало безотказно.
          - Труба, - шепнула Петрова, - Слышишь? Нас кто-то зовёт.
          - Почему нас?
          Но пока я выпутывался из мешка, чтобы привязать её руку к своей, (что я иногда делал в воспитательных целях и ради страховки от петровских сюрпризов), Петровой и след простыл.
          Сияла полная луна, сияли крупные южные звёзды, снежные склоны и ледники, откуда мы недавно спустились. И огни белого города внизу, и море в огоньках катеров, в котором мы завтра вдоволь наплаваемся, и лунная дорожка до горизонта...
          Трещали цикады. Но теперь и я слышал трубу, играющую побудку, где-то совсем неподалёку, и почему-то мне, как и Петровой, стало очевидно, что она зовёт на помощь. Даже не нас с Петровой, а именно меня, Олега Качалкина. Москва, улица Весенняя, дом 18, квартира 85, Советский Союз.
          Вслед за Петровой я пошёл на звук. Ноги так и несли меня, мы побежали, потом почти полетели - так мне показалось, пока не очутились перед чёрной круглой дырой с откинутой, тоже круглой, дверью. Будто крышка от старинных карманных часов.
          Петрова попятилась, дрожа от страха и любопытства. Глаза её из-под утёсовской шляпы аж светились, как у кошки.
          - Лезь первый, ты же м-мальчик, - выдавила она, заикаясь, -Н-не б-бойся, я с тобой.
          Вообще-то я трусом не был, но лезть в это подземелье-часы совсем не хотелось. К крышке была привязана то ли верёвочная лестница, то ли цепь - толстая и, вроде бы, серебряная. Она свисала вниз, как бы приглашая - ну же, скорей! Снова из чёрной дыры прозвучала труба. Эх, была - не была! Я стал спускаться, следом - Петрова, едва не наступая мне на макушку.
          Под нами и впрямь был циферблат. Лунные часы - старинные светящиеся римские цифры и два серебряных лунных луча вместо стрелок. Луч короче и луч длиннее. Оба подползали к двенадцати.
          - Они отсчитывают тьму, - услыхали мы ломкий мальчишеский голос, - Солнечные показывают свет, а эти - тьму. Ваше солнечное время заканчивается, грядёт лунное...Ночь и хаос. Кончилась эра светлых годов, товарищи!
          Я сразу узнал этого сурового мальчика-воина из гайдаровской сказки - в шинели до пят, с винтовкой через плечо и в будённовке. Но дул он совсем не в горн и не в трубу, а в небольшую то ли флейту, то ли дудку, которая в лунном луче сверкала и переливалась, будто хрустальная.
          Я решил, что всё это мне снится, и ущипнул себя за руку. Больно. Тут же меня ущипнула Петрова, ещё больнее. Я наступил ей на ногу. Петрова взвизгнула и брыкнулась.
          - Да не снюсь я, всё и вправду хуже некуда, - вздохнул Кибальчиш, - Вот слушал ваш разговор у костра, кто о чём мечтает, - и про самолёт-невидимку, и про город-сад в заполярье, и про элексир вечной молодости, который надумала изобрести эта барышня...
          Петрова заявила, что никому и никогда про этот элексир не рассказывала, хоть и мечтала про себя.
          - Рассказывала-не рассказывала - какая разница, всё равно уже ничего не сбудется. Ни страны нашей больше не будет, ни дружбы народов, ни "человек проходит, как хозяин", ни пионерлагерей, ни самих пионеров...И белый город у моря, и эти горы содрогнутся от взрывов и покраснеют от крови. И снова проклятые буржуины всех одолеют, предадут, всё прожрут и пустят по ветру...Щипайся-не щипайся, Качалкин, - никакой это не сон.
          Тут Кибальчиш так больно наступил мне сапогом на ногу, что я заорал, что ладно, пусть не сон, только что же теперь делать?
          Мальчиш сказал, что когда подслушал у костра наши мечты и планы, то подумал: вот настоящие ребята, готовые на подвиг, которые могут попытаться спасти великое дело борьбы за освобождение человечества. Что он долго звал, играл нам побудку, но все дрыхли.
          - Лишь ты, Качалкин...
          - Он тоже дрых, это я услыхала, - перебила Петрова. - Только нет у нас и в помине никаких буржуинов, всё-то ты врёшь, Мальчиш. А если б и были, то никак не сумели бы нас победить, потому что страна наша - самая сильная, могучая и несокрушимая в мире, которую даже фашистские полчища не одолели.
          Мальчиш печально сказал, что полчища не одолели, а горстка буржуинов одолеют, потому что вся наша сила была в Тайне, которую знали даже дети. Но проклятый Плохиш всё же изловчился и похитил Тайну, чтобы продать буржуинам за бочку варенья и корзину печенья. А без тайны мы против них бессильны. И уже движется на нас снова со всех сторон рать невидимая, выглядывает "из-за спины РСДРП мурло мещанина", прячутся пока что изменники за высокими заборами да кремлёвскими стенами, но вот-вот пробьёт их час. Час тьмы...
          Петрова заявила, что не верит ни одному его слову, что он псих и паникёр, и вообще, если б не его героическая биография, надо бы заявить куда следует. Я же сказал, что не может быть психом и паникёром павший смертью храбрых. А Мальчиш добавил, что и вруном никогда не был. Просто он всё видел своими глазами, потому что сам тоже из сказочного измерения, куда утащил проклятый Плохиш нашу Тайну. Что он, Мальчиш, бросился в погоню и уже почти догнал жирного Плохиша, но ворюга из гайдаровской сказки смылся к Чёрту на Кулички. А эти Чёртовы Кулички - самое страшное и опасное место в сказочном измерении, там собран весь отрицательный опыт человечества, коварные ловушки на каждом шагу.
          - О, если б я мог туда попасть! - воскликнул он, - Но у меня нет главного - времени. Моё время кончилось. Ни минуты не осталось, ни секундочки...А ты богач, Качалкин, у тебя вся жизнь впереди. Ты ещё можешь всех спасти...Ровно в полночь в полнолуние седьмого месяца седьмого дня тот, у кого вся жизнь впереди, может войти в пролом во времени и попасть на эти самые Кулички.
          Сколько их побывало в этих местах, всевозможных туристов и отдыхающих! Одни дрыхли, не слышали, другим лень было вставать...То трусили, то не верили. Или были слишком стары...Времени всё меньше, Качалкин, буржуины приближаются - глаза завидущие, руки загребущие...Точат зубы на народное добро. Видишь зарево за морем? Это они. И если ты тот самый герой...
          - Да! Алик - "тот самый", - перебила Петрова, - Но ни на какие Кулички ему нельзя. Я тёте Вале обещала...
          - Скоро полночь, - Мальчиш обращался только ко мне, - Ровно в двенадцать сомкнутся два лунных луча и на несколько секунд расступится время. И пока часы будут бить полночь, ты сможешь пролезть в чёрную дыру во времени. За час ты должен разыскать и добыть Тайну и успеть вернуться. Не успеешь - останешься в сказочном измерении навсегда.
          - За ча-ас! - ахнула Петрова, - Да за час только до палаток сбегать туда-сюда...
          Мальчиш пояснил, что у них в сказочном измерении земная минута равна году. То есть час - это шестьдесят лет.
          - Не пущу-у! - заревела Петрова, - Он что же, стариком вернётся? А я как же? Или вообще не вернётся...Женится там у вас на какой-нибудь Василисе Прекрасной!
          - Василиса Прекрасная давно замужем за Иванушкой, - сказал Мальчиш. - Кстати, тебя ведь тоже Василисой зовут, да? Вернётся непременно твой Алик и станешь Василисой Качалкиной - кое-что я умею предсказывать.
          У меня от такой перспективы аж в глазах позеленело. Я сказал, что согласен на какие угодно Кулички, хоть ни во что подобное, разумеется, не верю. А про себя подумал - вдруг и вправду этот мальчик псих или шпион? Но скорее всего, решил я, всё-таки это сон такой чудной после восхождения. То ли цветов каких надышался, а может, скорпион укусил - чего не бывает в горах! Ну и пусть, хоть во сне отдохну от Петровой.
          Ни во что-то я, дурень, тогда не врубился. Насколько всё серьёзно. И наверное, до сих пор ничего не понимаю...
          - Ты и вправду готов, Качалкин? - Луч луны упал на лицо Мальчиша, и я увидел его пронзительные суровые глаза. Как у красноармейца на плакате тех лет: "ТЫ - записался добровольцем?"
          - А чего тут...Надо, так надо.
          - Знаю, ты не трус, не дурак, с тобой можно пойти в разведку, но если дрейфишь - лучше ступай назад спать. Только нет у нас времени дрыхнуть - враг всё ближе. Не вернёшься с Тайной во-время - всё пропало. Одолеют страну буржуины, а ты навсегда останешься в сказочном измерении.
          - Зачем он им там нужен? - всхлипнула Петрова, - Алик ведь не какой-нибудь мальчик-с-пальчик! Кем он там будет?
          - Качалкиным, который так и не сумел раздобыть Тайну. Попадёт в какую-либо соответствующую сказку или пословицу про бедолагу или растяпу с благими намерениями - мало ли их народ насочинял! А может, новую сказку про него сложат. Вроде как про стойкого оловянного солдатика. И про его Василису, что ждала-не дождалась, да и выскочила за Змея-Горыныча...
          - Не-ет! - снова заревела, вцепившись в меня Петрова, - Не пущу-у!
          - Это всё сон, Петрова, - я безуспешно старался её отодрать от себя, - Просто нам снится одинаковый сон, это бывает в горах, может, маков нанюхались...Мальчиш отведёт тебя в палатку, утром проснёшься спокойненько...
          - А тебя не-ет, - ревела Петрова, - Не хочу-у!
          Тут длинный лунный луч коснулся короткого, послышался хрустский звук, будто льдина раскололась. Из образовавшейся под ногами чёрной дыры потянуло погребом.
          - Ой, мамочки, - сказала Петрова и села на пол прямо на римское "три". "Потрясный сон", - уговаривал я себя, чтобы не дрожать. Лицо Мальчиша было совсем близко, и я подумал, что ему лет десять, не больше. Звезда на его будённовке была прострелена, на щеке запеклась струйка крови.
          - Возьми, товарищ, это дудка-побудка, она зовёт в дорогу, не даёт порасти мхом. Слишком много вы привыкли спать, вот и Тайну проспали, а на Куличках останавливаться нельзя, понял? В случае чего - дуди во всю мочь, мёртвого подымет. Только учти - использовать её можно лишь трижды. И вот тебе часы - я их перевёл на час назад. Когда на них будет двенадцать, твоё время кончится. Прыгай! Будешь вниз лететь - старайся не дышать - там пыль веков...Скорее, пролом закрывается!
          - Прощай, Мальчиш, - мы обнялись, - Прощай, Петрова! Петрова, ты где?
          - Небось, спряталась со страху. Я о ней позабочусь, товарищ. Возвращайся с победой!
          Чёрная дыра быстро сужалась. Я сделал ещё шаг, и тут меня втянуло в неё, будто в пылесос, завертело, закрутило...Потом я шлёпнулся на что-то мягкое, ничего не различая в тёмносерой мгле и стараясь не чихать, хоть в носу нестерпимо щекотало. Я боялся разбудить ребят, по-прежнему уверенный, что сейчас проснусь.

ГЛАВА 2
          Мы попадаем на Кулички к этому, сами знаете к кому, чтобы лишний раз не поминать. В салоне "У Чьёй-то бабушки". Как Петрова захотела стать красавицей, и что из этого вышло. Про Волка, Который Всегда Смотрит в Лес и Ворона, Который Всегда Прав"

Но тут рядом кто-то несколько раз подряд чихнул. Так серийно, по-кошачьи, умела чихать только Петрова.
          Пыль веков рассеялась, и в ней проступила перепуганная чумазая физиономия Петровой в ореоле всё той же утёсовской шляпы. Петрова прохныкала, что хотела просто поглядеть, что там, в дыре, и вообще думала, что спит, но её вдруг ка-ак туда втянуло, и теперь она хочет домой.
          Но никаких "домой" вокруг уже и в помине не было. Какие-то холмы, звёзды над головой и гробовая тишина. Слышно только, как волшебные часы у меня на руке тикают. На которых каждая минута равна году...
          Петрова сказала, что я должен её немедленно спасать, потому что она ведь не могла отпустить меня одного на какие-то кулички, поскольку обещала моей маме за мной присматривать, потому и прыгнула первой в дыру во времени. Короче, получалось, что Петрова ради меня совершила подвиг, а я должен воздать ей за это должные почести, побыстрей найти Тайну и вернуть Петрову в палатку. Потому что сказочное время тикает.
          - "Пошли, пошли", - передразнил я, - Куда идти-то?
          - Давай, куда глаза глядят.
          Но глаза у меня глядели направо, а у Петровой - налево. Так мы и бродили, переругиваясь, туда-сюда. А вокруг всё те же ровненькие одинаковые холмы, одинаково крупные звёзды безо всяких созвездий, воздух неподвижный, ни ветерка, ни запаха. Трава слишком зелёная, песок слишком жёлтый, кроны деревьев сплошные - ни ветвей, ни листьев. Будто декорация в театре. Или у них в сказочном измерении так и полагается?
          Шли мы , шли, совсем из сил выбились, а вокруг всё те же одинаковые холмы и нескончаемая ночь. Ни огонька, ни жилья, ни живой души. Ничего такого.
          Петрова плюхнулась на холм и заревела. Девчонкам хорошо, я бы сам сейчас поревел.
          - Алик, я поняла, - вдруг сказала Петрова, - Это и есть кулички, ну холмы эти дурацкие. Кулиги, кулички, означают "холмы" - я где-то читала. А раз мы у чёрта на куличках, значит, и он где-то тут должен быть...
          Девчонки умеют реветь и думать одновременно. Петрова ревела и думала, как бы ухитриться спросить дорогу у того, кого даже поминать вслух запрещено, как ей объяснила одна верующая тётя. Только помянешь - жди беды.
          - У настоящего хозяина во владениях должны быть указатели, - сказала Петрова, - И если хозяин куличков меня слышит, не мешало бы ему обратить внимание на эту бесхозяйственность.
          Тут рядом кто-то хихикнул и мохнатая лапа с длиннющим указующим перстом простёрлась куда-то за горизонт. Однако пальцы-когти тут же сложились в фигу.
          - Дурацкие шуточки, - передёрнула плечами Петрова. "Фига" разжалась, и мохнатый палец стал царапать прямо по небу, сшибая звёзды:
          "Чем чёрт не шу..."
          Всезнающая Петрова перекрестила надпись, которая мгновенно исчезла вместе с пальцем.
          - Алик, гляди! Вон там!
          Вдали за куличками замерцал огонёк.
          - Алики в валенках, а я - Олег, - буркнул я. Не нравилось мне всё это.
          Но ничего не оставалось, как идти на огонёк. Вскоре мы оказались перед вполне современным павильоном-стекляшкой с броской вывеской:
          ФИРМА "У ЧЬЁЙ-ТО БАБУШКИ". И пониже: "всевидящей, всезнающей, всесильной и всемогущей"
          - То, что надо, - обрадовалась Петрова, - "всевидящая, всезнающая"...Вот и спросим про Тайну.
          - Балда, это ж его, рогатого, бабушка. "У чьёй-то бабушки" - ха! Это он нарочно переделал, чтоб не догадались.
          Тут из салона вышла девушка с зелёными волосами, похожая на маму Сидорова из нашего класса. Вообще-то сидоровская мама - блондинка, но голову моет синими чернилами, из-за чего они становятся почему-то зелёными. Сидоровский папа ворчит, что это вызов общественному мнению и его из-за этих водорослей в загранкомандировку не пускают. А сидоровская мама отвечала, что у неё нет времени часами сидеть в парикмахерской вместо того, чтобы готовить семейству Сидоровых завтраки, обеды и ужины, что она от домашних забот поседела, но седой ходить не намерена, этого сидоровский папа не дождётся. Так что уж пусть потерпит её зелёную. А на его загранкомандировки ей плевать - там стриптиз да синтетика.
          - Ой, кого я вижу! - заворковала зеленоволосая, - Петрову с Качалкиным! Пионерчики вы мои. Будьте готовы!
          - Всегда готовы!- отозвались мы хором, -Нам бы эту, как её...
          - Чьёйтову бабушку? Так вот она, перед вами, просто хорошо сохранилась. Для этого надо никогда не есть, не спать и на всё плевать.
          Бабушка сказала, что спрашивать нам её ни о чём не надо - она будет сразу отвечать, потому что всё про нас знает, всё видит и всё может. И если мы ей не верим, то, пожалуйста, исполнит в виде доказательства любое наше желание.
          Только я собрался попросить её немедленно вернуть нам Тайну, как Петрова вдруг как ляпнет:
          - Хочу быть красавицей.
          Я зашипел, чтоб она не мучилась дурью, что она, конечно, не Василиса Прекрасная, но нос и глаза на месте, бывает в сто раз хуже, и вообще не во внешности дело, нечего про всякие глупости думать в сказочном измерении. Но Чьёйтова бабушка сказала, что Петрова права, что лишь в сказке можно из обыкновенной девчонки сделать красавицу, но в петровском заказе не хватает точности, потому что понятие красоты относительно. Одни находят красивыми светлые волосы, другие - тёмные, третьи - вообще бреются наголо. Одни специально худеют и отбеливаются, другие - загорают и кольца в носу носят. Вон даже классическая красота Венеры Милосской...
          - Ну её, Венеру, сказала Петрова, - Она толстая и без рук. Хочу как Стакашкина из шестого "А".
          Ничего не скажешь - Стакашкина из шестого "А" - настоящая красавица, это всем известно. Но я часто слышал, как Петрова говорила, что ей лично Стакашкина не капельки не нравится. Что она воображала, кривляка и всё такое.
          А тут, откуда ни возьмись, появилась сама Стакашкина. Румяная, синеглазая и ужасно красивая. Почему-то тоже в утёсовской шляпе, которая, впрочем, ей даже шла.
          - Привет, Стакашкина, - сказал я, - Только тебя здесь не хватало.
          - Сам ты Стакашкина. Что, не узнал? Нельзя ли зеркальце?
          - Дело в шляпе, - замурлыкала Чьёйтова бабушка, - И дело в шляпе, и тело в шляпе. Зеркало в студию!
          Тут я понял - это она Петрову так здорово превратила, потому что самой Петровой нигде не было. Перед Петровой-Стакашкиной возникло целое зеркальное трюмо. Трёхстворчатое.
          - Ой! - пискнула она, - Это же не я, это Стакашкина!
          - Это ты, - возразила Чьёйтова бабушка, - Ты - как Стакашкина. Заказ выполнен в точном соответствии с желанием клиента. С фирмы взятки гладки.
          - Как же я, если глаза не мои! И нос не мой, и губы...А ресницы у меня лучше были, длиннее...А где моя родинка?
          - Ну, знаешь, если б твои глаза, да нос, да родинку, то причём тут Стакашкина? Исполнено тютелька в тютельку. Слово не воробей...
          - Я хотела, чтобы я, а не Стакашкина...Чтобы просто я, как Стакашкина, - всхлипнула Петрова-Стакашкина.
          - Этого даже Чьёйтова бабушка не может, -сказала зеленоволосая. -Это за пределами невозможного, нонсенс. Каждое лицо имеет свою неповторимую индивидуальность. Фирма веников не вяжет.
          - Хочу обратно! - заревела Петрова, - Хочу мою индивидуальность!
          - Правда, как же ей теперь? - вступился я , - Две Стакашкиных! Не может ведь она каждому объяснять, что она не Стакашкина, а просто как Стакашкина.
          Петрова-Стакашкина ещё пуще заревела.
          - Вот что, - сказал я, - Превращайте её назад, и пусть это будет моим желанием.
          Вскоре у меня на плече всхлипывала глупая Петрова. С женщинами всегда так, не зря их моряки не берут в плавание.
          - Ай-яй-яй, - покачала зеленоволосой головой Бабушка, - А ведь хотел узнать про Тайну...Целую минуту потеряли, а значит, год. Что посеешь, то и пожнёшь. А всё потому, что не верили, что я всезнающая и всемогущая. Теперь, надеюсь, верите?
          Петрова испуганно закивала, всё ещё всхлипывая.
          - И что я несу вам добро...
          - Не верим, - огрызнулся я.
          - Ну и правильно, - не обиделась Чьёйтова бабушка, - Доверяй, но проверяй. Внимание, товарищи пионеры, аттракцион неслыханной щедрости. Подарю-ка я вам своего Волка, Которого Сколько ни Корми, Он Всё в Лес Смотрит.
          - Спасибо, конечно, но нам только волка не хватало.
          - Ох, Качалкин, не видишь ты дальше своего носа. Будете Волка кормить, он будет всегда в лес смотреть, а вы держите его всегда на привязи и идите себе в направлении волчьего взгляда. Так до Леса и доберётесь.
          - Не нужен нам никакой лес, нам Тайна нужна.
          - Так она же в лесу и зарыта, ваша Тайна! Ой, я, кажется, проболталсь, Плохиш велел никому не сказывать. Продал Тайну буржуинам за бочку варенья и корзину печенья, но товар этот у нас на Куличках, сами понимаете, никому не нужен. Вот и зарыл её в лесу, подальше да поглубже. А мне велел помалкивать. Хоть бы баночку варенья за молчание отлил, сто граммов печенья отсыпал, жадина-говядина! Я ещё подумала: "Ну и не отливай, ну и не отсыпай, вот возьму да проболтаюсь Петровой с Качалкиным, где ты Тайну прячешь". Вижу, - не верите вы мне, товарищи. Да провалиться на этом месте - не вру! Видите, не провалилась. А сейчас вот совру эксперимента ради. Только вы меня крепче держите.
          - Дюжина равна тринадцати, чтоб мне провалиться!
          Земля под нами заходила ходуном, так что мы сами едва устояли, и заорали, что ей верим, что дюжина, конечно же, равна двенадцати и чтоб она показала скорей своего Волка, если на то пошло, потому что нам некогда! Если он, конечно, в наморднике.
          Но Волк оказался совсем нестрашным. Он лежал в прихожей на коврике, положив голову на лапы, и тяжко вздыхал, глядя в левый угол.
          - Это он в Лес смотрит, - пояснила Бабушка, - Как наестся, так и смотрит, о свободе тоскует. Интеллигент! А не то он вас самих сожрёт - до Леса не доберётесь. Ладно, уж выручу вас на первых порах...
          Тут Чьёйтова бабушка так классно свистнула в два пальца, что я обомлел. Так свистеть у нас во дворе умеет только Женька из третьего корпуса, да и то под настроение. На свист со двора прилетел большой чёрный ворон, сел Бабушке на плечо и прокаркал:
          - Лес р-рубят - щепки летят! Чем дальше в лес - тем больше др-ров!
          Голос у ворона был скрипучий и противный.
          - Он что, говорящий?
          - Разговорчивый, - сердито буркнула Бабушка, - Чересчур разговорчивый - надоел хуже горькой редьки. Это Ворон, Который Всегда Прав. Ужасно мудрый, знает все пословицы и поговорки на свете и всегда употребляет к месту. Волк его просто обожает.
          - Кар-р! Бабушка надвое сказала! На чужой р-роток не накинешь платок! Пр-равда глаза колет!..
          - Слыхали? Догадался, что я его не перевариваю. Ну ничего, Волк переварит. Носись тут с ними - один правду-матку режет, другой за свободу воет, и жрут оба в три горла. А мне мемуары надо писать.
          - Ах, как бы я хотела их прочесть! - сказала Петрова. А Бабушка ответила, что это, к сожалению, невозможно, поскольку опубликовать их до её смерти нельзя, но так как она, по всей вероятности, никогда не умрёт, ей одной суждено знать, какие это потрясные мемуары.
          - Не бойся, я не дам тебя в обиду, - шепнул я Ворону.
          - Др-руг в беде - настоящий друг! Дают бер-ри, а бьют - беги!
          Чьёйтова бабушка попрощалась с нами, вытирая глаза платочком.
          - Кр-рокодиловы слёзы! - обличал Ворон, - Пр-равда глаза колет! И на стар-руху бывает пр-роруха!
          Ну а Волк натянул поводок и шустро побежал к лесу.

ГЛАВА 3
          Мы знакомимся с Бедным Макаром, на Которого Все Шишки Валятся, с Суховодовым и с Любопытной Варварой, Которой на Базаре Нос Оторвали. Наши приключения на этом самом Базаре, где мы находим Варварин нос, знакомимся с Фомой, Который Живёт Сам Собой, и приобретаем телят, чтобы кормить Волка, которых тут же теряем вместе с Волком

Шли мы, шли, потом из-за куличкек выкатилось нежаркое сказочное солнышко и стало светло. Волк остановился, перестал смотреть в лес и уставился на нас. Глаза его зажглись зелёным, шерсть встала дыбом, пасть приоткрылась и с клыков закапала слюна.
          - Жрать хочет, - сказал я.
          Волк кивнул и щёлкнул зубами. Петрова взвизгнула, бросила поводок и спряталась за мою спину. Как будто, если Волк меня проглотит, ей будет какой-то прок от моей спины! А Ворон захлопал крыльями и закаркал:
          - Не в коня кор-рм! Волков бояться - в лес не ходить!
          Волк закрыл пасть, потянул носом воздух и потрусил куда-то, волоча за собой поводок. Мы поплелись следом. Правда, не особенно спешили. Вскоре Волк скрылся из виду, а мы просто шли по следам от его лап и поводка.
          Волка мы догнали, наконец, в поле под кустом. Он облизывался и тяжело вздыхал, глядя в лес погасшим печальным взглядом. Теперь он был похож на обычного домашнего Полкана. Вокруг валялись обглоданные кости и пятнистая шкура.
          - Он, кажется, телёнка задрал! - прошептал я, - Смываемся, пока пастух не пришёл!
          - Полундр-ра! - согласился Ворон, - Пор-ра делать ноги!
          - Тише вы, - Петрова прислушалась, - Там кто-то плачет.
          И пошла на звук. Я с Волком на поводке и Вороном на плече потащился следом. Волк в ту сторону не смотрел и упирался, Ворон ворчал, сказочные часы тикали. Но если уж Петровой что втемяшится...
          - Лес! - запрыгала Петрова, - Там лес!
          Но никакой это был не лес - просто три сосны в поле. Под ними, обхватив руками голову, сидел жалкого вида мальчик и всхлипывал. С сосен на него то и дело срывались здоровенные шишки, звонко щёлкали по макушке. Всякий раз - прямое попадание, будто кто-то специально целился.
          - Эй, тебе же больно! Ты что там делаешь?
          Мальчишка прохныкал, что да, очень даже больно, но выбраться он не может, потому что заблудился.
          Заблудиться в трёх соснах! Это надо уметь.
          Я протянул горемыке руку и выволок из этого странного плена.
          - Ты что, совсем глупый? - спросила Петрова, - Вон, сплошные синяки...
          Мальчик сказал, что он не глупый, а невезучий, потому что на него всегда все шишки валятся. И сосновые, и еловые, и даже новогодние, игрушечные. И что бы ни случилось - он один кругом виноват. Так его и зовут: Бедный Макар, на Которого Все Шишки Валятся. Вот теперь, пока он блуждал в трёх соснах, небось у него все телята разбрелись...
          Мы с Петровой переглянулись.
          - Так это твои телята?
          - Наши с братом. Нам отец оставил в наследство стадо. Я телят выращиваю, пасу, кормлю, а брат мясо ест да молоко пьёт.
          - Неплохо твой братец устроился. Тунеядец он у тебя и эксплуататор, вот что!
          - А наш Волк его немножко раскулачил, - вставила Петрова, - Телёнка задрал.
          Пастушок схватился руками за голову и опять зарыдал.
          - Не горюй, айда вместе к твоему брату, пусть нас ругает.
          - Вас он, может, и побоится, а все шишки всё равно мои. Ладно, я привычный, счастливого вам пути. Хоть спасибо, что из трёх сосен вытащили.
          И погнал телят домой. А мы пошли, куда Волк смотрит. Идём, а самих из-за Бедного Макара совесть мучает.
          Между тем румяное сказочное солнышко висело уже над самой головой. Я подумал, что здесь можно сказочно загореть и снял рубашку. Хотелось есть и пить. Петрова ныла и пилила меня, что не догадался попросить в дорогу у Чьёйтовой бабушки хотя бы бутылку воды.
          Попалось нам копытце, полное водицы. Но Ворон закаркал:
          - Не пей, Качалкин, пор-росёночком станешь!
          Водица в копытце пахла спиртом.
          Я шёл и терпел. Петрова ныла, что надо было всё-таки испытать водицу из копытца, напоить хотя бы Волка. Пусть бы стал поросёнком, даже лучше.. Телят бы чужих не жрал...Только вот куда бы он смотрел?
          - В хлев и смотрел бы, куда ж ещё?
          Так мы переругивались, изнывая от жажды, и вдруг увидели реку. Это была настоящая сказочная речка: вода синяя, чистая, каждый камушек видно, песок золотой и серебряные ивы на берегу. Мы вдоволь напились, наплавались, нанырялись, и я поспорил с Петровой, что просижу минуту под водой.
          Но на тридцать второй секунде она меня вытащила с криком, что кто-то упал в реку с обрыва. Над водой в самом деле показалась чья-то голова и снова скрылась в полном молчании. Туда-сюда. Будто поплавок, когда клюёт. Я подплыл - никого. Искал, нырял - бестолку.
          А Петрова тем временем бегала по берегу и звала на помощь. Какой-то пижон, весь в белом, с тросточкой и в цилинрдре, услыхав, что кто-то утонул, прямо в белом своём костюме и белых туфлях направился в воду. Всё глубже, пока вода не накрыла его вместе с цилиндром, и пижон, таким образом, тоже исчез. С концами. Сколько мы с Петровой не таращились на реку - никого. Был один утопленник, стало два.
          Лишь Ворон кружил над волнами и каркал:
          - Не зная бр-роду, не суйся в воду!
          Хотел я снова нырнуть на розыски, но Петрова в меня вцепилась, не пускает. Орёт, что обещала моей маме и всё такое.
          Пока я от неё отбивался, волны расступились, будто в каком-то кино, и появился этот белый тип с утопленником на руках.
          Утопленником оказался...Бедный Макар!
          Мы, конечно, удивились, но надо было не удивляться, а откачивать бедолагу, - это мы в школе проходили по гражданской обороне. А когда Макар задышал и откашлялся, только ещё говорить не мог, мы стали благодарить Макарова спасателя. И опять удивились, потому что...
          Потому что тот вышел из воды совершенно сухим!
          И не просто сухим - складка на брюках будто по линеечке, на белых туфлях и цилиндре ни пятнышка. Даже белая гвоздика в петлице. Цилиндр снял, поклонился - причёска будто только что из парикмахерской, а не со дна реки.
          - Непромокаемый костюм? Скафандр? - поинтересовался я, - А может, вы фокусник?
          - Если бы, - вздохнул пижон, - Фокусник, водолаз - это так инте ресно, романтично...Нет, господа, я всего лишь Суховодов. Тот, Который Всегда Выходит Сухим из Воды. Так что не стоит благодарности - для меня это была лишь пустяковая прогулка по дну.
          - Как это "сухим из воды"?
          - В прямом и переносном смысле, - он опять вздохнул, -Из любой передряги. Со мной никогда ничего не случается.
          - Но почему вы так грустно об этом говорите? Это же замечательно!
          - Ничего замечательного - скука смертная. Хоть бы споткнуться разок, ноги промочить! Мухи и те на меня не садятся. Мне завидуют, меня никто не любит. А чему завидовать-то? Я так одинок! Ни одного друга...
          - Давай мы будем твоими друзьями, - неожиданно перешла на "ты" Петрова, - Хочешь пойти с нами?
          Петрова мигом сориентировалась - с этим не пропадёшь. Девчонкам такие нравятся - удачливые, одинокие и разочарованные. Они их, видите ли, жалеют.
          - С превеликим удовольствием! - обрадовался Суховодов, сообщив, что всю жизнь мечтал отправиться с друзьями в какое-либо увлекательное опасное путешествие. А узнав, что мы ищем Тайну, ещё пуще обрадовался и сказал, что если мы её найдём, то, может, и он узнает, как сделать, чтобы окружающие ему не завидовали и его любили.
          - А я бы спросил у Тайны - почему я такой невезучий? Даже утопиться не сумел.
          И воскресший Бедный Макар признался, что не случайно упал в реку, а бросился с горы. Что старший брат, недосчитавшись телёнка, жестоко избил его и выгнал из дому без куска хлеба.
          Петрова предложила сейчас же всем вместе отправиться к Макарову брату и как следует его отлупить. Мы с Суховодовым не возражали против восстановления справедливости, даже Ворон нас поддержал, намекая, что неплохо бы скормить макарова брата нашему Волку:
          - Волка ноги кор-рмят! Слишком бр-рат жир-рноват!
          Бедный Макар перепугался, замахал руками и сказал, что любит брата несмотря ни на что, никому не хочет причинять зла и лучше уж бросится назад в реку.
          В общем, нам ничего не оставалось, как взять с собой и Макара. Я думал, Петрова будет возражать, что, мол, Бедный Макар в пути не подарок, что он и на нас беду накличет, что с ним и нам не повезёт, и всё такое. Но Петрова меня приятно удивила, сказав, что Макар из-за нас пострадал, что он хороший и добрый, и наш прямой долг о нём позаботиться.
          Бедный Макар от счастья голову потерял. Еле нашли.
          Так нас стало четверо, не считая Ворона и Волка. И двинулись мы дальше туда, куда Волк смотрел.
          Вдруг видим - сидит на дороге девчонка и плачет. Всё лицо платком замотано, только мокрые глаза видны. И платок совсем промок.
          -Чего ревёшь-то? Что стряслось?
          - Но-ос! - проревела девчонка, - Мне на базаре нос оторвали!
          - Ой, как интересно! - в восхищении всплеснул руками Суховодов, - Ну почему со мной ничего такого не случается? Что же ты такого натворила?
          - Просто спра-ашивала...Отчего, да почему.
          - Дикость какая! - возмутилась Петрова, - Что у вас на Куличках, уж и спросить ничего нельзя? Ну не хотите - не отвечайте, но чтоб носы отрывать...Не реви. Мы пойдём на базар и потребуем вернуть тебе нос.
          - Пусть уж лучше мне оторвут, - предложил Бедный Макар.
          - Или мне попробуют, - поддержал Суховодов.
          Найти на Базаре девчонкиных обидчиков оказалось непросто - здесь собрались персонажи со всех Куличек. Зазывали, завлекали:
          - И швец, и жнец, и на дуде игрец!
          - Сапожник без сапог!
          - Меняю шило на мыло!
          - Куплю корове седло!
          Из ярко раскрашенного балаганчика доносились аплодисменты, смех, весёлая музыка. У входа висело:
          "Великий танцор Безубежденцев! Кому служу - тому пляшу! Цена билета - три копейки в базарный день"!
          Мы решили зайти и поискать - не там ли девчонкины носоотрыватели? Суховодов купил на всех билеты. Обидчиков в зале не оказалось, но зато...
          "Великий танцор Безубежденцев" оказался не старше нас с Петровой, но каким талантливым! Когда он плясал, настроение у всех поднималось до самого купола - ноги сами притопывали, руки прихлопывали. Уже вся публика разошлась, а мы всё кричали "Бис"! и уговаривали его сплясать ещё.
          - Гони монету, или меня нету, - заявил Безубежденцев, - Были бы побрякунчики, будут и поплясунчики!
          Монет у нас с Петровой не было, и мы поинтересовались - неужели он танцует только ради денег? А просто подарить людям радость...
          - Некогда мне дарить радость. Я ж на одних подмётках семи царям служу, под их дудки пляшу.
          - Где же твои убежденья? Разве так можно?
          - От рожденья не имел убежденья!
          Безубежденцев нам сразу разонравился, и мы отправились дальше искать девчоночий нос.
          - Ой, вон мой брат! - испуганно воскликнул Макар, - Телят продаёт. Меня прогнал, теперь их пасти некому.
          - Эти телята - твои, - заявила Петрова, - Брату остались дом и хозяйство, а телята - твои. Ты их вырастил. Алик, мы должны восстановить справедливость.
          - Алики в валенках, - проворчал я, снимая рубашку и передавая Петровой на хранение волшебные часы. Драться я умел, но не любил.
          - Ты ограбил своего брата, - заявил я, - Эти телята по справедливости принадлежат Макару.
          - А кто ты такой?
          - Пионер Олег Качалкин, друг Макара.
          - А меня зовут Фомой и живу я сам собой, понятно? Кто смел, тот и съел, понятно?
          Телята тем временем увидали Макара и побежали к нему.
          - Понятно, - сказал Суховодов, щёлкнул кнутом и погнал стадо прочь, как заправский пастух. Вот тебе и пижон!
          - Стой! - взвыл Фома, - Караул! Воры!
          На шум собралась толпа.
          - А ты докажи, что стадо твоё. Свидетелей позови, соседей.
          - Нет у меня никаких соседей. Я живу сам собой! Воры!
          - А это мы сейчас проверим, на ком шапка загорится. Ну-ка, братья, станьте рядом...
          Шапка, само собой, загорелась на Фоме. Фома её с проклятьями потушил под улюлюканье толпы и убежал не солоно хлебавши. Бедный Макар всё жалел брата и рвался догнать, а Ворон злорадствовал:
          - С волками жить - по-волчьи выть!
          Одного телёнка мы сразу же продали и накупили сказочно вкусной еды. Бедный Макар впервые в жизни смог поесть досыта и у него заболел живот. А Суховодов сетовал, что у него никогда живот не болел, что это, наверное, очень интересно, и завидовал Макару. Суховодов изо всех сил пытался объесться, запихивал в рот куски жареного мяса, помидоры, но мясо шлёпалось в пыль, помидоры выскальзывали из рук, прыгали вокруг Суховодова, будто красные мячики. Мы помирали со смеху, а Суховодов чуть не плакал.
          Потом мы разыскали, наконец, девчонкин нос. Оказалось, что ей его оторвал и спрятал продавец котов в мешках. Торговец пожаловался, что проклятая девчонка совала свой нос в его мешки, из-за чего половина котов разбежалась, и сказал, что отдаст нос лишь при условии, что ему возместят стоимость удравших котов.
          Мы отсчитали деньги, а девчонка получила свой нос, который тут же прирос к месту, как и бывает в сказках.
          Правда, мы засомневались, что девчонка такая уж любопытная - с нами она ни словечка не проронила. И сказали, чтоб она не боялась, что у нас свобода слова и можно спрашивать что угодно и о чём угодно.
          Тут она как затараторит! И кто мы, и куда идём, и как нас зовут? И почему с нами Волк на поводке, и откуда взялась эта чёрная птица?
          - От вер-рблюда! - разозлился Ворон,- Любопытной Вар-рваре на базар-ре нос отор-рвали!
          - Всё ясно, тебя Варварой зовут, - заткнула Петрова уши, - Это же та самая Варвара...
          - Это какая "та самая"? А как ты догадалась? А в Лес вам зачем? Что за "Тайна"?..Нет, я сейчас умру от любопытства.
          И, действительно, грохнулась замертво, еле откачали. И очнувшись, первым делом спросила, который час. Глянул я на волшебные часы и ужаснулся: - уже шесть минут прошло, то есть шесть сказочных лет - десятая часть отпущенного нам времени!
          - А почему вам надо спешить? Клянусь, я буду помалкивать, только возьмите меня с собой! Ой, опять умираю от любопытства...
          Так нас стало пятеро, не считая Ворона, телят и Волка, которого по крайней мере, теперь было чем кормить.
          И мы поспешили к Лесу.
          Идём себе, идём. Волк сыт, в Лес смотрит, настроение бодрое, а сзади на некотором расстоянии кто-то за нами плетётся. Мы - быстрее - он быстрее. Мы - медленнее - он медленнее.
          Бедный Макар пригляделся и сказал, что издали преследователь очень похож на его брата Фому, и что он, Макар, сбегает и спросит, что ему надо. А я сказал, что пусть передаст - если Фома надеется вернуть телят, то этот номер у него не пройдёт.
          Макар вернулся весь в слезах и сказал, что зря мы так плохо думаем о Фоме, что тот про телят и думать забыл, а за нами шёл с одной-единственной целью - в последний раз взглянуть на своего горячо любимого брата, с которым, возможно, никогда больше не увидится. И что Фома просит нас лишь о разрешении погреться у костра, провести с братом последнюю ноченьку, а наутро он вернётся домой.
          Нам эти сентименты сразу не понравились, но Макар так умолял, так ручался...
          Фома бегал вокруг костра, совал всем руку и бубнил:
          - Давай дружить! Будем с тобою, как рыба с водою - ты ко дну, а я на берег! Я для друга последний кусок не пожалею - съем!
          Мы, чтоб от него отвязаться, побыстрей поужинали и легли спать, наказав Макару, чтоб телят охранял как зеницу ока. Макар поклялся, что всю ночь глаз не сомкнёт. И очень обиделся за брата, что мы так к нему несправедливы.
          Фома наелся, лёг поближе к костру и захрапел. Макар сидел рядом и, вздыхая, берёг телят и сон брата.
          - Уснула щука, да зубы не спят! - каркал Ворон, но его никто не
          слушал - очень уж спать хотелось. А наутро нас разбудило то же карканье:
          - Пр-ровор-ронили! Опр-ростоволосились!
          Ни Фомы, ни телят. Бедный Макар лежал связанный по рукам и ногам собственным кнутом, с кляпом во рту, и жалобно мычал.
          Но самое ужасное - исчез Волк, Который Всегда Смотрит в Лес. Зачем Фоме Волк?
          Оказалось, что Макар не выдержал и рассказал брату, что мы идём искать какую-то Тайну, спрятанную в Лесу, в который всегда Волк смотрит.
          И Фома, само собой, решил, что Тайна - это клад. И помчался нас опередить и завладеть сокровищем. А мы теперь даже не знали, в какую сторону идти.
          Бедный Макар так страдал и убивался, что нас подвёл, что пришлось нам его утешать да успокаивать. А потом...Потом ничего не оставалось, как снова идти, куда глаза глядят, как и полагается сказочным героям.
          Главное - идти. Мальчиш не велел останавливаться.

ГЛАВА 4
          Как мы попали в плен к Матушке Лени, и что из этого вышло

Шли мы, шли, куда глаза глядят, дошли до развилки и стали спорить, чьи глаза целенаправленнее. Петрова с Макаром говорят - надо налево, мы с Суховодовым - направо. А Варвара ничего не говорит - просто ей до смерти любопытно, чьи глаза победят.
          - Вам налево, - вдруг послышался чей-то хриплый голос. Огляделись - никого. Только лошадь неподалёку траву щиплет.
          - Вам налево, - повторил Голос. Теперь уже сомнений не оставалась - говорящая лошадь!
          Мы поудивлялись, поблагодарили и пошли налево. И началось.
          Налево была Пустыня. Солнце над головой печёт нещадно, песчаные кулички раскалились, ядовитые змеи кишат и шипят, львы рычат, кактусы колются - всё, как в пустыне.
          И народу никого. Еды купить негде, воды достать негда. Жарища. И запасы наши кончились. Только Суховодову хоть бы что. Идёт свеженький, чистенький - смотреть противно. Напрасно Суховодов уверял, что больше всего на свете хотел бы разделить наши мучения, что такое неравенство ему что нож острый, а наши физические страдания бледнеют по сравнению с его душевными. Мы ему всё равно не верили - очень уж он не был похож на страдальца!
          Зато на Макара страшно было глядеть. Он то и дело наступал на ядовитых змей, которые его нещадно жалили, цеплялся за кактусы, которые до крови царапали. Пролетавший орёл уронил ему на голову черепаху - в результате чего Бедный Макар стал похож на одну сплошную шишку.
          Потом мы повстречали высохшего темнолицего старика в чалме и бурнусе, который сказал, что его зовут Магомет и что он идёт к Горе, потому что Гора не идёт к нему. Что Пустыня как раз ведёт к Горе, а к Лесу надо было идти от развилки направо. Что говорящая лошадь - это Сивый Мерин, Который Всегда Врёт. Поэтому, коли Мерин указал налево, нам надо было идти направо. Такие пирожки.
          Повернули мы назад. Петрова совсем повисла у меня на руке, хныкала и пилила, что настоящий мужчина должен разбираться в лошадях и отличать бессовестного сивого мерина от правдивых говорящих животных, как, например, наш Ворон. Ворон польщённо кружил над головой Петровой вместо тени и каркал:
          - Дор-рогу осилит идущий!
          Ему бы передовицы в "Пионерку" писать.
          И вдруг мы заметили странную тропинку - ровненькую, поросшую мягкой зелёной травой. Как на газонах, по которым "ходить запрещается". Тропинка начиналась прямо от места, где мы остановились передохнуть, петляла, исчезая среди песчаных куличков, звала и манила.
          Петрова села на траву и заявила, что тропинка наверняка ведёт к
          Лесу, потому что она зелёная. Варвара сказала, что даже если не ведёт к Лесу, всё равно интересно сходить и поглядеть, куда она всё-таки ведёт.
          Бедный Макар сказал, что после черепахи у него совсем мозги не варят, и чтоб мы думали за него.
          Я предложил вернуться к развилке, ну и Суховодов меня поддержал, сказав, что лично он никогда бы не стал сворачивать на тропинку. Тогда Петрова заорала, что, конечно, легко так говорить, когда тебе всегда ни холодно, ни жарко, а что другие совсем из сил выбились, Суховодову начхать. И, мол, мы как хотим, а лично она пошла.
          И Петрова пошла по зелёной тропинке. Варька за Петровой, а мы за Варькой - не оставлять же девчонок одних.
          - Лес! - запрыгала Петрова, - Я же говорила!
          - По-моему, это мираж, - сказал Суховодов.
          Но это был не Лес и не мираж. Тропинка привела нас к чудесному острову, зелёному оазису среди песков. Вода в речке была белая, как молоко, и когда мы её попробовали, оказалось, что это и есть самое настоящее молоко. Холодное, вкусное - такое я пил только однажды в деревне, прямо из погреба. У самого берега оно было слаще и чуть розоватым. Оказалось, что кромка берега и дно сделаны из киселя. Моего любимого, клюквенного.
          Молочная река, кисельные берега!
          Мы наелись, напились, а потом мне ужасно захотелось спать. Я увидел, что другие тоже зевают, а Макар - тот вообще уже растянулся на травке и посапывает. Только я собрался последовать его примеру, как увидел, что к берегу плывёт лодка, а в ней малый с огромным половником вместо весла. Так и гребёт половником. А потом зачерпнул молока с киселём, отправил в рот, машет нам:
          - Что это вы на земле устроились? Ведь жёстко. Садитесь, я вас к матушке отвезу. Там постели мягкие, перины пуховые...Тишь, гладь да Божья благодать.
          Суховодов (он один был бодрый, сна ни в одном глазу) напрасно кричал, что нам угрожает опасность, что на Куличках нельзя останавливаться и что спать среди бела дня совсем ни к чему. Мы ответили, что это лично ему ни к чему, раз ему никогда ничего не делается, даже усталость не берёт. Суховодов обиделся и сказал, что одиночество, зависть и непонимание - его печальный жребий, и замолчал. Потом я понял, что в молоке и кискеле действительно было зелье, от которого мы не то чтоб совсем заснули, а вроде как обалдели и потеряли волю.
          Лодка покачивалась на белых волнах. Я зевал и казался себе ужасно тяжёлым, будто перенёсся на Юпитер.
          - А ты...кто? - спросила Варвара малого. Язык у неё еле ворочался.
          - Тит я, - парень вновь зачерпнул половником молока с киселём и олтправил в рот.
          - А почему ты...не гребёшь совсем?
          - Пущай сама гребёт, торопиться некуда. Тише едешь - дальше будешь.
          Я сообразил, что это, наверное, тот самый Тит, у которого, как работать, всегда болит брюхо, а насчёт киселя - так "где моя большая ложка?" Куда же он нас везёт? На том берегу раскинулся городок, уютный, но совсем безлюдный.
          - А где...жители? - зевнув,- спросила Варвара.
          - До-ома, - тоже зевнул Тит, - Лежат на печи да едят калачи.
          - А работают ночью?
          - Зачем работают? Ночью спят. А некоторые ночью лежат на печи да едят калачи, а днём спят. У нас свобода.
          - А когда же работают? - спросил я.
          Тит глянул на меня, как на дурачка, махнул рукой и задремал.
          По городу были развешаны плакаты:
          НИКОГДА НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА ТО, ЧТО МОЖНО СДЕЛАТЬ ПОСЛЕЗАВТРА!
          НЕ БЕРИСЬ ЗА ГУЖ!
          ЗАВТРА, ЗАВТРА, НЕ СЕГОДНЯ - ТАК ГОВОРИМ МЫ!
          ...так ленивцы говорят...
          - Это город ленивцев! - шепнул я Суховодову.
          - Хуже. Это Сонное Царство Матушки Лени. Вон и её дворец.
          В глубине острова возвышалось странное сооружение в виде огромной подушки с кружевами. Дремлющий у ворот Стражник еле-еле разлепил глаза и прворчал:
          -Вот жизнь - спишь, спишь, а отдохнуть некогда. Пароль скажите.
          - Лень, отвори дверь - сгоришь, - сказал Тит пароль.
          - Хоть сгорю, а не отворю, зевнул Стражник, - Ладно, свои, проходите.
          Движущийся тротуар повёз нас ко дворцу. На площади лежал здоровенный камень.
          - А это...что? - зевнула Варвара.
          - Главный наш памятник. Лежачий Камень, под Который Вода не Течёт.
          Перед дворцом висел портрет толстой-претолстой тётки с десятью подбородками и крошечными заплывшими глазками.
          - Матушка моя, Лень, - зевнул Тит.
          ЛЕНЬ ПРЕЖДЕ НАС РОДИЛАСЬ. СЛАВА МАТУШКЕ-ЛЕНИ! - было начертано под портретом.
          Матушка Лень приняла нас в парадном зале. Она возлежала в гамачище от стены до стены, который медленно раскачивался при помощи каких-то мощных механизмов, и была до того габаритная и толстая, что от этой качки весь зал ходил ходуноми и наклонялся, как корабль на волнах, - то вправо, то влево.
          - Входите, голубчики, входите, родимые! Сейчас вам матушка постелит, накормит, спать уложит. Здесь, в Сонном Царстве, не нужно никуда идти, спешить, стремиться. Только отдыхать, отдыхать, отдыхать...
          Никогда бы не подумал, что у этой громадины может быть такой голосок. Прежде я , конечно, слыхал выражение "сладкий голос", но не очень-то представлял, что это такое. Бывает голос приятный и неприятный, сердитый, ласковый. Но чтоб сладкий...
          Так вот, у Матушки Лени был самый настоящий сладкий голос, прямо-таки медовый. Когда она говорила, можно было пить чай без сахара.
          Мне вдруг стало тошно, будто пирожных объелся, и я понял, что Суховодов прав, что отсюда надо немедленно бежать.
          - Спасибо, но нам...к сожалению...Дела у нас, - я зевнул.
          - Дела не волк, в лес не убегут. Погостите у меня хоть денёчек..Не понравится - уйдёте себе.
          - В самом деле, - зевнула Петрова, - Всё иди да иди. В конце концов, просто невежливо отказываться, когда нас так любезно...Только денёчек, единственный. Ну, Алик!
          Я хотел ей сказать, что "Алики в валенках", но говорить было лень. Я зевнул.
          - Хоть денёчек, - зевнул Макар, - А шишек не будет?
          - Какие шишки, ежели вовсе не двигаться? - пропела Матушка Лень, - Отдыхать будешь от шишек.
          - Вовсе не двигаться - это так любопытно, - зевнула Варвара, - Никогда не была в гостях у Лени.
          - Немедленно вставай, Олег! - тормошил меня Суховодов. - А то будет поздно. Мы вперёд, они - за нами. Ну же, ну!
          - Иду, - зевнул я, - сейчас.
          Но со мной творилось неладное. Так бывает, когда поутру прозвенел будильник, пора в школу, а вставать жуть как неохота. Приказываешь себе подняться, воображаешь, будто встал давно, а сам, оказывается, дрыхнешь себе, и тебе просто снится, что ты давно встал, убрал постель и зарядку делаешь.
          В общем, пока мне снилось, что мы с Суховодовым увели всех из дворца, что переплыли молочную реку и продолжаем штурмовать пустыню, на самом деле нас под сладкие речи Матушки Лени проводили в покои, раздели-разули и уложили в гамаки на пуховые перины.
          Покои походили на беседку. Круглые стены и потолок сплошь были обвиты виноградом "Дамские пальчики" - без косточек. Кисти качались прямо над головой. Раскрывай рот и ешь, сколько влезет.
          А надоест виноград - протяни сквозь лозу руку, и в руке - жареная курица. Или банан, уже очищенный. Или эскимо на палочке, уже развёрнутое, без фольги. Или очищенная вобла. Даже без костей.
          Наелся - можешь по телевизору местные передачи поглядеть - на каком боку спать, как часто переворачиваться с боку на бок и всё такое. Или участвовать в конкурсе, кому сон интереснее приснился. Лучшие сны, цветные и чернобелые, показывали по телевизору.
          А потом как зазвучит: "Спят усталые игрушки", диктор провозгласит славу в честь Матушки Лени и её Сонного Царства, гамаки начнут потихоньку покачиваться, и снова засыпаешь под сладкий голос Матушки.
          Несколько раз мы видели по телевизору уже знакомого нам "великого танцора" Безубежденцева - он исполнял адажио из балета "Спящая красавица". Видимо, у Матушки Лени он служил по совместительству. И здорово служил. Глядя на его танцы, ещё больше хотелось спать.
          В общем, сытно, тепло и не дует. Никуда идти не надо, ничего делать не надо, ни о чём думать не надо. Может, вы считаете - вот житуха, лучше не бывает! Мне тожде понравилось. И Петровой, и всем. Никуда мы, конечно, не ушли - ни на второй день, ни на третий. Поначалу ещё Суховодов, который один не заболел сонной болезнью, мог нас расшевелить, мы ещё переговаривались, что, мол, завтра отправимся в путь за Тайной, а потом как-то и разговаривать стало лень, да и не к чему.
          Затем телевизор перестали включать и в конкурсах больше не участвовали - стало лень запоминать сны. Только ели да спали.Каждый раз перед сном я давал себе слово: как проснусь, встать и уйти отсюда. А потом позабыл, куда и зачем мне нужно идти, а вспоминать было лень.
          Даже Ворон наш совсем обленился и всё больше дремал, изредка повторяя во сне:
          - Безделье - мать всех пор-роков!
          Мне очень стыдно рассказывать о том, что было дальше, но, как говорил папа, надо иметь мужество.
          Дальше дни и ночи перепутались, превратились в одну сплошную серую дрёму. Время будто остановилось. Я только чувствовал, что делаюсь всё тяжелее, гамак подо мной всё больше прогибается, а руки стали такие толстые, что я уже не мог просовывать их сквозь прутья лозы за едой. Пища теперь сама спускалась мне в рот - в основном, манная каша и то, что можно было глотать, не жуя - жевать было лень, а глотать можно и не просыпаясь.
          Сквозь сон до меня доносился голос Суховодова. Суховодов сердился, кричал, тряс меня за плечи, шлёпал по щекам. Потом отставал.
          Но однажды он тряс уж очень сильно и долго, кричал чересчур громко, а потом гамак вдруг стал из-под меня вырываться, и я упал. Боли не почувствовал, потому что растолстел и был вроде как набит ватой.
          Надо мной стоял Суховодов. Он сказал, что это он меня вытряхнул из гамака и не пустит назад, пока я его не выслушаю. Что нам всем грозит страшная опасность и он, Суховодов, призван нас спасти, поскольку является членом нашего коллектива и всё такое. И что он без нас никуда отсюда не уйдёт, в крайнем случае, вместе с нами погибнет.
          Он говорил очень красиво, но соображал я с трудом и попросил его выражаться яснее и покороче - мне побыстрей хотелось назад в гамак.
          Суховодов сказал, что мы все должны через два часа погибнуть, и надо немедленно бежать. Что пока мы спали, он ухитрился проникнуть во дворец и выведал у Безубежденцева, что Матушка Лень только с виду добрая, что мы все находимся в ужасной ловушке, в которую она заманивает проходящих путников. Помещает их в специальную камеру, откармливает в безделье, баюкает, усыпляет, а тем временем камера под тяжестью их жиреющих тел постепенно погружается в кисельное болото. И что её остров никакой не оазис, а сплошной обман, и наша камера уже почти совсем погрузилась в кисель, так что если мы отсюда немедленно не выберемся, будет поздно.
          Может, я бы ему и не поверил - так удобно было не поверить, а забраться себе назад в гамак, задремать, и будь, что будет.
          Но тут я увидел Варвару.
          Она тоже проснулась и смотрела на нас из гамака бессмысленными, заплывшими жиром глазками. В них больше не было любопытства - вот чему я поразился. Только досада, что мы ей мешаем дрыхнуть. Варька, которая не задаёт никаких вопросов...Варька, которой ничего больше не интересно - это было так странно, что я...Я представил себе, как пионер Олег Качалкин, мечтающий стать авиаконструктором, и пионерка Петрова, мечтающая открыть элексир вечной молодости, и за которую я как-никак отвечаю, потому что она дурёха и слабый пол, и все мои новые друзья, за которых я тоже в ответе, - все сейчас потонут в сладком липком киселе, будто ленивые ожиревшие мухи.
          Мне стало противно и страшно. Я выдернул из-под головы Макара наш походный рюкзак, достал дудку-побудку и так затрубил, что всё это храпящее Сонное Царство вмиг пробудилось, стало, кряхтя, сползать со своих гамаков, задавать вопросы, ахать и ужасаться.
          Даже Ворон снова закаркал:
          - Пр-рава ножка, лева ножка, - поднимайся понемножку!
          Все мы были пузатыми, расплывшимися, будто в кривом зеркале в комнате смеха. Только никто не смеялся.
          Что делать?
          Суховодов сказал, что в крыше камеры есть крохотное отверстие величиной с игольное ушко, через которое он сейчас выберется наружу. Для него это пара пустяков. И попытается отвинтить крышку люка.
          Он возился с крышкой долго, очень долго, а когда мы уже совсем потеряли надежду, люк со скрежетом открылся и мы замерли от ужаса. Потому что, во-первых, мы уже настолько погрузились в болото, что когда камера наклонялась, кисель стекал через люк на пол. А, во-вторых, отверстие люка было не шире сиденья стула. Прежде в такое мы бы пролезли запросто, но сейчас...
          - Я, наверное, застряну, - захныкала Петрова, - а Варька - та уж точно застрянет.
          - Почему это ты "наверное", а я "точно"? Что же ты, стройней меня?
          - А то нет!
          - Ты?! Ну-ка пролезь, попробуй. Я погляжу, как ты пролезешь!
          - Я-то пролезу, а вот ты - нет.
          - Это я пролезу, а ты нет. Ну, лезь, лезь, что же ты?
          Петрова презрительно фыркнула и полезла. Я даже смотреть не стал. Слушал, как она пыхтит и кряхтит, будто паровоз, и думал, что если Петрова застрянет, тогда уж наверняка всем крышка.
          Но уж не знаю, как, а Петрова пролезла. А за ней и Варька. Вообще женщины, когда очень захотят, во что угодно могут втиснуться. Папа однажды купил себе джинсы, а мама рассердилась, что он ей не купил такие же, и сказала, что забирает себе эти. Тогда папа сказал, что они мужские. А мама сказала, что это ничего не значит, даже лучше, что мужские. Тогда папа сказал, что мама в них ни за что не влезет. Я тоже думал - не влезет! Мама вначале вправду не влезала, а папа над ней смеялся и радовался, что джинсы ему достанутся. Но он рано радовался. Мама тогда совсем перестала есть, не ела целых две недели, даже свои любимые блинчики с мясом не ела. И так исхудала, что джинсы стали ей велики. А папа так беспокоился о мамином здоровье, что ему было уже не до джинсов, и он даже обрадовался, что она, наконец-то, в них влезла и перестала худеть.
          - Алик, давай! - скомандовала сверху Петрова, протягивая мне руку.
          И я понял по её лицу, что пусть это невозможно, но она меня, пусть по частям, но всё равно из камеры вытащит. Потому что обещала тёте Вале за мной присматривать. И вообще, где она, Петрова, там быть и мне. И никуда не денешься.
          Я схватил руку Петровой, и меня выдернуло из камеры, будто морковку из земли.
          А Бедный Макар, конечно, застрял, хоть был ничуть не толще нас. Мы вчетвером дёргали его вверх изо всех сил, но бестолку, и всё больше погружались в кисель. Макар кричал, чтоб мы его бросили, иначе сами погибнем. Суховодов сказал, что ему лично это не грозит, чтоб мы отпустили Макара, а лично он будет тонуть вместе с ним и проверит, что же сильнее - его везение или макарово невезение.
          Он крепко обнял Макара, и они вместе с камерой погрузились в кисельное болото. Девчонки хором заревели. Но Суховодово везение всё же победило. Неведомая волшебная сила стала выталкивать его из киселя, а поскольку Суховодов ни за что не хотел отпускать Макара, пришлось волшебной силе спасать их вместе и отбиваться от макаровой невезухи.
          Мы ужасно обрадовались, когда они оба вынырнули, но особенно радоваться было некогда, потому что нас засасывало.
          - Скорее к берегу! - скомандовал я.
          Легко сказать - к берегу! А если у тебя под ногами жидкое липкое месиво, в которое ты проваливаешься с каждым шагом, а потом никак не можешь выдернуть ногу? Если хватаешься за кочки-клёцки, а они выскальзывают у тебя из рук? Если само твоё тело, твои мышцы, стали от долгогобезделья, как кисель, и не желают производить никакой работы? Если ты толстый, тяжёлый и неповоротливый, как,..как...
          Нет, этого не расскажешь. Только тот меня поймёт, кто сам побывал в плену у Матушки Лени, а потом из этого плена выкарабкивался.
          Крепко взявшись за руки, брели мы по кисельному болоту к берегу. Вместе падали, вместе поднимались, выдирая друг друга из отвратительно чавкающего клюквенного киселя (как он мог мне когда-то нравиться)? Одно скажу:- в одиночку мы бы не выбрались. И ещё. Если перевести в единицы энергии, то сколько мы бездельничали в Сонном Царстве, столько сейчас мучились и трудились.
          Даже Ворон не переставая каркал, будто отрабатывал:
          - Добр-рое начало - полдела откачало!
          - Тер-рпение и тр-руд всё пер-ретр-рут!
          - Губит лень, спасает тр-рудодень!
          Ворон был, как всегда, прав. Чем больше мы тратили сил, преодолевая это проклятое болото, тем становились стройнее. Крепли мускулы, наливались силой, идти было всё легче. И когда, наконец, мы ступили на берег, кое-как оттёрлись от киселя и глянули друг на друга, мы все выглядели, как прежде. Только устали до ужаса, повалились на траву.
          - Чего это вы на земле? Садитесь, я вас к Матушке отвезу. Там постели удобные, перины пуховые...
          Тит из лодки призывно махал нам половником. Молочная река - кисельные берега, вдали огромная подушка - дворец Матушки Лени. Мы тут даже про усталость забыли да как бросимся бежать! Остановились, только когда вокруг опять зажелтели одни раскалённые пески. Всем было ужасно стыдно.
          - У меня предложение, - сказала Петрова, - Давайте вообще про этот кисель забудем. Будто ничего такого с нами вообще не было. Чтоб совсем никогда не вспоминать. Давайте, а?
          Все охотно приняли её предложение, а я не знал, как сообщить ей принеприятнейшее известие, которое сам только что узнал и аж похолодел. Дело в том, что в Сонном Царстве мне лень было смотреть на часы, а тут...Я бы сам с удовольствием забыл про кисель, но часы сразу напомнили, что мы-то с Петровой люди, а не сказочные персонажи, что для нас остановки на Куличках плохо кончаются.
          Я отозвал Петрову в сторону.
          - Как ты думаешь, Петрова, сколько времени мы гостили у Матушки Лени?
          - Наверное, не меньше месяца.
          - Только не падай в обморок. Пятнадцать лет.
          В обморок Петрова не упала, но побледнела и напустилась на меня.
          - Ну, ты даёшь, Петрова! Я, что ли, на эту тропинку полез? Я ныл, чтоб на перине поваляться? "Один денёчек, единственный..."?
          - А кто тебе велел соглашаться? Ты же мужчина, у тебя знаешь какая воля должна быть? Стальная. Мол, нет - и всё!
          И Петрова изобразила, какое выражение лица должно быть у настоящего мужчины, когда он говорит: "нет - и всё".
          Я поблагодарил за совет и сказал, что в следующий раз отлуплю. Петрова заявила, что настоящий мужчина никогда не поднимет руку на девочку, что у него должна быть такая сила убеждения...
          Я заорал, что я ненастоящий, что у меня нет силы убеждения, поэтому теперь чуть что - по шее.
          - Нер-рвные клетки не восстанавливаются! - каркнул нам Ворон.
          - Правильно, умница. Алик, ты слышишь?
          - Алики в валенках, - огрызнулся я.

ГЛАВА 5
          Мы в плену у Страха и его супруги, госпожи Тоски Зелёной

Итак, вернулись мы к развилке, погрозили Сивому Мерину кулаками, а Петрова - так даже за хвост дёрнула, чтоб не врал, и пошли по дороге направо. Несколько дней шли, никуда не сворачивая. И вот однажды...
          - Лес! - закричала Петрова, - Я вижу Лес!
          - Это не Лес, - сказал Суховодов.
          - Обман зр-рения! - поддержал его Ворон.
          Петрова сказала, что у неё интуиция, а я - что мы по горло сыты её интуицией.
          - Ну, и пожалуйста. Вот пройдём мимо Леса...
          - Кажется, там и вправду деревья, - сказал Бедный Макар.
          - Давайте глянем, что там такое, - сказала Варвара, - Одним глазочком...
          Нет, всё же не зря их не берут на корабль!
          Решение зависело от меня, а это хуже нет, когда от тебя ждут решения, в котором ты сам сомневаешься. И надо делать вид, что не сомневаешься.
          А вдруг действительно пройдём Лес?
          - Ладно, - сказал я, - Только глянем.
          Подошли ближе, глянули. Само собой, оказалось, что Суховодов прав - никакой это не Лес, а просто высоченный зубчатый забор, выкрашенный зелёной краской.
          - Ну, убедились?
          - А может, Лес за забором? - предположила Петрова.
          - Весьма вероятно, - сказал Макар
          - В самом деле, - что же за забором? - поддержала Варвара.
          Суховодов сказал, что ничего там нет путного и интуиция подсказывает ему уносить ноги.
          - Давайте постучим в ворота и спросим, - предложила Петрова.
          Мне самому было интересно - что же там за забором?
          На стук никто не отозвался.
          Надо влезть на забор и посмотреть, - сказала Петрова.
          Лезть, разумеется, должен был "настоящий мужчина". Я полез. Влез и увидел...Ничего я не увидел. Ни домика, ни кустика, ни одной живой души, ничего такого. Голое место, обнесённое забором.
          Я спрыгнул на этот странный пустырь, отпер ворота и впустил остальных.
          - Ну, убедились? Где ваш Лес?
          - Странно, - сказала Петрова.
          - И очень даже интересно, - сказала Варвара, - Пойдём, спросим?
          Мне самому было странно и интересно. Только спрашивать было некого. Пустырь и пустырь. И вдруг мне что-то послышалось.
          Остальные тоже прислушались, замерли.
          Откуда-то из-под земли доносилось дробное постукивание, - вроде как моторчик лодочный работал. Пригляделись - в земле железная крышка, выкрашенная под цвет почвы, замаскирована. Стали поднимать, - не поднимается. Попробовали отвернуть, - звук стал громче. Под крышкой оказалось что-то вроде норы, а в норе сидел, скорчившись, человечек, и так трясся, что у него зубы стучали как моторчик. При виде нас туземец совсем расклеился, - того гляди окачурится.
          Мы спросили, чего он так боится.
          - В-в-в, - сказал человечек, - В-в-вас!
          Тогда мы спросили, почему он нас так боится. Мы поклялись, что у нас нет ни ножей, ни пистолетов, ни злых намерений, что мы не разбойники и не людоеды. Человечек немного успокоился, но сказал, что всё равно нас боится, потому что, во-первых, не исключено, что мы врём, то есть мы разбойники, людоеды, и у нас ножи, пистолеты и злые намерения. Во-вторых, у нас может быть при себе какое-либо другое страшное тайное оружие, неизвестное в Городе Трясунов. В третьих, мы можем быть поджигателями. В четвёртых, не исключено, что мы занесём в город страшную инфекцию, в результате чего все трясуны погибнут. Или мы вообще психи, от которых неизвестно, чего и ждать.
          Мы посмеялись и сказали, что это они, скорее всего, психи, что нужны они нам, как прыщ на носу. Что мы к ним заглянули совершенно случайно, приняв зелёный забор за Лес, к которому сейчас идём.
          Тут он перестал трястись и спросил:
          - Что? Я не ослышался? Вы идёте к Лесу? Идёте к Лесу?!
          Мы сказали, что да, идём к Лесу, и не понимаем, что тут такого страшного.
          Тогда человечек закричал:
          - Эй, трясуны, слышите? Они идут к Лесу и не понимают, что тут такого страшного!
          Тут земля будто зашевелилась - оказалось, вокруг сотни таких же норок с завинчивающимися крышками. Оттуда выглядывали трясуны, смотрели на нас во все глаза, подпрыгивали, чтобы получше разглядеть, и снова прятались.
          Человечек объяснил, что они никогда прежде не видели чудиков, Которые Идут к Лесу и не Понимают, что тут Такого Страшного. Сам он нам этого тоже объяснить не может, поскольку даже говорить боится на подобную тему, но сейчас все жители их подземного города будут "праздновать труса", и, если мы примем участие в этой церемонии, нам всё станет ясно.
          - Странно, - сказала Петрова.
          - И очень даже интересно, - сказала Варвара, - Мы обязательно примем участие.
          - А кто боится, может нас здесь подождать, - сказала Петрова.
          Это означало, что "настоящие мужчины" поплетутся за ней в это дурацкое подземелье, а ненастоящие - не поплетутся.
          Макар сказал, что ни за что не позволит себе отпустить беззащи-тных девчонок одних. А Суховодов сказал, что без него все трое совсем пропадут.
          А мне, честно признаться, самому было интересно. "Праздновать труса" - наверное, это что-то вроде нашего "дня железнодорожника" или "работника торговли"...
          Мы спустились в норку, человечек открыл боковую дверь и по подземному коридору проводил нас в большой полутёмный зал. В центре зала возвышалось что-то вроде сцены, вокруг - скамейки. Сюда со всех подземных коридоров стекались трясуны, рассаживались на скамейках. Мы тоже сели.
          Здесь было ужасно холодно и сыро.
          Потом свет вовсе погас, заметались по залу зловещие сине-зелёные тени, что-то завыло, застонало, что-то выскочило на сцену и запрыгало в жутком танце.
          Петрова взвизгнула и вцепилась в меня справа, Варька взвизгнула и вцепилась в меня слева. А мы с Макаром уцепились за Суховодова.
          - Не бойтесь, - уговаривал Суховодов, - Это же наш знакомый Безубежденцев, что на одних подмётках семи царям служит. В Сонном Царстве усыпляет, здесь - пугает. Работа у него такая. Не бойтесь!
          Но тут Петрова справа, а Варвара слева так завизжали, что я почти оглох. Посреди сцены откинулась крышка люка, и оттуда выбралось... привидение. Самое настоящее,закутанное в белый саван. А за первым привидением вылезло второе, тоже узкое и высоченное, только не белое, а зелёное. Нам шепнули, что это сам правитель города Страх и его супруга госпожа Тоска Зелёная.
          - У Стр-раха глаза велики! Кар-р!
          Ворон был прав. Действительно, ну и глазищи - огромные, круглые, каждое с тарелку. А рост!
          - Не бойтесь, - продолжал увещевать нас Суховодов, - Это они на ходулях. Чтоб было пострашнее. А вообще-то они карлики. Да перестаньте трястись!
          Куда там "перестаньте"...
          - У-у-у! - завыл Сьтрах в микрофон, - Раз, два, три...У-уу!
          Если в плену у Матушки Лени я понял, что такое "сладкий" голос, то теперь я узнал, что такое голос "замогильный". По спине забегали мурашки.
          - Итак, мои верные подданные, на какую тему мы праздновали труса в прошлый раз?
          Подданные помалкивали.
          - Так, понимаю, вы даже боитесь повторить. Госпожа Тоска Зелёная нам напомнит.
          - Вы, Ваше Устрашительство, рассказывали о том, что произойдёт, если Земля вдруг перестанет вращаться.
          - Вращаться вокруг своей оси, - поправил Страх, - Надо быть точными в формулировках. Все помнят эту ужасную картину? Или повторить?
          - П-помним! - закричали трясуны, начиная помаленьку дрожать, - Н-не н-надо п-повторять!
          - Тогда будем праздновать труса на новую тему: что произойдёт, если Земля вдруг перестанет вращаться вокруг Солнца? У-уу!
          Раньше я как-то на эту тему не думал - ну, вращается Земля вокруг Солнца и вращается, закон природы, к чему бы ей останавливаться? Но оказалось, что очень даже может остановиться, и тут такое начнётся, что и податься некуда. Всем крышка. А Страх продолжал изображать картинки одну другой похлеще, - уже весь зал трясся и стучал зубами. Даже скамейки разваливались от сильной вибрации, служителям приходилось их тут же ремонтировать. Другие служители ходили по рядам с валерианкой, нашатырным спиртом и носилками, и приводили в чувство тех, кто от ужаса терял сознание.
          Постепенно зал опустел. До смерти напуганные трясуны один за другим ныряли в боковые коридоры, а оттуда - в свои норы.
          Мы остались наедине со Страхом.
          - Значит, это вы идёте к Лесу и не понимаете, что тут такого страшного? - грозно крикнул нам Страх, - Ну так я вам расскажу-у!
          - Не стоит, - сказал я, - Мы, пожалуй, пойдём.
          - Р-раскажите, - шепнула Варвара, - Это д-даже очень интересно.
          - Оч-чень, - кивнула Петрова, - Б-будем знать, чего б-бояться.
          Глаза у обеих девчонок тоже стали большими и круглыми.
          - Бояться надо всего, - проревел Страх, - В-всего, в-всегда и в-всех!
          И пошёл. Про людоедов и разбойников, про эпидемии, наводнения и землетрясения, про покойников, утопленников и прочих вурдалаков. И что надо бояться друг друга и даже самих себя.
          Я вообще-то не трус. Будку "Не трогать - смертельно"! сколько раз на пари трогал, "Вия" ночью на даче читал и всё такое, но тут и у меня зубы застучали, будто перекупался.
          - П-пошли отсюда! - крикнул я, - Вперёд, за мной! То есть назад!
          Какое там "вперёд-назад"!
          - Н-никуда н-не п-пойду! Б-боюсь! Ма-ма-а!! - захныкала Петрова и бросилась в коридор. Я вдогонку. Но Петрова уже исчезла - наверное, прыгнула в какую-нибудь свободную нору. Я - снова в зал, за подмогой, и столкнулся с Бедным Макаром.
          - Идите в Лес одни. Это всё я, из-за меня все несчастья! А б-будет ещё страшнее! Я в-вас погублю! П-прощайте!
          Вырвался и пропал в темноте. А в зале Варвара рвалась из рук Суховодова, орала, что тоже никуда не пойдёт, что носа она уже однажды лишилась, теперь как бы не лишиться головы. Что разыскать Тайну было бы, конечно, очень интересно, но лично она никогда не жила в тёмной норе, а это, в конце концов, ещё интереснее.
          - Ср-робел - пр-ропал! - каркнул Ворон, улетая в коридор, - Пуганая вор-рона куста боится!
          Напрасно Суховодов уговаривал нас остановиться, а меня - что-нибудь предпринять. И тут я вспомнил про Дудку-Побудку. Дрожащими руками попытался развязать рюкзак, пальцы не слушались.
          - А ну, кто у нас тут шибко храбрый? - прогудел Страх, - Вот я сейчас на него погляжу-у!
          И как уставится на меня огромными круглыми глазищами, каждое с тарелку!
          - Подойди. Дай сюда.
          Тут я и не выдержал, - будто меня заколдовали эти глазищи. Швырнул Страху наш походный рюкзак и бегом по коридору прочь. Влетел в пустую нору, запер дверь, завинтил покрепче крышку. Сижу в темноте, дрожу, всего боюсь. Темноты боюсь, а света ещё пуще боюсь. Задохнуться боюсь и вылезти подышать боюсь. Один боюсь, с другими тоже боюсь. Спать захотел - заснуть боюсь. Есть захотел - и есть страшно. Ещё отравят!
          Так и потянулись дни за днями. Сидим и дрожим. То нами Страх правит, то госпожа Тоска Зелёная. Каждый день празднуем труса на разные страшные темы. Безубежденцев к каждой теме придумывает танец пострашней.
          Напугаемся до смерти - и назад по норам.
          Вскоре я совсем свыкся со Страхом, будто всюжизнь сидел в тёмной норе, дрожал и праздновал труса, а ученик седьмого класса пионер Олег Качалкин, член клуба Юных Авиамоделистов - это и не про меня вовсе.
          Друг с другом мы почти не общались, так как боялись друг друга. Тольтко Суховодов всё к нам приставал, уговаривал плюнуть на Страх и идти дальше искать Тайну.
          Мы огрызались, что хорошо плевать тому, с кем никогда ничего не случается, кому безопасность гарантирована, а толкать других на риск - махровый эгоизм. Суховодов обижался, замолкал, и все снова разбредались по норам.
          Но однажды...
          В дорогу! Встань, человек, расправь плечи и иди! Пора в путь!
          Дудка-Побудка! Я сразу узнал её и почувствовал, что ни капельки не боюсь. Как темно, душно и сыро в норе! Тоска зелёная...И вообще, почему я здесь торчу, когда давным-давно пора идти? И где остальные?
          В дорогу! В дорогу!
          Звук доносился из зала. Я бросился туда и не поверил своим глазам, потому что играл на Дудке-Побудке...сам правитель Страх!
          Петрова, Варвара, Бедный Макар тоже выползли из своих нор на звук и стояли молча, как и я, ничего не понимая.
          И Страх удивлённо таращился на нас огромными, каждое с тарелку, глазищами. Рядом с ним стояли Безубежденцев и Суховодов. Суховодов подбежал к нам.
          - Не удивляйтесь, ребята. Это я подговорил Правителя достать из рюкзака Дудку и сыграть на ней, чтобы Безубежденцев сплясал что-нибудь новенькое. Они думали - это простая дудка, я их обманул. Возьми у него Дудку, Олег, не бойся.
          А я и не боялся. Чего тут было бояться - тщедушный жалкий карлик на ходулях. Глазищи со страху огромные - наверное, сам себя боится!
          - Отдай Дудку!
          Страх попятился. Молча послушно отдал мне нашу Дудку-Побудку и побыстрей ретировался.
          Тех, кто его не боится, он, видимо, боялся сам.
          В дорогу! В дорогу!
          - Айда с нами, - предложил я Безубежденцеву, - Неужели тебе не противно служить Страху?
          - Кому служу, тому пляшу, - отчеканил тот, - От рожденья не имел убежденья!
          - Ну, пляши, пляши. В дорогу, ребята!
          - Кто идёт впер-рёд, того Стр-рах не бер-рёт! - Ворон был, как всегда, прав.
          Мы побыстрей выбрались за ворота и пошли прочь из города трясунов. Нам больше не было страшно идти к Лесу. Не потому, что исчезли опасности, - их в пути хоть отбавляй. Просто теперь о них как-то не думалось. Снова спасла нас Дудка-Побудка. Если бы не она и не это самое "чувство дороги", сидеть нам навсегда по норам и дрожать. И превратились бы мы в персонажей-трясунов, а люди сочинили бы про нас разные сказки, поговорки и пословицы. Вроде того, что лучше погибнуть в дороге, чем вечно жить в плену у Страха и Тоски Зелёной.
          Все радовались свободе, обнимались и пели. Мы с Петровой тоже бы не прочь были порадоваться, если бы не часы.
          Наконец, она не выдержала:
          - Ну?
          - Одиннадцать лет, - сказал я.
          - Пятнадцать да одиннадцать...Ох! Неужели столько времени прошло? Нет, тут нескольких месяцев не хватает.
          - Начинаешь скрывать возраст, Петрова?
          - Чтоб я ещё хоть раз остановилась...Остановлюсь - можешь меня убить.
          Но убить Петрову мне пришлось бы очень скоро. Всё началось с того, что мы разбудили Беду.